КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
И снова синие глаза ее стали мокрыми. Прокопьев сидел дурак дураком. Обругивал свою неуклюжесть и застенчивость. Хотя рука его все еще лежала на руке Нины. Прокопьеву хотелось слизнуть слезы со щек барышни. Он не прочь был бы и поцеловать ее, хоть бы и в лоб, лоб Нинин был вполне в его вкусе, высоколобых дам Прокопьев не привечал. Он полагал, что отношение его к Нине сейчас возвышенное, чуть ли не отеческое, или хотя бы старшебратское, в нем слоились - сострадание, жалость, стремление уберечь ребенка от бед и расправиться с обидчиками. И вдруг этот отец или старший брат ощутил, что Нина вызывает у него естественное мужское желание.
Он резко убрал руку (отлетела!) от Нининой руки. Но ничего не изменилось. Разговор их превратился в некое журчание, и глаза Нины были ласковыми, и голос ее стал ласковым. Выяснилось, что Нина - учительница, преподает географию, мечтала стать путешественницей, но дальше Кинешмы не отъезжала, отца не помнит, имела мужа, тоже недотепу, но развелась, вернулась к матери в коммуналку, любит салаку горячего копчения, цветную капусту, фасоль в томатном соусе, певицу Буланову, ну и так далее. Бытовые эти сведения Прокопьева чуть ли не умиляли, рыцарь, способный дать радости оскорбленной и униженной, уже примеривал на себя доспехи и слышал ржание верного коня. Выглядел он, по-видимому, нелепо, мельком уловил взгляд буфетчицы Даши, та усмехнулась. Кое-что рассказал Нине о себе.
Нина поглядела на часы.
– Надо же, как я увлеклась разговором с вами. Жаль, но надо идти.
Она встала.
– Нина, табакерка и табурет, - не выдержал Прокопьев, хотя ласковое журчание степного ручья могло и успокоить его, - ваши? Или их вам все же вручили для похода ко мне?
Нина постояла молча, было видно, что растерялась, потом заговорила бойко и будто бы весело:
– Конечно, мои! А чьи же еще? Но в особенности мне дорог табурет! Вы уж отнеситесь к нему со вниманием! Пружинных дел мастер! До встреч!
Эти ее «пружинных дел мастер» и прощальное помахивание рукой совпали с улыбкой, схожей с улыбкой наперсточника, покидающего облапошенного им лоха.
Вспомнился вопрос кроссворда: «Человеческое свойство, которое используют лохотронщики». Азарт. Рассчитывают и на его азарт. Ну и пусть.
– Сергей Максимович, что вы сидите такой грустный? - с участием обратилась к Прокопьеву буфетчица Даша. - То любезничали со своей приятельницей, были веселы, я ей даже позавидовала…
– Что вы, Дашенька, такое говорите? - удивился Прокопьев. - Нашли чему завидовать! У вас столько поклонников! И каких!
– Какие у нее поклонники! - сказала кассирша Людмила Васильевна. - Так, тьфу! А на вас Даша давно смотрит с симпатией. Вы бы хоть обменялись адресами и телефонами, а то закроют нашу закусочную, и прости-прощай!
Следовало ожидать возмущения Даши, но Даша не возмутилась. Сказала:
– А вы, Сергей Максимович, сегодня голодный. Даже не заказывали солянку.
– И верно, - согласился Прокопьев. - Даша, будьте добры солянку погорячее, ну и сто пятьдесят.
«Кто же она, эта Нина? - раздумывал Прокопьев. - Жертва или актриса? Игрица? Не игрунья, а именно игрица. Бывают игрецы. Значит, бывают и игрицы. На Рождественском бульваре глаза у нее однажды были откровенно злыми. И ключевым знаком является теперь табурет. Слова на нем: "Сиди детка. Для тебя табуретка". Вот, стало быть, твое место. Сиди всю жизнь над ночным горшком, если на отваги и подвиги неспособен».
Ну и посижу. Захочу и посижу. А захочу и привстану. Но уж по собственному волеизлиянию.
Через час (а были и любезности с Дашей, прежде вроде бы и не обращавшей на него внимания) Прокопьев в Камергерском переулке увидел пышноусого крепыша, враскачку, по-флотски (или по-кавалерийски?), шагавшего к закусочной.
Прокопьев перешел мостовую и принялся рассматривать доску с сообщением о Сергее Сергеевиче Прокофьеве.
