Том 8. Стихотворения. Рассказы - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (читать книги полные .txt) 📗
Кратный уже знал, что Сергей — ее жених. Он сказал:
— Все же безопаснее, чем на фронте. Не убьют. После войны вернется.
Он увидел, как быстро краснело ее плечо. Принагнувшись вперед, заглянул в ее лицо, — оно все ярко пылало. Кратному стало жаль Калерию, — она могла обидеться за жениха. Он хотел сказать несколько утешительных слов, но она уже говорила:
— Он взят в плен тяжело раненный, нет, он не думал о безопасности.
Кратный пожал голый локоть ее руки. Она посмотрела на него и улыбнулась застенчиво и благодарно.
Шли по полям. Уже видна была за оврагом с шумною ручкою деревня Кобылки. Хрипло залаяли две собачонки, Гука сказал:
— Ну вот, сейчас узнаем все новости.
Мика побежал к оврагу. И тогда всем вдруг стала понятна причина общего раздражения. Далия принялась многословно объяснять, что без газет утром очень неприятно. Никто с нею не спорил. Кому из горожан не понятна эта утренняя тоска о почтальоне!
В деревне Кобылках жил Кирилл Потапчик, бывший пьяница и хулиган, а теперь местный вольный письмоносец. Почтовая станция была за три версты от Зеленой горки, где жили Кратные и Балиновы, казенного почтальона не полагалось, а потому письма с почты получал и дачникам разносил Потапчик. За это он получал по пяти рублей с дачи, кроме частых на чай. Переставши быть записным пьяницею, Потапчик казался степенным и честным человеком. По большей части, особенно в будни, он исполнял свои обязанности добросовестно. По праздникам он пил денатурат или ханжу, падал на дороге, засыпал и рассыпал письма. Дачники собирали их сами и доставляли друг другу с оказиею.
Когда спускались с крутого берега к речке, где было больше каменьев, чем воды, Калерия сказала:
— Прошлое лето приходили открытки, нынче я еще ни одной не получила.
Володя сказал:
— Рашка ворует, зимой на стену картинки повесит.
— Тише, Володя, — сказал Кратный, — она услышит, обидится.
Рашка, дочь Потапчика, долговязый подросток, вся черная от загара, стояла на крылечке своего дома и сверкала зубами, неимоверно белыми, — улыбалась. Ее ноги были черны от загара и от грязи, так что издали казалось, что она обута. И от ее загорелости ее светлая юбочка казалась особенно нарядною.
Рашка радостно закричала:
— Белые кости пришли в гости.
Она была веселая и всему радовалась.
— Заходите, — говорила она, — папка принес газеты. Теперь отдыхает. Собирался сейчас разносить. Может быть, сами возьмете? А писем сегодня нет.
И улыбалась воровато.
— Сразу видно, — шепнула Верочка Калерии, — что она стянула наши открытки.
Кратный вошел в дом к Потапчику, остальные ждали у крыльца. Скоро Кратный вышел с пачкою газет. Жадно расхватали газеты. Тут же сели на крыльцо, на скамейку, читали. Был слышен только шелест бумаги. Мальчишки толкались и засматривали из-за плеча взрослых. В окно высунулась взлохмаченная голова Потапчика.
— Пишут, наших шибко побили, — сказал он.
И улыбался так, словно рассказывал что-то необыкновенно приятное. Кратный поднял на него удивленные глаза. Потапчик нагло хмыкнул и скрылся.
В газетах пришлось прочесть печальные вести. Все стали злы и угрюмы. Калерия первая отбросила газетный лист и порывисто встала.
— Пойдемте! — сказала она.
За нею поднялись и другие. Кратный засунул газеты в боковой карман пиджака. Молча пошли дальше. Ни слова не сказали, пока шли через фабричную слободу над Волгою. Длинный порядок новеньких домов, уютных и хозяйственных, — играющие на берегу ребятишки, — пахучие, смолистые бревна, — опрокинутые вверх черными доньями лодки, — все шло мимо сознания. И даже мальчишки не смеялись, не шумели, не шалили, — тихо переговаривались о чем-то друг с другом.
Вот две церкви, — старообрядческая с оградою, где нарядливы и чинны цветочные клумбы, и православная, около которой поломанная ограда, сорный пустырь, крапива и лопух. А за ними дома старших фабричных служащих и спуск, — деревянная новенькая лестница, — к пароходной пристани. Здесь останавливаются и «Самолет», и «Кавказ», и «Меркурий». Есть и наемные лодки.
