Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь - Анчаров Михаил Леонидович (читать книги полностью без сокращений .txt, .fb2) 📗

- Стой! Пивом угощу! - воскликнул Сапожников.

И доктор Шура остался.

Из этого в дальнейшем вышло много последствий.

А потом Сапожников поехал в рижскую сторонку и волновался. Там он будет занят работой.

- Рыбы там поедим, - сказал Генка Фролов.

- А зачем? - спросил Сапожников. - Ты рыбу любишь?

- Неважно, - сказал Генка. - В каждом месте надо есть то, что оно производит.

- В общем-то правильно.

- Но это не главное… Главное, там кековское пиво.

- Какое?

- Кековское… Там есть такое место Кеково. Совхоз или колхоз - они пиво производят, даже ларьки в городе есть.

- А чем оно замечательно? - спросил Вартанов.

- Говорят - с четвертого стакана ломаются. Чудо, а не пиво.

- Откуда ты все знаешь, Гена? - спросил Сапожников.

- Живу, - ответил Фролов.

"…Полак, сын Скилура, напал на Херсонес, и жители его просили помощи у царя Митридата Евпатора.

В то время Митридат владел уже Югом и Востоком Понта Евксинского, а теперь он пожелал захватить наши берега.

Митридат послал Диофанта с флотом, и тот разбил скифов Полака и тавров и вернулся в Понт.

Но через год скифы снова напали на жителей Херсонеса, и Митридат снова послал Диофанта, и тот разбил скифов в Каркентиде в жестокой битве мечей и занял Скифию, города и столицу их Неаполь. Но Херсонес перестал быть свободным и подпал под силу Митридата и державу его.

И Пантикапей, город наш прекрасный, ждал, что будет, потому что с Востока шли сарматы. И некоторые племена, подвластные нам, отпали от нашего царства, и царь наш Перисад посылал дары сарматскому царю.

И жители города роптали и вспоминали о вольности своей. В Феодосии и Пантикапее среди скифских и меотийских рабов было волнение".

- Я хочу с тобой поговорить, - сказал Вартанов.

Это был последний день перед отъездом, и Вартанов сказал:

- Я хочу с тобой поговорить.

Они расположились на моложавой траве у каких-то давних руин. Дышали, смотрели втроем в розовое небо, в котором летали райские птички.

Вартанов сказал:

- Зачем тебе все это нужно?

- Ты про что?

- Ну ты знаешь, про что… Зачем ты живешь так, как ты живешь?

- А как надо? - спросил Сапожников.

- Надо заниматься своим делом, - сказал Вартанов. - Зачем ты лезешь в те области, где ты не специалист?

- Может быть, именно поэтому, - ответил Сапожников. - Я ничего не пробиваю из своих выдумок, я высказываю соображения. Налетай, бери. А зачем ты лез в здешние дела и махал руками? Вот и я поэтому.

- Но я же махал руками, потому что было все очевидно!

- А может быть, и мне очевидно?

- Не может этого быть, - сказал Вартанов. - Ведь я тебя знаю вот уже сколько лет.

Ты теперь и в историю лезешь.

- Да, - сказал Сапожников. - Я влез в историю. Потому что без истории уже нельзя.

- Но у тебя нет достаточных знаний. Знаний. А все знать нельзя.

- Одному знать нельзя, - возразил Сапожников. - А всем вместе можно.

- Но так оно и происходит на деле. Знают все больше и больше… а разве все счастливы, - сказал Вартанов и перебил сам себя: - Это поразительно и смешно.

Сегодня Станиславского не приняли бы в театр потому, что он не кончал студию имени Станиславского… а Ван Гог и Гоген считались бы самодеятельностью. А уж о Циолковском и говорить нечего. С ним и говорить не стали бы. Он не окончил Авиационного института, не служил в НИИ и не имел знания.

- Ладно… разберемся, - сказал Сапожников. - Могу еще добавить монаха Менделя, основателя генетики, каноника Коперника, основателя нынешней астрономии, химика Пастера, основателя микробиологии. Ну, этого все знают.

- И химика Бородина тоже все знают, - резвился Фролов, - и доктора Чехова тоже все знают.

- Сухопутного офицера Льва Толстого и морского офицера Римского-Корсакова, - начал смеяться Вартанов и долго смеялся.

