Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор (читать полную версию книги txt) 📗
- Какое-то соединение "сна" и "уснуть".
- Так оно и есть. Успеть спастись... Она вымолила вас, эта девочка... - были последние слова, которые Киреев услышал от отца Иллариона.
Может быть, от того, что огорошила его весть, полученная через старца, но само причастие запомнилось ему гораздо меньше исповеди. Нет, он с волнением и трепетом подходил к Чаше, но внешне ничего особенного в его душе не произошло. Михаил отныне ни на секунду не сомневался, что Лиза по-прежнему жива, только находится в другом измерении. Земной путь ее был завершен. Но от сознания того, что он никогда не увидит свою дорогую коноплянку, Кирееву стало невыносимо грустно.
Подошедший после окончания службы отец Варлаам поздравил Михаила с принятием причастия и подарил большую просфору. Простившись с ним и другими монахами, Киреев отправился к воротам, где все на том же месте лежал его рюкзак.
- Куда теперь пойдете? - спросила Михаила подошедшая Надежда. - А то бы остались...
- Старец пока не звал. А после будет видно... Куда пойду сейчас? Городок такой есть - Бобров называется. Не слыхали?
- Нет.
- А оттуда уже точно - в Старгород, - скорее себе, чем женщине ответил Михаил.
- Тоже не слышала.
- Вот теперь будете знать.
- Ангела-хранителя вам в дорогу. А старец будет молиться за вас. И вы его тоже не забывайте!
- Что вы!
- А то оставайтесь. Я для вас без хрена квас сделаю.
- Надо идти. Спасибо.
- Я вот тут вам хлебушка и огурчиков малосольных положила. Идите с Богом! Киреев вновь прошел через весь Древлянск. Но теперь город показался ему совсем другим тихим, сонным и очень уютным. Он зашел на почту и хотел позвонить в Москву. Отстоял длинную очередь - единственная телефонистка работала очень медленно, а потом Киреев передумал звонить. Что он скажет Ире и Виктору? И Михаил послал Бобровым телеграмму, в которой было всего пять слов: "Я плачу вместе с вами".
* * * Киреев оказался прав. Оперуполномоченный не усомнился в показаниях Юли, а Вадим Алексеевич и Федор не оставили девушку в одиночестве. Хирург вообще-то здорово помучил ее. Он заставлял Селиванову много ходить - сначала по палате, потом по коридору и, наконец, по маленькому больничному парку. Разумеется, Юле это не нравилось: лежать в постели было гораздо комфортнее, при ходьбе же начинались боли. Но с каждым новым днем девушка ходила все увереннее и увереннее. При выписке Голубев дал Юле, как он сам выразился, ЦУ - ценные указания и обязал ее каждый день приходить на перевязки.
- Вадим Алексеевич, - спросила она хирурга, - я у вас в неоплатном долгу, но ответьте мне: почему вы так заботитесь обо мне?
- По многим причинам, уважаемая Юля.
- Киреев - одна из них?
Голубев на секунду-другую задумался. Потом ответил:
- Он - редкий человек.
- Потому что ходит пешком?
- Потому что неделю просидел возле твоей постели и ни разу не попросил меня, хирурга, посмотреть его самого. Думаешь, я не понял, чем он болен? А вообще, - Вадим Алексеевич улыбнулся, - уважаемая Юля, разве чувство приязни, дружбы всегда логически объяснимо? Хотя, не спорю, мне было приятно, как большому поклоннику Канта, встретить в нашей жизни единомышленника.
- Михаил Прокофьевич вам сам сказал, что любит Канта?
- Зачем? Когда тебя привезли в приемный покой, то я позволил себе процитировать Иммануила: "Удел женщины - владычествовать, удел мужчины - царить..." А Михаил Прокофьевич неожиданно
- для меня, разумеется - закончил мысль Канта: "...потому что владычествует страсть, а правит ум". Юля возмутилась:
- Вас, что, на такие глубокие мысли навело мое распростертое тело?
- Не обижайтесь, уважаемая Юля. У женщин мысли рождаются из переживания, а у мужчин переживания из мыслей...
- Это тоже сказал Кант?
- Нет, это сказал хирург Голубев... Мне трудно объяснить женщине ход своих мыслей, но, поверьте, и Киреев, и я, и тот молодой человек, кажется, его зовут Федор, все мы переживали за вас.
- Я это знаю и благодарна вам всем. Но все-таки, что в моем тогдашнем положении вызвало в вашей памяти эту цитату?
- Вы не понимаете?
