Южный Крест - Бонч-Осмоловская Марина Андреевна (книги бесплатно txt) 📗
- Вообще-то я согласна, только почему вы считаете, что у нас с Вадиком нет понимания? - проговорила Лена с внезапной и глубокой досадой и рассердилась, что так явно выдала свои чувства. Она чувствовала себя уязвленной и понимала, что свекровь говорит с ней так, именно чтобы ужалить, но впрямую сказать не могла и оттого еще более ощущала свое бессилие перед этой умной, оскорбляющей ее женщиной.
- Вадик меня любит, Ирина Александровна, и я его тоже!
- Да... он еще слишком вас любит... - прищурившись, сказала вполголоса Ирина Александровна и с натугой улыбнулась. - Вам нужно, Лена, найти с Вадиком верный тон. Вы, конечно, понимаете, что за эмоциональный климат дома отвечает женщина. Особенно, если вы имеете дело с такой незаурядной личностью, как Вадик. Вы же не станете отрицать, что вы несколько... простоваты для него? - Ирина Александровна длинно улыбнулась, а Лена конвульсивно дернула ногой, сильно растерявшись от столь прямого выпада и еще потому, что, может быть, что- то от этого могло быть правдой, которую она сама понимала и от которой мучилась, а в то же время вовсе не правдой, а явным оскорблением.
Нагнувшись, Лена медленно развязала шнурки, сняла ботинок и, глубоко запустив руку вовнутрь, принялась разглаживать невидимые складки. Так же спокойно надела она ботинок на ногу. Ирина Александровна смотрела на нее разочарованно. Но когда Лена медленно подняла голову и взглянула в глаза свекрови, Ирина Александровна чуть не вскрикнула. На нее смотрел неумолимый взгляд, никогда невидимый ею прежде на лице этой миловидной женщины.
- Вы оттого это говорите, Ирина Александровна, - начала тихо и слегка заторможенно Лена, не спуская горящего взгляда с лица свекрови, - что вы Вадика ревнуете. Раньше вы с ним жили, для себя его растили - один сыночек! И вдруг появляется женщина - моложе вас, привлекательная, да, да! повторила она в упоении, чувствуя, что поймала верную точку, - для вашего сына привлекательная, которую он любит и с которой он спит вот тут, около вашей стенки! А вы этого вынести не можете! Что же это значит? А значит - вы как женщина его ревнуете! Выходит, ревнуете его не только, как мать, а как женщина мужчину, который другую хочет!
Ирина Александровна махала на Лену руками, то затыкая уши, то порываясь бежать куда-то, и, наконец, прокричала как будто толчками, не помня себя:
- Как вы смеете! Какая грязь! Вот! Так и знала - пошлячка, плебейка! Из грязи да в князи!
- Ах, в князи! Какие же тут князи?! - задыхалась Лена, шалея. - Что же вы с нами так держались?!
- Как держалась? Что вы мелете?!!
- Забыли? Раз мы дверь не заперли, думали, не нужно - понимаете! А вы ворвались без стука и - шасть в шкаф за полотенцем. И роетесь, и роетесь, то к двери - уходить, то опять - назад. Мы не люди?! Нашу жизнь уважать не надо?! В другой раз мы с Вадиком лежим, целуемся, а вы входите и мило говорите: "Пойдемте, чайку попьем", и стоите над нами! Вадик говорит: "Мамуля, сюда нельзя". А вы опять повторяете: "Посидим, чайку попьем!" Я от стыда за вас готова была провалиться! Он и в третий раз говорит совсем замученно: "Мама, мы заняты, выйди". А вы что?! Улыбаетесь и смотрите, и смотрите!!! Мы с Вадиком о вас говорили, и знаете, что он сказал? Он выгораживал вас - как же, мамуля родная! - а потом и говорит: "Знаешь, Лена, мама хотела бы, чтобы мы расстались". Я говорю: "Как же ты о своей маме так думаешь?", а он: "Да и твоя мама тоже. И любая наша знакомая, любая женщина, которая нас встретит и увидит, что мы сильно любим друг друга, сразу безотчетно захочет нас развести". - "И мама?" - "Да, и мама".
Ирина Александровна онемела, схватившись за сердце, и казалось: она то ли убьет сейчас Лену своими собственными руками, то ли грохнется в бесчувствии. Но Лену несло, и доселе скрываемая непримиримость и бессильная ревность с ревом и наслаждением, наконец, обрушились наружу.
