Мертвые души - Гоголь Николай Васильевич (книги без регистрации txt) 📗
А ведь было время, когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему сытно пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости. Всё текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяльни, [прядильные] суконная фабрика, столярные станки, прядильни. Везде, во всё входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал хлопотливо, но покойно, по всем концам своей хозяйственной паутины. Никакие слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностью и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно слушать его. [“Все текло ~ слушать его” вписано. ] Приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; на встречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые, свежие, как розы, вбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая на то внимания, рад ли или не рад был этому гость. В доме были открыты все окна, антресоли были заняты квартирою учителя француза, который славно брился и был большой стрелок: почти к каждому обеду приносил уток или тетерек, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал себе яичницу, потому что никто больше в целом доме ее не ел. На антресолях тоже жила его компатриотка наставница двух девиц, которая, впрочем, несколько странно была устроена: была совершенно ровная снизу до верху, без всякой талии. Таких француженок нет во Франции. По крайней мере, мне не случалось видеть. За обед не садилось меньше десяти человек, и почти столько же подавалось блюд. Сам хозяин являлся к столу в сюртуке, хотя несколько поношенном, но опрятном, локти были в порядке; нигде никакой заплаты. Но добрая хозяйка умерла; часть ключей, а с ними и мелких забот[и маленькие заботы] перешли к нему. Плюшкин стал беспокойнее и как все вдовцы подозрительнее и скупее. На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штаб-ротмистром какого-то бог весть кавалерийского полка[с штаб-ротмистром кононерского полка] и перевенчалась с ним где-то наскоро, в какой-то деревенской церкви, ибо Александра Степановна знала, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, [что] будто бы военные должны быть картежники или мотишки. Отец послал ей[Папенька послал ей] на дорогу проклятие и уже не заботился о ней больше. В доме стало еще пуще. Во владельце [его] стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина — верная подруга ее, [верная ее подруга] — помогала ей еще более развиться. Учитель француз был отпущен, потому что сыну пора была на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны. Сын, будучи отправлен в губернский город в Палату, с тем, чтобы там узнать существенную и дельную службу, вместо этого определился в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося у него денег на обмундировку. Весьма естественно, что он получил на это то, что называют в простонародии: шиш. [Очень естественно, что он получил на это шиш. ] Наконец, последняя дочь, оставшаяся с ним в доме, умерла. Старик остался совершенно один, сторожем, хранителем и владетелем своих богатств. Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и, чем больше пожирает, тем становится ненасытнее. Человеческие чувства, которые и без того не были в нем очень крупны, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь да утрачивалось в этой изношенной развалине. Случись же, что под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения о военных, к нему дошел слух, что сын его проигрался в карты. Он послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался, существует ли он на свете или нет. С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец, осталось только двое, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою. С каждым годом уходили из вида его более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате. Неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него летом хозяйственные произведения. Покупщики торговались, торговались, а наконец, бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек. Сено и хлеб гнили, на скирдах и копнах можно было смело разводить капусту, потому что это был чистый навоз. Мука в подвалах обратилась в камень, и ее нужно было рубить, к пеньке, холсту, коврам, сукнам, которыми были нагружены его кладовые, страшно было притронуться: они обращались в пыль. Он уже позабывал сам, сколько у него было чего, и помнил только, в каком месте стоял у него в шкапе графинчик с остатком какого-нибудь ликерчика, на котором он сам сделал наметку, дабы никто воровским образом не выпил его, да где лежало перышко или сургучик. А между тем в хозяйстве[графинчик с остатком ~ В хозяйстве (ЛБ1, стр. 312). ] доход собирался всё по-прежнему: столько же оброку должен был принесть мужик, такое же количество ниток должна была напрясть баба, столько же полотна наткать ткачиха. Всё это сваливалось в кладовые и гибло. Всё становилось гниль и прореха, и сам он обратился в какую-то прореху на человечестве. [Вместо “сваливалось ~ на человечестве”: помещалось прежним ~ за меньшую цену (ЛБ1, стр. 312). ] Александра Степановна как-то приезжала раза два с маленьким сынком, пытаясь, нельзя ли чего-нибудь получить: видно походная жизнь с штаб-ротмистром [казалось] не была так привлекательна, как рисовалось до свадьбы. [Вместо “видно ~ свадьбы”: потому что ~ для жены (ЛБ1, стр. 312–313). ] Плюшкин, однако ж, ее простил и даже дал маленькому внучку поиграть какую-то пуговицу, лежавшую на столе, но дочери ничего не дал. В другой раз Александра Степановна приехала уже с двумя малютками и привезла ему кулич к чаю и новый халат, потому что у батюшки был такой халат, на который глядеть было не только совестно, но даже стыдно. Плюшкин приласкал обоих внучков и, посадивши их к себе одного на одно колено, а другого на другое, покачал их таким образом, как будто бы они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал. С тем и уехала Александра Степановна.
