Мертвые души - Гоголь Николай Васильевич (книги без регистрации txt) 📗
Все эти толки, мнения и слухи, неизвестно по какой причине, больше всего подействовали на бедного прокурора, до такой степени, что он, пришедши домой, стал думать, думать и вдруг умер, как говорится, ни с того, ни с другого. Параличем ли его, или другим чем прихватило, только он так, как сидел, так и хлопнулся навзничь со стула. Вскрикнули, как водится: “Ах, боже мой”, всплеснули руками, послали за доктором, чтобы пустить ему кровь, но увидели, что прокурор уже был одно бездушное тело. Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он, по скромности своей, никогда ее не показывал. Еще одна жизнь убежала из мира, и всё[Вместо “Еще ~ и всё”: Всё] совершилось в одну минуту. И тот, кто еще не так давно ходил, двигался, садился играть в вист, подписывал разные бумаги[разные решения] и был виден так часто между чиновников со своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе. Левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна всё еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем[Уже о чем] покойник спрашивал: зачем он умер или зачем жил, об этом один бог ведает. [зачем жил, — это бог знает. ]
И всё это могло случиться вдруг так быстро? И могли так спутаться, сбиться с толку и растеряться чиновники, могли так отдалиться от прямого дела, заехать в такую околесину, набредить, напутать сами себе такой вздор, когда ребенок даже видит, что это вздор — и всё это правда? И не выдумка это чересчур пересоленная? И много найдется умников, которые скажут: “нет, это невозможно”, и раздастся и отдастся в дальних[Начато: дальних закоулках: нет, это невозможно] рядах, невинно повторяющих чужие речи: “нет, это невозможно”. И произведут бедных чиновников моих в пошлейших дураков, ибо люди от души щедры на слово дурак и готовы несколько раз на день прислужиться им своему ближнему. И будут довольны люди, что уничтожили несообразность и обличили автора, и похвалят за это себя — и поделом: хвала и честь [за это] их остроумию.
А разверните гремящую летопись человеческую, что в ней? Сколько предстоит в ней очам столетий, которые бы всё уничтожил и вычеркнул как ненужные. Сколько раз видят очи, как отшатнулось человечество и пошло по косвенной, неверной дороге, тогда как истина сияла светлее солнца, и, кажется, весь открыт был широкий, прямой и светлый путь, по которому бы должно было потечь оно. Но отшатнулось ослепленное человечество, не замечая само и, раз попавши на ложную дорогу, пошло столетьями блуждать, теряясь далее[Но отшатнулось, не замечая само всё человечество и, раз попавши на ложную дорогу, блуждало, терялось далее] и далее и очутилось вдруг в неведомой глуши, вопрошая испуганными очами: “Где выход, где дорога?” И родились незаконные, неслыханные следствия от незаконных причин, и произошли дела, которых бы не признали своими сами сотворившие их, от которых даже со страхом отвратились отдаленные отцы их, как отвращается мать от чудовища, подкинутого ей на место сына. И видит всё это текущее поколение, и видит ясно, и дивится, как можно было подобным образом заблуждаться, и смеется над неразумием своих предков, смеется, не видя, что огненными письменами начертаны сии страницы, что кричит в них всякая буква, что отвсюду устремлен их пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение. Но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также посмеются потом потомки. [“И всё это ~ потомки” вписано на отдельном листе. ]
Чичиков ничего обо всем этом не знал совершенно. Как нарочно, в это время он получил легкую простуду: флюс и небольшое воспаление в горле, в раздаче которых чрезвычайно щедр климат многих наших губернских городов. Чтобы не прекратилась, боже сохрани, как-нибудь жизнь без потомков, он решился лучше посидеть денька три в комнате. В продолжении сих дней он беспрестанно полоскал горло молоком с фигой, которую потом съедал, и носил привязанную к щеке подушечку из ромашки и конфоры. Он уже всё сделал, что ему следовало, переписал список вновь всем крестьянам, сделал потом другой в миньятюре, пересмотрел даже и в ларце своем разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и в другой раз; изредка, ходя по комнате, посматривал в зеркало на свой совершенно круглый подбородок, и всё это, наконец, прискучило ему сильно, и потому обрадовался, как бог знает чему, когда почувствовал, наконец, возможность выйти из комнаты. Он не мог, однако же, понять, что бы это значило, что ни один из господ чиновников не приехал сделать ему никакого визита. Выход его, как всякого выздоровевшего человека, был очень радостен, точно праздник. Одевался он с удовольствием и еще с большим удовольствием расположился бриться, ибо очень любил это занятие. На этот раз, когда пощупал он свою бороду и посмотрел в зеркало, не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть: “Эк его! леса-то пошли писать какие!” И в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку высыпался очень густой посев. Выбрившись, вымывшись, вытершись самым воскресным образом, надевши[вытершись, надевши] совершенно чистое белье, фрак, всё это опрятно, нигде ни пушинки, отправился он прежде всего сделать визит губернатору. Идя дорогою, он невольно даже посмеивался, думая кое о чем приятном. Читатель может быть даже и догадывается, о чем. Но каково же было его изумление, когда швейцар встретил его весьма лаконическим ответом: “Не принимает”. Чичиков объяснил ему, что он не проситель и чтобы он доложил просто, что вот, мол, Павел Иванович пришел. Но швейцар ответил, что он это хорошо знает, но что именно его-то и не велено принимать. Это озадачило нашего героя. Он отправился в ту же минуту к председателю палаты, к полицмейстеру, к виц-губернатору, к сему, к другому, но все приняли его так странно, такой принужденный, такой непонятный вели разговор, так смутились и потерялись и такую понесли бестолковщину, что герой наш тоже с своей стороны чуть не потерял голову. Он попробовал еще зайти кое к кому, чтобы узнать по крайней мере причину этого, но не добрался никакого толка. Без цели бродил он по городу и в сумерки возвратился домой. От скуки или просто с горя, он приказал подать себе чаю, хотя знал, что чай в трактирах запахом бывает несколько похож на табак. В задумчивости и в каком-то бессмысленном размышлении о странности положения своего, стал он разливать чай: хлебнул и чихнул вместе, потому что чай был чистейший табак. Вдруг в это время дверь его отворилась, и предстал Ноздрев, уж никак неожиданным образом.
