Одна беседа - Кассиль Лев Абрамович (библиотека электронных книг .txt) 📗

Лев Кассиль

Одна беседа

* * *

Журналист Пётр Андреевич Болотов, разъездной специальный корреспондент большой московской газеты, возвращался из далёкой командировки домой. Он долгое время пробыл в глуши, вдали от больших центров, и даже газеты раздобывал урывками. Теперь он предвкушал удовольствие от встречи со столицей: настоящий кофе, горячая ванна, свежая газета, любопытные друзья, перед которыми можно будет похвастаться своими странствованиями.

Не в дороге Болотов получил встречную телеграмму из своей редакции: «Сделайте остановку станции Мураши колхоз Красный луч организуйте срочно материал Никите Величко спасшем пожара колхозный хлеб больных и детей возьмите беседу».

Болотов привык к таким пассажам во время своей многолетней разъездной жизни.

Продрогший до костей, добрался он до колхоза «Красный луч». Тут ему сразу указали избу Никиты Величко. Видно, все знали в округе Никиту.

Но Болотов не застал хозяина дома. Никита Величко ушёл на собрание в колхоз. Корреспонденту предложили подождать часок-другой. Он отогрелся, отошёл и, будучи человеком неприхотливым и привыкшим ко всяким превратностям, заснул тотчас, лишь прилёг на жёсткую скамью.

Проснулся он поздно. В избе горело электричество. Мальчик лет десяти-одиннадцати сидел за столом. Очевидно, сынишка Никиты Величко. Гололобый, большеглазый, с нежным, как у девочки, лицом.

— Ну, что смотришь? — спросил Болотов, потягиваясь. — Кажется, вздремнул я… А?

Мальчик молчал, застенчиво улыбаясь.

Болотов был холостяком и немножко стеснялся детей. Он никогда не знал, как надо разговаривать с ребятами. Он считал, что с детьми надо обязательно шутить, непрестанно острить и задавать им глупые вопросы.

На столе лежали тетрадки и задачник. Было совершенно ясно, чем занят мальчик. Но Болотов всё же спросил:

— Ты чего это тут делаешь?

— Уроки учу, — отвечал мальчик, не проявляя особенной любезности.

— Уроки?… Ну то-то, — сказал Болотов, решительно не зная, о чём ему говорить дальше.

Но мальчик сам внимательно посмотрел на корреспондента и вдруг деловито спросил:

— Вы командировочный? Да? Вы ведь из редакции? Печатаете, значит?… Пишете?… А печатать не можете?… К нам многие ездиют — из редакции все, — писать все могут, а печатать — никак. А вы из своей головы пишете или с виду?

— Я больше с виду, с натуры, — объяснил Болотов. — Я про твоего отца писать собираюсь. Никита Величко — отец твой?

— Ага, про него уже несколько раз в газете печатали, у него орден даже, «Знак почёта».

— Ого-го! — обрадовался корреспондент. — Материал, я вижу, начинает ложиться.

Мальчик оказался очень разговорчивым и любознательным. Он без устали расспрашивал Болотова о всякой всячине. Он угостил корреспондента горячим чаем. Он рассказал, как ездил со своим отцом-орденоносцем на областной слёт колхозников в город, как их там снимали один раз на собрании, а потом — в цирке, рядом со слоном. («Вот тут папаня, тут слон, а тут я сам. Слон здоровый. Который снимал, так, эх, боялся: вдруг цапнет!…»)

Время шло. Болотов разопрел от выпитого чая, а Никиты Величко всё не было. Болотов начал уже тревожиться, что опоздает на поезд. Мальчик продолжал теребить его всяческими расспросами. Он был очень взволнован, узнав, что Болотов «может писать и книги».

— Дядя, а вы не классик? — спрашивал мальчик.

— Нет, — отвечал Болотов.

— Зря, — сокрушённо вздыхал мальчик. — Вот бы я потом ребятам в классе хвастал: к нам классик приезжал, чай пил… И сколько вот к нам ездиют, а классика ещё ни одного не было… Дядя, а вы ведь в Москве живёте? Я сам себе часто в Москве снюсь. Как будто это иду и как будто это навстречу целое войско верхом едет, а впереди Будённый. Я уже всю Москву во сне перевидал. А только вас никогда сроду не видел ещё… Дядя, а правда, там на Кремле такие звёзды горят? По девяносто пудов каждая весит. Как это их туда тащили? Девяносто пудов!… Чаю ещё налить вам? Вы пейте. Ничего. Папаня скоро придёт. Пейте… А вы умеете отгадывать? Вот отгадайте, в каком ухе у меня шебуршится? — спрашивал он, наклоняя голову к левому плечу.

Болотов угадал, что в левом.