Желания общаться сейчас с Арсением Линикком у него не возникло.
26
На пятнадцатое июня было назначено Павлом Степановичем Каморзиным открытие мемориала.
Павел Степанович сообщил об этом Соломатину, а потом Соломатин получил и письменное приглашение. Именно письменное. Под открытку. На глянцевой бумаге. С раскраской в три цвета. Сам ли Павел Степанович постарался или преуспела какая-либо из сестренок? На масленицу при огляде стен «девичьей» Соломатин отметил работу способного шрифтовика. В уголке приглашения меленько стояло - тираж 25 экз.
«Надо же сколько рож-то соберется!» - расстроился Соломатин. Расстроился за Павла Степановича - ведь сколько окажется свидетелей или соучастников его блажи и конфуза. При этом они дармоедами усядутся за стол (или за столы?) простодушного хозяина. Кстати, в приглашении не упоминались ни Есенин, ни бочка, ни поэтический мемориал, гости сзывались на «Дачный праздник».
К тому времени Соломатин наткнулся (в «Прометее», вроде бы) на описание эпизода с бочкой керосина, выброшенной Есениным с пятого этажа. Там категорично, без каких-либо оговорок знатоком Есенина утверждалось, то есть и не утверждалось, а просто сообщалось, что бочку Сергей Александрович в игривом состоянии духа выбросил в Богословском переулке, позже улица Москвина, там на доме доска. О Брюсовом переулке и речь не шла. Соломатин о прочитанном не сказал Павлу Степановичу ни слова. Зачем? Зачем рушить возведенные человеком волшебные замки? Да и что бы изменилось? Сам же Соломатин наговорил Каморзину, мол, куда привели Павла Степановича флюиды его душевной близости с поэтом, там, стало быть, и произошло волнующее Каморзина событие, там и теперь обитает фантом гения. Ко всему прочему, вполне возможно, перед каждой поездкой в Константиново Сергей Александрович имел обыкновение выбрасывать керосиновые бочки с пятых этажей. Почему бы ему однажды не захотелось выбросить бочку «Бакинского керосинового товарищества бр. Векуа» и в Брюсовом переулке? Другое дело, среди приглашенных на «Дачный праздник» мог оказаться еще один читатель «Прометея», какой, набравшись игривости духа, принялся бы ерничать по поводу бочки и испортил бы Каморзину воздвижение бочки, а вместе с тем - и жизнь.
«Да мне-то что? - думал Соломатин. - Не привыкший, что ли, я к скандалам? Да и при конфузе не будет сокрушен дух Павла Степановича, а лишь выберет себе иное направление интересов». У самого же Соломатина имелся только один интерес к «Дачному празднику» - встреча с Елизаветой. Не было дня, чтобы он не думал о ней. «Нет, я не влюбился в нее, - уверял себя Соломатин. - Я и не способен теперь влюбляться в кого-либо. Беда это моя или освобождение от тягот, но не способен. Однако я любопытствующий человек…» Похоже, он скучал в отдалении от Елизаветы. То есть он вообще скучал, но теперь он скучал именно в отдалении от нее. А то, что он не желал преодолеть это отдаление, было для него доказательством его невлюбленности. Стало быть, и независимости. Но в канун поездки на дачу к Каморзиным он нервничал, будто юнец, ожидавший подругу в подворотне.
Посчитал, что следует принарядиться. Костюмы он держал, не много, три, но держал. И бабочку он имел, не менее изящную, чем у Станислава Бэлзы. Но если бы он явился к Каморзиным в бабочке, торжественность его наряда была бы, естественно, соотнесена с торжественностью открытия бочки на постаменте. И он был бы смешон, как мятая бочка. После колебаний выбрал все же джинсы (дача, пикник), посвежее и почище, и ковбойку в крупную клетку, сине-зеленую. Постоял у зеркала. Лицо обветренное, загорелое, но не грубое, мужик, крепкий, но с тонкостью в лице, с печальными глазами, много чего повидавший в жизни. Пусть будет так.
Ехал по Курской, до платформы «Авангард», а там пешком на восток, километра три, к садово-огородному товариществу химического завода. Участок № 97. Березы, тополя, дубы, липы.
По привычке опоздал. Но сегодня, может, и не по привычке. А чтобы не попасть в особенные лица при Каморзине или даже в его ассистенты по мемориалу. Хотелось даже, чтобы открытие бочки состоялось без него, не стал бы тогда свидетелем чего-либо смешного или постыдного.
