Хлеб - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
– Утопит он нас, вот посмотри! – уверял он Штоффа. – Ведь теперь какой момент – он сразу вылезет в миллион, а тогда его уж не достанешь.
– Д-да… вообще… Одним словом, черт его знает, что у него на уме. Главное, как-то прячется ото всех.
Недоразумение выходило все из-за того же дешевого сибирского хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться в своем банке. Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.
– Тюменские купцы вон уже зафрахтовали пароходы на всю навигацию, – сообщил Штофф. – Хлеб закупили от семнадцати до двадцати трех копеек за пуд, а продавать хотят по два рубля. Это уж бессовестно.
– Конечно, бессовестно… Мы будем продавать по полтора рубля.
– Другими словами, от каждого пуда возьмем полтину убытка. Ну, да уж как быть, надо послужить миру.
Да, все было рассчитано вперед и даже процент благодеяния на народную нужду, и вдруг прошел слух, что Галактион самостоятельно закупил где-то в Семипалатинской области миллионную партию хлеба, закупил в свою голову и даже не подумал о компаньонах. Новость была ошеломляющая, которая валила с ног все расчеты. Штофф полетел в Городище, чтоб объясниться с Галактионом.
– Это правда? – спрашивал он после некоторых предисловий.
– Да, – коротко ответил Галактион.
– А как же мы-то?
– Вы получите, что причтется на вашу долю за фрахт.
– Ну, это, брат, стара штука!.. Дудки!..
– А контракт? Ведь контракт-то сам Мышников писал: там только и говорится о фрахте, а о совместных закупках товара ничего не сказано, да и капиталов таких нет.
– Капитал мы достанем.
– Об этом раньше надо было подумать, а теперь поздно. Я взял весь фрахт на себя.
– Галактион, есть у тебя совесть? То есть, тьфу… Какая там совесть! Ведь ты тогда пропал бы, если бы мы тебя не выручили, а теперь что делаешь?
– Вы свой кусок хлеба с маслом и получите. Достаточно вы поломались надо мной, а забыли только одно: пароходы-то все-таки мои… да.
– Послушай, да тебя расстрелять мало!.. На свои деньги веревку куплю, чтобы повесить тебя. Вот так кусочек хлеба с маслом! Проклятый ты человек, вот что. Где деньги взял?
– Это уж мое дело. Ведь я не спрашиваю, где вы деньги берете. Одним словом, нам нечего разговаривать.
Вернувшись в Заполье, Штофф резюмировал Мышникову свое мнение:
– Это… это гениальный мерзавец! Все так предусмотреть… Нет, это, наконец, свинство!
Мышникова больше всего занимал вопрос о том, откуда Галактион мог достать денег. Ведь на худой конец нужно двести – триста тысяч.
– Нет, ты считай! – кричал Штофф, начиная рвать редевшие волосы. – Положим, что ему обойдется по двадцать пять копеек пуд – миллион пудов, значит, двести пятьдесят тысяч. Хорошо. Фрахт – пятнадцать копеек с пуда, ну, накладных расходов клади десять копеек – итого пятьсот тысяч. Так? Положим, что он даст за двести пятьдесят тысяч процентов из двадцати пяти – итого шестьдесят две с половиной тысячи. Всего, следовательно, он затрачивает сумму в пятьсот шестьдесят тысяч. Так? А выручил полтора миллиона, если пустит хлеб по нашей цене, значит, голенький миллион в кармане. Нет, это черт знает что такое!
Дальше сделалось известным, что Галактион арендовал мельницу отца в Прорыве, потом ведет переговоры относительно вальцовой мельницы Замараева и Голяшкина и что, наконец, предлагал земству доставить хлеб по одному рублю семидесяти копеек. Все Заполье теперь только и говорило о Галактионе. Он сделался героем дня, которого ждали столько лет. Еще ничего подобного не видали в Заполье, и самый банк с его операциями являлся какою-то детскою игрушкой. Слава Галактиона выросла в несколько дней, как снеговой ком. Поднялись все аппетиты и тайные вожделения ухватить свою долю. Но дорог был момент: других пароходов не было, и Галактион железною рукой захватил весь хлебный рынок.
Самое скверное было то, что Мышников и Штофф очутились в смешном положении, и все на них указывали пальцами. Ведь они спасли Галактиона, когда он погибал со своими пароходами, а теперь должны были смотреть и ожигаться.
Мышников теперь даже старался не показываться на публике и с горя проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он каждый день обсуждал вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да нет, – не такой человек.
– Решительно негде взять такой суммы! – повторял Мышников, изнывая от желания раскрыть тайну Галактиона. – Ведь уж, кажется, мы-то знаем, у кого и сколько денег… да.
– Умный человек – вот главная причина, – язвила Прасковья Ивановна. – Я всегда это говорила.
– Да ты же и меня тогда подвела дать денег Галактиону на его проклятые пароходы.
– А зачем дурацкий контракт написал?
В довершение всего в «Запольском курьере» появилась анонимная статья «о трех благодетелях». В ней подробно рассказывалась история пароходной компании, а роль Мышникова и Штоффа выставлялась в самом комическом виде. Это была месть Харченки.
VII
Начиная с осени Устенька была завалена работой, особенно когда начали открываться столовые для голодающих и новые врачебные пункты. Немного было местной интеллигенции, но она горячо откликнулась на народное бедствие, особенно молодежь. Рабочие руки были страшно дороги, да и было их немного. Первые опыты с кормлением голодающих производились в Заполье, и скоро выработался определенный тип таких столовых, а по ним уже открывались столовые в уезде. Нужда была так велика, а средства так ничтожны, да и те с величайшим трудом добывались главным образом из России. В Заполье благотворителем оказался только Стабровский, на средства которого было открыто до двадцати столовых, а остальные богачи очень туго поддавались на просьбы о помощи. Устенька теперь часто бывала у Стабровского, который давал ей средства, не говоря, откуда они.
Чем больше шло время к весне, тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «Дорогой друг, заверните сегодня вечером ко мне. Может быть, это вам будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
«Что ей нужно от меня? – подумала девушка, испытывая неприятное чувство, – она никогда не любила Харитину. – Какая-нибудь глупость».
Она сама не пошла бы на это объяснение, если бы не настойчивый совет Стабровского. Старик не будет даром советовать.
Неприятное чувство усиливалось по мере того, как Устенька подходила к дому Стабровского. Что ей за дело до Харитины, и какое могло быть между ними объяснение? У девушки явилась даже малодушная мысль вернуться домой и написать Стабровскому отказ, но она преодолела себя и решительно позвонила.
Харитина сидела в кабинете Стабровского, одетая вся в черное, точно носила по ком-то траур. Исхудавшее бледное лицо все еще носило следы недавней красоты, хотя Устенька в первый момент решительно не узнала прежней Харитины, цветущей, какой-то задорно красивой и вечно веселой. Дамы раскланялись издали. Сам Стабровский был сильно взволнован.
– Вы хорошо сделали, что пришли, – обрадовался он, крепко пожимая руку Устеньке. – Да, хорошо. Ах, что они делают, что делают! Ведь это же ужасно, это бесчеловечно.
Устенька чувствовала на себе упорный и тяжелый взгляд Харитины и плохо понимала, что говорил Стабровский.
– Представьте себе, Устенька, – продолжал старик. – Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого сибирского хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И еще благодетелем будет считать себя. О, если бы не мая болезнь, – сейчас же полетел бы в Сибирь и привез бы хлеб на плотах!