- Искусство не бери, - вмешался Фролов. - В искусство всегда откуда-нибудь переходят. Ты науку бери и технику.

- Кончай, - сказал Сапожников. - Кончай ржать. Заболеешь.

Вот уже больше сотни лет делают попытку подменить творчество образованием. А ведь образование - это чужой опыт творчества, и он часто глушит твой собственный.

Чужой опыт предоставляет только выбор. Не больше. А не выход. Выход - это не поиски выбора. Выход лежит над выбором. И его надо открыть. Выход - это изобретение.

- Фактически ты занимаешься искусством, а не наукой и техникой, - говорили Сапожникову. - Тебе нужно свободное творчество, а наука и техника связаны с планом. Они чересчур дорого стоят.

- Ты дай мне план, и я придумаю, как его выполнить, - отвечал Сапожников.

- Но ты же заставишь меня потом пересматривать план? А это огромная работа.

- Я могу придумать, как облегчить и ее.

Конечно, он не имел в виду одного себя. Одному везде не поспеть. Он имел в виду таких, как он, их немало, а было бы больше, если бы поверили, что человек от природы может больше, чем он может, когда он размышляет по внутренней потребности.

И тогда он не бегает от противоречия, а открывает выход, лежащий выше противоречия. Человек прислушивается к себе и слышит тихий взрыв. И ему радостно.

Выше этой радости нет ничего. Потому что выход - это освобождение.

- А если у тебя не получится?.. В тебе и в этом способе чересчур большая степень ненадежности, - говорили ему.

- Это надежность, - отвечал Сапожников, - Только она по другому выглядит. …- А почему ты Мемориал не смотрел? - спросил Фролов. - Пойди посмотри…

Почему ты не смотрел?

- Не пошел, - сказал Сапожников.

- Я знаю, что не пошел. Я спрашиваю почему?

- Потому.

- Ну ладно. Как хочешь, - сказал Вартанов.

И они ушли. Солнце садилось. Прелесть уходящего вечера. Вартанов и Фролов уходили по вечернему шоссе.

Оставалось еще часа три до отъезда.

Вечер был прекрасно-печальный и такой тихий, что когда Сапожников кокнул крутое яйцо об камень чужих руин, а потом стал его облупливать, то хруст скорлупы, наверно, был слышен на километры. Хруст был - как будто динозавр ел динозавра.

Они ему оставили еще и банку майонеза, который по прихоти эпохи начал становиться дефицитом, в моду вошел. А чем открыть эту банку - он не мог придумать, не мог изобрести. Представляете себе - не мог!

Значит, жизнь его прошла попусту. Убедили. Ну и что хорошего?

Сапожников не пошел смотреть Мемориал. Он старательно его обогнул и пошел в поле, туда, где виднелся на равнине зеленый кустарник и отдельные деревья. Почему он туда пошел, он сам не знал, какая-то сила притягивала его к этой зелени. А над зеленью ласково вечереющее небо. Он понял, что проиграл, понял, что жизнь его была ошибкой. И что если бы можно было первую жизнь прожить начерно, то вторую он бы жил набело. По-другому. А сейчас, наверно, надо было начинать жить по тому счету, по которому жил Генка Фролов. Фролов жил по отпускам. Он знал точно, сколько ему еще отпусков осталось до пенсии.

"И тут в городе стало известно нам, что слюнявый наш царь Перисад не может больше управлять и не может защитить нас от сарматов, и что Ксенофонт уговорил царя Перисада передать власть Митридату Понтийскому.

И тут Савмак, дворцовый раб, убил Перисада, и жители восстали и овладели Феодосией и Пантикапеем и сделали Савмака царем, но Ксенофонт остался жив, и это была ошибка.

И целый год правил царь Савмак, и это были лучшие дни для людей…

Митридат прислал Диофанта, и тот победил Савмака. Кровь текла по улицам вниз к порту. Камни трескались от пожара. Статуи богов катились по улицам в обнимку с трупами. И детски криков и криков женских не было слышно от грома щитов и мечей и воинского рева…" …Принято считать, что на войне взрослеют. Это ошибка. На войне стареют. А когда возвращаются - если возвращаются, - то возвращаются к той жизни, где не бомбят и не стреляют, а ходят на работу, любят и учатся. Но как раз всего этого вернувшиеся и не умеют. И потому они в мирной жизни второгодники.