Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь - Анчаров Михаил Леонидович (читать книги полностью без сокращений .txt, .fb2) 📗
- Неожиданности хороши в меру, - сказал Глеб.
- Фролов кинулся поднимать, но Глеб остановил его.
- Нельзя… - сказал Глеб. - Скорую помощь… Быстро… Инфаркт, наверно.
Палец Вартанова не попадал в единицу на диске и все промахивался мимо.
- Допрыгался, фердипюкс… - сказал Филидоров, который во время дебатов не произнес ни одного слова и настолько затих в своем углу, что о нем постепенно забыли, хотя вначале явно старались показаться и понравиться ему.
- Эх, вы! - наконец крикнула Нюра. - Ему же людей жалко! Понятно вам? - И снова крикнула: - Сапожников!
Глава 28
БАГУЛЬНИК
Как на самом деле было, никто не знает, но рассказывают вот что: шел по улице человек, шел и шел, а потом вдруг упал. Подбежали к нему, смотрят, а он не тот.
Какой он прежде был, никто, конечно, не знал. Шел себе по улице и шел, а когда упал, смотрят, он совсем не тот. Ну конечно, тут шуры-муры, туда-сюда, то-се, подбежал второй, поднял человека, пустил его по улице - идет. Как колесо покатился. Опять стал тот самый. Никакого интереса.
Вика сказала Сапожникову:
- Ну что ты мне всякую чушь рассказываешь… Ну, а кто он, тот человек?
- Кто?
- Который упал?
- А-а.
- Нет, правда, кто?
- Это был я.
- А второй, который его поднял?
- Это был тоже я, - сказал Сапожников. - Однажды раненый упал на льду и разбил лицо. Это был тоже я, а однажды я замахал крыльями, взлетел на забор и закукарекал. Это был тоже я.
- Ты очень чувствительный.
- Нет, - не согласился Сапожников. - Я задумчивый.
- Ничего, все еще наладится, - сказала Вика - Ты еще выпутаешься.
На подоконнике стояла хрустальная ваза колокольчиком. Вика воткнула в нее какие-то прутья и налила воды. Два дня они стояли веником, а на третий брызнули розовыми цветами.
Сапожников только хотел было сказать ей, что вот, мол, сухие прутья, если их поставить в вазу да налить воды - и другое в этом роде, - только рот раскрыл, а она тут же все сообразила.
- Ты мыслишь образами, - сказала Вика, - не инженер, а прямо какой-то Белинский.
- Я - сломанный придорожный цветок татарник, - сказал Сапожников. - Я - Хаджи Мурат. Меня теперь только в хрустальную вазу ставить… Ничего нельзя, двигаться нельзя, пить нельзя, курить нельзя…
- Только без пошлостей.
- Я ни слова не сказал о женщинах. Что ты взвилась?
- Я тебя знаю.
- Вот-вот, курить нельзя, пошлости говорить нельзя… Слушай, - сказал Сапожников, - мне сегодня улица снилась. Лето, а по асфальту идут глазастые девчонки в мини-юбках, с вытаращенными коленками…
- Противно, - сказала Вика.
- Ты же сама такая.
- Я бы их из пулемета расстреляла.
- А не жалко?
- Жалко, - сказала она.
И Сапожников вдруг откинул одеяло и выскочил на холодный пол. Ничего. Жив.
Вика крикнула:
- Ты что?
Сапожников стоял на паркете на дрожащих ногах.
- Совсем с ума сошел, - сказала Вика, - совсем…
Сапожников похлопал себя ладонью по ноге.
- Волосики… - сказал он.
Вика вылетела из комнаты.
- Не сердись, - крикнул Сапожников. - Пошлости тоже зачем-то нужны.
Хлопнула входная дверь.
- Тишина, ты лучшее из того, что я слышал, - сказал Сапожников и, держась за стенки, выбрался в коридор, где у него возле холодильника имелась гиря.
- Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, - сказал Сапожников и нагнулся за гирей.
Тут на него упала щетка, потом рулон чертежей. Они показались ему очень тяжелыми.
Он запихнул их в угол. Отдохнул немножко. Потом рывком поднял гирю, подержал ее над головой и осторожно опустил на пол.
Ничего не случилось.
- А ну, - сказал Сапожников сам себе и поднял еще раз.
Потом он доплелся до кровати и сел на краешек. В груди булькал, толкался и бил крыльями недорезанный петух.
- Болит, - жалобно сказал Сапожников, но никто не услышал. - Ну и хрен с ним. А раньше, что ли, не болело? Уж лучше от гири.