- А что вы в коридоре вытворяли! У нас гости, все чинно, гладко, люди искусства и вы, вы - во главе - голубых кровей! А потом все разошлись, мы втроем стоим, разговариваем, и вдруг вы юбку поднимаете до шеи и давай комбинацию свою кружевную одергивать. Видели б вас гости в ту минуту! Вот гадость-то! А жалко, что не видели!
- Плебейка! Вон из моего дома! - не помня себя крикнула Ирина Александровна.
- Вон, говорите?! Да я ни ногой сюда не ступлю и детей наших не покажу вам никогда! Не ждите и не надейтесь, и не просите! - кричала Лена в яростном восторге, чувствуя, что выиграла. Не медля ни минуты, она отправилась со своими пожитками в город и, позвонив мне оттуда на работу, сообщила, что с этого дня мы будем жить сами. Ни она, ни мама не объяснили мне подробности случившегося, как будто они договорились между собой, как будто что-то запретное было сказано между ними. Только Лена годами повторяла, что мама выгнала нас из дома, и она никогда этого ей не простит.
Умение моей жены помнить и наказывать открылось совершенно в ближайший год.
У нас родилась Динка, к которой я начал испытывать даже не любовь, а огромную жалость, как к беззащитному котенку. Жалость эта иногда доходила до слез, и я не мог вынести, что две любимых мной женщины: жена и мать - не примирятся около этой любви. Лена решительно отказывалась показать малышку свекрови, и минуло около трех лет, а мама так и не видала моего ребенка. Со временем мама сама начала делать попытки помириться с Леной, чтобы повидать Динку. Я увидел в этом возможность объединения моей семьи. Все бы хорошо, если бы не непреклонность жены: никакие просьбы не могли смягчить ее сердце. Но мама не оставляла надежд и посылала нам подарки, записочки и игрушки.
Однажды она приехала на нашу улицу и устроилась на дальней скамейке в саду, где, она знала, гуляла Лена с маленькой Динкой. Увидев их, она подошла. Реакция Лены была мгновенной: она подхватила Динку на руки и молча шла до самого подъезда, сжав зубы и не оглядываясь, несмотря на умоляющие просьбы мамы, тащившейся следом.
Прошло еще несколько лет. Мама чувствовала одиночество все сильнее и сильнее. Она тосковала, звала меня, и я разрывался между двумя домами. Неумолимая твердость Лены в единожды принятом решении изумляла меня, но я сам не в силах был изменить это, ибо не было таких средств, которые не были бы испробованы за многие годы без всякого результата. И только собственная болезнь Лены, рвоты и панический страх смерти несколько смягчили ее устойчивое неприятие. Точнее сказать, что она стала равнодушной к маминому существованию и самих причин их конфликта.
Теперь, если Лена была в добродушном настроении и объявляла, что может провести полдня на диване одна, я, без риска получить водопад слез и упреков, схватив мою букашку, отправлялся с цветами и тортом в загородный дом. Нас там ждали. Мы устраивали пир горой и гуляли в самом любимом в мире лесу. Мама умоляла остаться или оставить Динку, или как-то повлиять на Лену, чтобы помириться. Но, теперь, когда все в моем доме встало вверх дном, и издерганная Лена то поминутно звала меня, то с ненавистью отталкивала, я понял, что нам, видимо, на роду написано мыкаться в отчаянии, заделывая трещины и собирая битые черепки. И нет в этом просвета. После пяти лет такого существования я был совершенно разбит, и все чаще начало прихватывать сердце. Так я подошел к своему сорокалетию.
Трудно загадывать, чем бы это все закончилось для нашей семьи, но неожиданно жизнь круто изменилась.
Приятельница Лены получила разрешение на эмиграцию и стала собираться в Австралию. Это событие сотрясло до основания душу моей жены. В несколько дней от ее болезни не осталось и следа. "Мы уедем", - сказала она мне. Я вдруг увидел подтянутую, очаровательную женщину с живым блеском в глазах. С неукротимой энергией она принялась за осуществление двух грандиозных дел, задуманных ею: нашего отъезда в Австралию и предваряющего его - обмена.
Без сомнения, если бы не стремительный напор Лены, мы жили бы сейчас в нашей комнатушке, окруженные любимыми нами картинами и немного менее любимыми соседями по коммунальной квартире. Идея отъезда давно витала в воздухе, и, хотя я не был абсолютно уверен в необходимости этого, Лена убедила меня, что мы должны уехать, "если не для себя, то хотя бы для дочери". Как всегда она была права, а я "не дальновиден". Лена превзошла самое себя, и после собирания справок, волнений и мытарств мы оказались здесь, в Мельбурне.