Сели на скамеечке у лестницы вниз. Мальчишки Кратного швыряли камни в кур. Полевые скаты за рекою были зелено-ярки. Из ворот фабричной ограды вышли фельдшерица Ульяна Ивановна Козлова и ее муж, учитель Павел Степанович. Она — бойкая, скорая и большая. Он — маленький, щуплый, в очках. Поздоровались.
— На почту заходили, за газеткой, — объяснила Ульяна. — Прочитали там же, на крылечке.
— Ну, что скажете? — спросил Кратный.
— Да что сказать!
— Что же будет? — спросила Калерия.
— Не справиться нам с германцами, — уверенно сказал Козлов. — Вы то возьмите, у них у солдата в ранце сочинения Гёте лежат, а наши христолюбивые воины наполовину неграмотны. И притом же порядку никакого. Нет, нам с германцами не справиться.
Кратный слушал его внимательно. Уверенность щуплого учителя с серенькою бородкою удивляла и сердила его. И вдруг ему стало страшно и неловко. Он смотрел на людей, и казалось, что они потому и молчат, что знают что-то, чего он не знает. Он заговорил злобно, точно споря:
— Мы должны верить. Насколько мы — русские, мы должны верить в Россию и в победу.
Кратный сам чувствовал, что это выходило слишком патетически. И веры у него не было. Калерия смотрела на него молча, ничего не отвечая. И все более настойчиво казалось Кратному, что она знает что-то, чего он не знает и не понимает. Он опять осмотрелся, — и у Ульяны, и у ее мужа было то же выражение. Потом все эти дни это ощущение не покидало его.
Меж тем Верочка и Володя нанимали две лодки перевезти на тот берег. Крикнули снизу:
— Готово.
Все, тихо переговариваясь, пошли вниз.
Долго усаживали Далию. Она не хотела ехать с молодежью, боялась их шалостей, но и боялась отпустить их одних. Наконец усадила детей с собою и строго велела им сидеть смирно. И вместе с нею поехал Кратный.
Лодочник, чахлый пожилой мужик, заговорил:
— Сказывают, опять наших бьют. Видно, не берет наша сила. Мириться надо.
— Сегодня помиримся, через пять лет опять воевать, — отвечал Кратный.
Мужик глядел мимо его плеча, греб с усилием и говорил:
— Всех мужиков забрали, одни бабы остались. В Березках на всю деревню три мужика. Работать некому. Бабы воют, — она сына растила, кормила, а его на убой гонят. Скорее бы войну кончали.
Кратный взглянул на своих мальчишек. Мика сказал:
— Если бы мы постарше были, мы бы добровольцами пошли.
Мужик, не слушая их, продолжал свое, унылым, ровным голосом тянул бесконечные жалобы на то, что все дорого, что всем дают прибавки и что ему надо прибавку. Кратный слушал, и словно в сердце ныла заноза. И он обрадовался, когда наконец лодка стукнулась о доски маленького плота. И мальчишки попрыгали на песок из лодки так, словно вырвались из душного затвора.
Вошли в рощу. Остановились в тени старого дуба.
У берега изба-чайная, при ней лавка. Заспорили, что брать, — чай, молоко.
Мальчишки возились на поляне. Далия и Наталья Степановна отправились в чайную. Долго не возвращались. За ними пошел Кратный. Застал их в ожесточенном торге с хозяином. В чайной сидело несколько мужиков. Кратного поразило недоброжелательство и злорадство мужиков.
— Не стоит торговаться, — сказал он тихо.
И почти силою увел Далию.
Когда Кратный выходил из чайной, все вдруг казалось ему скучным, сорным, глупым и непонятным. Казалось, что и петух, и куры, и тощая, грязная свинья чем-то похожи на хозяев.
— Подавать, что ли? — насмешливо спрашивал хозяин, мужик дюжий, с перешибленным носом и ястребиным взором.
Наталья Степановна заказала чай и молоко.
Козлов и Балиновы яростно заспорили о войне.
Кратный повторял настойчиво:
— Все зависит от нас самих. Если мы будем верить в Россию, мы победим. Стоит только захотеть победы. Если во всех нас будет волевое напряжение к победе, оно скажется во всем ходе наших дел и мы победим.