— Ну, вы очень сразу, надо думать сначала. Так — не игра. А вот сейчас не отгадаете: вот скажите, если вдруг электричество испортилось и лампы нет, как можно сделать освещение в избе? Ага, не знаете! А вот я изобрёл сам. Кошек надо насажать. У них глаза в темноте светятся, как светлячки. Вот собрать кошек сто или двести, так от них сразу светло будет. Это я сам изобрёл… Чаю налить ещё?

— Да у меня, друг, твой чай вот уже где, — взмолился Болотов.

— А вы пояс растужите. Ещё стакан войдёт. Я налью?

— Мне много чаю пить доктор запретил.

— Это он, наверное, сырой не велел. А у нас чай сроду кипячёный.

— Ну, пойми, друг, не чай пить я к вам за тысячу километров приехал. Мне надо написать о твоём отце Никите Величко. Понимаешь? В газету. Газета ждёт, это важное дело. А мы тут с тобой чаи распиваем. Вот ты бы пока рассказал мне, как это у вас тут получилось.

— А чего получилось?

— Ну, пожар-то был, знаешь?

— Это у Шубиных-то?

— Ну, я не знаю, где у вас там горело.

— А-а, — сказал мальчик. — Это у Шубиных горело. Рассказать?

— Расскажи.

— Ну, значит, так… А чего рассказывать?

— Ну, расскажи, — терпеливо разъяснил Болотов, — расскажи, как твой отец геройски спас из огня…

— А папаня тогда вовсе в городе был. Он к валяльщику за чёсанками ездил.

— Ну к какому ещё валяльщику? У меня в телеграмме ясно сказано: Никита Величко, спасший от пожара… Может быть, у вас ещё пожар был?

— Нет, пожар-то у нас один был, — усмехнулся мальчик. — А вот Никит у нас целых два. Первый номер, значит, — папаня мой. А другой номер, который пожегся было, — это и есть я, самый-рассамый Никита Величко. Мы с папаней — тёзки.

Болотов тихо ахнул и откинулся на скамье к стене.

— Так это ты?… Фу ты, история! Это, следовательно, писать-то мне про тебя надо?

— А чего про меня писать?

— Как — чего! Ах ты герой, шут тебя возьми! Ну быстренько, по порядку выкладывай.

— Ну ещё, герой! — сконфузился Никита.

— Ладно, хватит тебе крутить. — Болотов нетерпеливо похлопал ладонью по столу. — Говори толком, как было?

— Это так вышло. Невзначай. У нас ещё колхозники на работу ушли. Картошку копать. А у Шубиных дедушка Моисеич больной, безногий, и ребят двое. Совсем малята — Ленька и Макарка. А у Шубиных как раз по-за домом амбар. А я это бежу в школу: порешенные задачки дома позабыл, воротиться пришлось… Бежу, тороплюсь это… Вдруг гляжу, чего это у Шубиных по двору туман ходит? Вроде из-под крыши натягивает. Я стал, гляжу: а оттуда как вдруг полыхнёт! Прямо на меня жаром да огнём. Сразу занялось… А в избе, слышу, криком кричат. И нет никого народу в селе. Пока сбегаешь, дозовешься, сгорят живьём. Ну, я порешенные задачи положил подальше, чтобы не спалились. А то жалко: ведь даром я их решал, что ли?… Пиджаком голову обмотал да и нырнул в самый жар. А в избе дыма полно. Уже под-лавка горит. А Ленька с Макаркой на карачках ползают, ревут, хрипят уж и за дедушку безногого цепляются. А дедушка Шубин свалился у сеней и не может дальше. Я их, малят, еле отодрал от дедушки. Макарке даже это… наподдал. Ну, не идёт раз… Вы про это не пишите. Не надо. А то ещё скажут… Ну, значит, выволок я их на волю. А на воле хорошо. Главное, дышать свободно. И до того дышать охота!… А ведь надо ещё за дедушкой. Сгорит ведь! А второй раз ещё боязней идти. Закрылся я пиджаком весь — и опять туда. Дымище там. Трещит все. А дедушка Шубин, как увидел меня опять, руками замахал. «Куды ты, — хрипит, — малый, спасайся вон отсюда скорее! Сдалось тебе чужого деда из огня вызволять! Сгоришь! Брось меня! Иди, Никитка, иди…» Я уже правда было бежать, да как он сказал «чужого», так стоп на месте. Я дедушке Шубину говорю: «Какой ты, говорю, чужой, раз мы тут все друг-дружкины». И стал его тащить. Он ходить сам неспособный. У него одна нога, и та задом наперёд ходит. А у меня уже дух кончается. Дым потому что — не продохнуть. Искры зыркают… Боязно. А я всё-таки говорю: «Ничего, дедушка, давай как-нибудь шагать на трёх ногах». Ну и это… вытащил всё-таки. Упал немножко на воле. Но пока из меня дым вышел, не дождался, а сразу бегом за народом! У нас в кузне работали. А пиджак прожёг весь наскрозь. Ну и все. И писать неинтересно.