Капли крови (Навьи чары) - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (лучшие книги .TXT) 📗
- Проси.
Досадливый настойчиво повторялся в уме вопрос, - безответный:
"Зачем, зачем пришел? Что ему от меня надо?".
Жадно-любопытным взором глядел он, не отрываясь, на дверь. Отчетливые, неторопливые слышал шаги, все ближе, - как будто судьба идет.
Открылась дверь. Вошел гость, князь Эммануил Осипович Давидов, знаменитый писатель, мечтательный проповедник, человек знатного рода и демократических воззрений, любимый многими, обладающий тайною удивительного обаяния, влекущего к нему сердца.
Лицо очень смуглое, явственно нерусского типа. Скорбная черта слегка опущенных в углах губ. Короткая, острообрезанная, рыжеватая бородка. Волосы рыжевато-золотящиеся, слегка волнистые, остриженные довольно коротко. Это удивило Триродова: на портретах он видел князя Давидова с длинными, как у Надсона, волосами. Глаза черные, пламенные и глубокие. Глубоко затаенное в глазах выражение великой усталости и страдания, которое невнимательный наблюдатель принял бы за выражение утомленного спокойствия и безразличия. Все лицо и все манеры гостя выдавали его привычку говорить в большом обществе, даже в толпе.
Он спокойно подошел к Триродову, и сказал, протягивая ему руку:
- Я хотел вас увидеть. Уже давно я слежу за вами, и вот наконец пришел к вам.
Триродов, с усилием преодолевая волнение и темную чувствуя в себе досаду, говорил принужденно-любезным голосом:
- Я очень рад приветствовать вас в моем доме. Я много слышал о вас от Пирожковских. Вы знаете, конечно, - они вас очень любят и ценят.
Князь Давидов смотрел проницательно, но спокойно, слишком, может быть, спокойно. Казалось странным, что он ничего не ответил на слова о Пирожковских, как будто бы слова Триродова прошли, как мимолетные тени легких снов, мимо него, даже не задев ничего в его душе. А между тем супруги Пирожковские всегда говорили о князе Давидове, как о хорошем знакомом. "Вчера мы обедали у князя", - "князь кончает новую поэму", - просто "князь", давая понять, что речь идет об их друге, князе Давидове. Впрочем, вспомнил Триродов, у князя Давидова много знакомых, и собрания в его доме всегда многолюдны.
Триродов спросил гостя:
- Позвольте предложить вам что-нибудь съесть или выпить. Вина?
- Если можно, чаю, пожалуйста, - сказал князь Давидов.
Триродов нажал кнопку электрического звонка. Князь Давидов говорил все тем же спокойным голосом, - слишком спокойным:
- В этом городе живет моя невеста. Я приехал к ней, и воспользовался случаем побеседовать с вами. О многом хотел бы говорить с вами, но не успею сказать всего. Поговорим только о наиболее существенном.
И он заговорил, не ожидая ответов или возражений. Пламенная лилась речь, - о вере, о чуде, - о чаемом и неизбежном преображении мира посредством чуда, о победе над оковами времени и над самою смертью.
Тихий мальчик Гриша принес чай и печенье, и неторопливыми движениями расставлял их на столе, часто взглядывая на гостя, синеглазый, тихий.
Князь Давидов с укором взглянул на Триродова. Сдержанная усмешка дрожала на губах Триродова, и упрямый вызов светился в его глазах. Гость ласково привлек к себе Гришу, и нежно ласкал его. Спокойно стоял тихий Гриша, - и мрачен был Триродов. Он сказал гостю:
- Вы любите детей. Это и понятно. Ангелоподобные создания, хоть иногда и несносны. Жаль только, что мрут они уж очень на этой проклятой земле. Рождаются, чтобы умереть.
Князь Давидов спокойным движением отстранил от себя Гришу. Положил на его голову руку, словно благословляя мальчика, и отпустил. Гриша ушел.
Князь Давидов перевел на Триродова взор, внезапно сделавшийся тяжелым и суровым, и тихо спросил:
- Зачем вы это делаете?
Он спрашивал с большим напряжением воли, как желающий иметь власть. Триродов улыбнулся.
- Вам это не нравится? - спросил он. - Ну что ж, - с вашими обширными связями вы этому легко могли бы помешать.
Тон его слов дышал надменною иронией. Так говорил бы сатана, искушая постящегося в пустыне.
Князь Давидов нахмурился. Черные глаза его засверкали. Он опять спросил:
- Зачем вы все это сделали? И тело злодея, и душа невинного, - зачем все это вам?
Триродов решительно сказал, гневно глядя на гостя:
- Дерзок и труден мой замысел, - но разве я один тосковал от уныния, тосковал до кровавого пота? Разве я один ношу в своем теле двойственную душу? и два соединяю в себе мира? Разве я один измучен, кошмарами, тяжелыми, как вселенское бремя? Разве я один в трагические мгновения жизни чувствовал себя одиноким и оставленным?
Гость улыбался странною, грустною, спокойною улыбкою. Триродов продолжал:
- Знайте, что я никогда не буду с вами, не приму ваших утешительных теорий. Вся ваша литературная и проповедническая деятельность в моих глазах - сплошная ошибка. Роковая ошибка. Я не верю ни во что из того, о чем вы так красноречиво говорите, прельщая слабых. Не верю.
Гость молчал.
- Оставьте меня! - решительно сказал Триродов. - Нет чуда. Не было воскресения. Никто не победил смерти. Над косным, безобразным миром восставить единую волю - подвиг, еще не свершенный.
Князь Давидов встал, и сказал печально:
-- Я оставлю вас, если хотите. Но вы пожалеете о том, что отвергли путь, который я указываю. Единственный путь.
Триродов надменно возразил:
- Я знаю верный путь. Мой путь.
- Прощайте, - просто и спокойно сказал князь Давидов.
Он ушел, - и уже казалось, словно и не было его здесь. Погруженный в тягостное раздумье, Триродов не слышал стука отъезжающего экипажа, и неожиданное посещение смуглого, обаятельного гостя с пламенною речью, с огненными глазами вспоминалось, как полдневная греза, как внезапная галлюцинация.
"Кто же его невеста? и почему она здесь?" - подумал Триродов.
Странная, невозможная мысль пришла ему в голову. Разве Елисавета не говорила о нем когда-то с восторгом? Может быть, неожиданный гость отнимет от него Елисавету, как он отнял ее у Петра?
Было мучительно сомнение. Но Триродов всмотрелся в ясность ее очей на портрете, снятом им недавно, в стройность и прелесть ее тела, - и вдруг утешился. И думал:
"Она - моя".