Тогда он встал, повторил все сначала, и пот заливал ему лицо, и слезы заливали ему лицо, а на улице нерешительно бренчали первые гитары, ничего, они разойдутся еще. Скоро лето. И тогда он обнаружил, что стоит на коленях перед гирей.
- Нет… - сказал Сапожников сам себе. - 3ачем же умирать стоя. Лучше все-таки жить стоя, чем умирать на коленях. Если сейчас не умру - буду жить, а как же!
Потом дополз до постели, улегся и дышал.
- Курить бы надо бросить, - сказал он.
И тут чмокнул замок, и вошла Вика.
- Отдышалась? - участливо спросил Сапожников.
- У меня голова болит от тебя, - ответила она.
- Я одинокий, - сказал Сапожников.
- Ну уж нет, - сказала она. - Прежде чем помереть, мы с тобой еще поживем, Сапожников.
Он и раньше замечал, что им разом приходят одни и те же идеи, но не знал, что это бывает на расстоянии.
- А то еще был такой случай, - сказал Сапожников. У него этих случаев было сколько хочешь.
Вика перебила:
- Они мне сообщили, что у тебя инфаркт был из-за меня.
- Они романтики.
Она усмехнулась пренебрежительно, а Сапожников, чтобы ее утешить и выделить из общей массы людей, сказал:
- Им непременно надо, чтобы из-за любви был инфаркт, а еще лучше - помереть.
Тогда будет о чем рассказывать и бегать из дома в дом высунув язык.
- У нас же ничего с тобой не было, - сказала она.
- Им это не интересно. Им интересно, чтоб было.
- Мне тоже.
- Но тут уже ничего не поделаешь.
- А может быть, ты циник? - спросила она.
- Нет, - сказал Сапожников. - Я механик.
- Ты всем голову морочишь.
- Что правда, то правда.
- Слушай, а из-за чего у тебя был инфаркт - Ну-у, товарищи! - сказал Сапожников. - Медицина этого не знает, а ты хочешь, чтобы я знал! А был ли инфаркт? Может, инфаркта-то и не было?
- У тебя ужасное отношение к женщине.
- Да, - подтвердил Сапожников, - что правда, то правда. Хотя, скорее всего, нет.
- А зачем ты мне тогда в любви объяснялся? Откуда я знаю, может быть, ты каждый вечер объясняешься?
- Господи, - удивился Сапожников. - Если б я мог каждый вечер объясняться, я бы объяснялся! Нет, каждый вечер я не могу. Я бы тогда был не Сапожников, а господь бог.
Вика поплакала немножко, а потом сказала:
- Я тебе прощаю.
Тут пришла Нюра, и Вика распорядилась:
- Все-таки нужно, чтобы он жил.
- Ладно, - сказала Нюра. - Будет сделано.
- Я так думаю, вы с ним еще хлебнете горя.
- Сапожников, - сказала Нюра, - ты почему девушку обидел?
- Это я его обидела.
- Вы не огорчайтесь, - утешила Нюра. - Кому он в любви объяснялся, потом удачно замуж выходит.
- Вот это самое ужасное, - сказала Вика. - Ну, я пойду. У вас грузовой лифт работает? Я люблю на грузовом.
- Вика, а почему на грузовом? - спросил Сапожников. - Разве ты шкаф?
- Он автоматический, - сказала Вика. - В нем двери сами открываются.
- Все это любят, - сказала Нюра и пошла ее провожать.
Потом загудел лифт, и Нюра вернулась.
- Вот почитай "Литературку".
Сапожников почитал.
Хватит про осень и зиму. Наступило лето.
Горожанин днем обливался потом, а после захода солнца глубоко дышал ночным бензином. Горожанин работал на славу и из-за денег, курил и перевыполнял планы, ссорился с начальством и домашними, глох от шума машин и собственного темперамента, ходил в кино и орал: "Гол! Гол!" - на стадионе и перед телевизором, разводил цветы на балконе и хомяков в банке, покупал свечи и керамику, эстампы и старую мебель, французские туфли и японские купальники, подыскивал комнату для любовных упражнений и боялся любви больше голода. Складывалась какая-то новая эпоха, и ее старались угадать по случайным приметам. Одни говорили, что современность - это модерн, другие - что современность - это лапоть на стене и самовары. Одни считали, что современность - это моя хата с краю, другие, что современность - это смирно и не могу знать. Одни считали современным город, другие - деревню. Рождаемость падала - перенаселение возрастало. Одни глядели на восток, другие - на запад, воздевали очи горе и зрели в корень. Бог и дьявол поменялись обличьем и за мир дрались оружием, а война лезла в души писком транзисторов. Микроскопическое и большое, пошлое и великое перебалтывались в одном котле, и клокотало варево, опрокидывающее банальные прогнозы отчаяния и оптимизма.