- Не понимаю. А Киреев понял вас или только показал свою эрудицию?
- Как у вас глазки заблестели! Вот вам и ответ. Если бы миром правил ум, а не страсть!
- Получается, что во всем виноваты женщины?
- Да нет же! Разве настоящий мужчина мог так поступить с вами? Все перемешалось в этом мире... - Голубев громко вздохнул. - Вы умирали тогда. На лице ни кровинки, зато в крови обе руки. Это правда, что все хирурги в той или иной степени являются циниками. Но не потому, что они бессердечны. Это защита организма, если хотите. И все равно, когда умирают дети или молодые люди
- к этому, уважаемая Юля, невозможно привыкнуть... - Голубев замолчал.
- Кант - это форма самозащиты? - спросила Юля.
- Вот видите, столько я слов потратил, а вы одной фразой объяснили, - улыбнулся Вадим Алексеевич. - А можно сказать несколько иначе: я в тот момент призвал себя к бесстрастию.
- Зачем?
- Чтобы у вас стало больше шансов выжить. А вот Федор Новиков не вел с Юлей философских разговоров. Он приходил, приносил козье молоко - "подарок от тещи", свежие ягоды и фрукты. Сидел молча, не зная куда деть свои большие руки. Сначала Юля чувствовала себя не очень ловко, особенно когда Федор стал продолжать навещать ее в монастырской комнатке, где она поселилась, выписавшись из больницы. В жизни Селиванова твердо усвоила правило: если тебе оказывают внимание, значит, от тебя что-то хотят. Первым исключением из правила оказался Киреев. Неужели Федор будет вторым?
- Вы, я думаю, образцовый муж, Федор, - сказала однажды Новикову Юля.
- Почему так думаете?
- Вы заботливый. Хозяйственный. Немногословный. Наверное, руки у вас золотые. Федор засмущался:
- Скажете еще! Вам Михаил расскажет. Он тогда на меня прикрикнул даже: много, мол, говоришь.
- Вы удивили меня. А я думала, что вы - молчун.
- Да я сам себе удивляюсь. А вот про то, что хозяйственный... У нас иначе нельзя. Жить-то надо.
- А чем вы занимаетесь?
- Да всем. Фермерствовать пробовал. Когда за солярку пришлось весь собранный урожай отдать, а налогами меня просто задушили, понял, что с фермерством завязывать надо. Кое-что продал грузовичок старенький купил. Однажды решил мясным бизнесменом заделаться.
- Каким?
- Мясным. Объездил окрестные деревни, мяса скупил и поехал в Москву продавать. Наивный.
- Почему наивный?
- Пока ехал, на одном посту ГИБДД остановили - пришлось дать гаишникам мяса, на втором, третьем... А в Москве на рынке подошли три...
- Бугая?
- Да, здоровые ребята. И сказали, по какой цене я должен мясом торговать. Я даже бензин не смог окупить. Прогорел, одним словом. Никудышным оказался бизнесменом.
- А чем сейчас занимаетесь?
- Чем придется. Дрова и уголь бабкам вожу, сено. Ничего, жить можно. Нам двоим хватает.
- Простите, у вас нет детей?
- Есть. Павлик.
- А почему вы говорите - вдвоем?
- Вдвоем. Я не женат.
- А как же... теща? - растерялась Юля.
- Обыкновенно. Мать жены - теща. Жены не стало - теща осталась. Анна Алексеевна хорошая женщина. Не знаю, в кого только моя Настя пошла.
- Настя - это жена?
- Бывшая. Мы развелись с ней. Пока я землю пахал, она... короче, недоглядел я за Настюшкой. По-черному она загуляла.
- Что же вы не уследили?
- А как уследишь? Она в магазине работала. Там и пить начала... Я и так с ней пробовал разговаривать, и сяк. И хоть она из меня посмешище делала, ради Пашки терпел. Но когда с очередным хахалем в Липецк на полгода уехала, даже матери об этом не сказав и с сыном не попрощавшись... Короче, не интересно это, - горестно махнул рукой Федор. - Анну Алексеевну жалко. Одна у нее Настя была.
- Почему была?
- Когда она из Липецка приехала, ее никто узнать не мог. Будто лет на десять постарела. Да разве такая жизнь красит? Два дня Настя у матери пожила и опять пропала. То в Ельце ее видели, то в Ефремове, говорят, на вокзале бутылки собирала. А потом исчезла... будто не было. Федор умолк. Молчала и Юля, не зная, что сказать. Неожиданно Новиков встрепенулся:
