Мальчики и другие - Гаричев Дмитрий Николаевич (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗

Дмитрий Гаричев

Мальчики и другие

Новое литературное обозрение

Москва

2023

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

Г20

Редактор серии – Д. Ларионов

Дмитрий Гаричев

Мальчики и другие / Дмитрий Гаричев. – М.: Новое литературное обозрение, 2023.

Дмитрию Гаричеву удалось найти особую выразительность для описания жизненного мира героев, чья юность пришлась на 1990–2010‐е годы. Они существуют словно бы внутри многомерной болезненной фантазии, которая, однако, оказывается менее жестокой, чем проступающая реальность сегодняшнего пустого времени. Открывающая книгу повесть «Мальчики» рассказывает о своеобразном философском эксперименте – странной «республике», находящейся в состоянии вечной симулятивной войны, за которой, конечно, угадываются реальные военные действия. Следуя за героем, музыкантом Никитой, читатель наблюдает, как историко-политическая игра, порожденная воображением интеллектуалов, приводит к жестокой развязке. В книгу также вошел продолжающий линию повести цикл «Сказки для мертвых детей» и несколько отдельных рассказов, чьих героев объединяет страх перед непонятным для них миром. Его воплощением становятся легко угадываемые подмосковные топосы, выполняющие роль чистилища, где выбор между сном и явью, добром и злом, прошлым и настоящим почти невозможен. Дмитрий Гаричев – поэт, прозаик, лауреат премии Андрея Белого и премии «Московский счет», автор книги «Lakinsk Project», вышедшей в «НЛО».

Иллюстрация в оформлении обложки: © Photo by Stephen Radford on Unsplash.com

ISBN 978-5-4448-2340-4

© Д. Гаричев, 2023

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

Мальчики

Дождь не истекал вторую ночь: придвигался и отходил, висел на паучьих турниках, рассыпался от убежищ за разогнанной в мае больницей, и в дому налилась гулкая, древесная глухота. Черная зелень, отяжелев, свесилась к нижнему этажу. За училищами в глубине улицы, как и прежде, изнывала невыясненная сигнализация: Глостер с чужих слов уверял его, что ни одна из команд, отправленных для разбирательств, не вернулась в порядке; греко-римлянин, конечно, смеялся над ним, но Никита не раздувал в себе лишней обиды. Глостеру никогда не везло, с кем бы он ни сближался, чего бы ни плел, и неточная почва уже оформлялась у него под ногами, сказали бы многие: большие дни и вечера, когда он, не скрывая сияния, присутствовал в первом ряду, прекратились давно, сохранившись лишь в дерганых записях на опустевшем канале, но и музыка стала другой, слава стала другой; отстающие же подвергали Никиту печали, и он начинал сторониться любых разговоров о них.

Он потянул окно, впуская шумящий воздух; комната поплыла за спиной под стенание сирены. Веревочный старик спал, ровно держа просвечивающую голову. Тощее одеяло он скомкал ногами; Никита разжал синеватые колени, достал и поправил зажеванное. Он был еще слаб от последней болезни, но ему не лежалось, не думалось; адмиральская мебель, захваченная на раскопах плехановцами, подавляла его по ночам, якобы неприятельский флот. Все втащили к нему, пока длился их госпиталь-фест, предварительно умыкнув у него из гримерной ключи; возвратившись к полуночи после всех церемоний, он застал старика на бескрайней кровати с якорем в изголовье и пришлепнутым к рыму плехановским стикером. Для него же достали обитую синим и золотым софу легких кровей, неуместную для сна, длинный, как целый вагон, гардероб, книжный шкаф с наугад выбранными книгами и громоздкие кресла на страшных змеящихся лапах, которые Никита неделю спустя уступил детсовету, занимавшему слитый бассейн.

Стащив отсыревшую от бессонницы майку, он спиной положился вслепую на гардеробную дверь, стараясь остыть; повыше поясницы присосалась латунная накладка. В комнате вспыхнула молния, и Никита увидел себя синеватым, преломленным, ему захотелось одеться; здесь же с лестницы донесло неприязненные голоса поднимающихся смотрителей и согласное вяканье раскрепощенных перил. Он со всхлипом отлип от двери и прильнул к прихожей, предуготовляясь к ночным новостям; как всегда, он метался, как лучше предстать им: концертное платье, как Никита много раз это видел, ввергало их звенья в болезненный ступор; в то же время гражданский хлóпок, брошенный в эвакуацию и разошедшийся в городе без всякой привязки к заслугам, упрощал разговор, но усыплял в приходящих готовность вдаваться в подробности, что было тоже невыгодно. Все-таки он укрылся хлопчатой болотной футболкой с нечитаемым в темноте отпечатком и увереннее подвязал беговые штаны; руки его повисли, и музыки в них было немного. Они протоптались снаружи еще минуту, прежде чем позвонить; Никита успел обмякнуть в локтях и коленях, угадав их смятение. Смотрители привели землистого ординарца с алголевской меткой на плече и болтающейся нижней губой; выяснялось, его приглашали на острова: лето было еще высоко, ночи взыскующи; под завесой сплошной воды лучшие из неспящих соревновались в неуравновешенной стрельбе, бранясь с секундантами после каждой промашки. Он не слишком любил эти выезды, но, преследуемый сиреной, был рад избавлению; пока посыльный договаривал, он достал с вешалки островные одежды и скрылся в спальне, не тратя лишних слов.

Во дворе, перемалываемом дождем, Никита убрал голову в капюшон, как заложник; до ближней пристани вела пешая колея, огибавшая больничный двор с раскисшей гуманитарной фанерой, футбольное место и котельный городок, лишь недавно раскрашенный. И большая сегодня возня, спросил он у провожатого, когда смотрители отстали от них; ординарец взглянул помутненно, но быстро нашелся и рассказал, что еще неизвестно, куда все идет, поскольку с Трисмегистом на острова пришел катер с немаркированным грузом, о котором можно только гадать. Прибыл ли Лютер, спросил еще Никита, сам того не желая; Лютер два дня как болен, объявил ординарец, находится дома в жару, вчера приставили доктора. Кто же занят на срисовках, удивился Никита, повышая голос; о срисовках не распоряжались, отвечал провожатый. Это было сомнительно, но Никита не стал ничего уточнять; они миновали футбольное поле, и с котельной стены, он дождался, зажглась высокая люминесцентная надпись: РУСНЯ, Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, остальное сейчас не читалось. От светящейся краски Никита вообразил, как страдающий Лютер лежит у себя в комнате и окно его видится снизу горящим от жара: оранжево-красным. За котельной они свернули к доносившейся реке, и асфальт прекратился под ногами; поднялись размашистые тополя, ветер сделался резче. Река открывалась сперва нешироко, слабо тронутая лунным сдавленным блеском; от нее пахло ржавчиной и молоком, как всегда по ночам. С пристани долетали отрывистые голоса: переправный взвод строился к их появлению, а за десяток остававшихся шагов над железными воротами зажглась гирлянда, не снятая с Нового года; это была новая выходка, и Никита совсем повеселел. Ординарец поторопился толкнуть ворота и, не успев, соскользнул ногою в грязь, но стремительно выбрался и доделал, что начал. На пристани, обнесенной огнями, дождь метался заметней, и выстроившиеся взводники всматривались в него с оживлением; ответственный выступил к ним из темноты, представляясь, но Никита не смог разобрать. Видели ночь, успел сказать он встречавшему; тот отозвался как следует, но без большой охоты и повел их к воде через залежи списанных катамаранов, сложенных кое-как и ничем не покрытых. Никиту задел бесцветный ответ, но сообразить подходящий упрек времени не хватило; ординарец, спрыгнув в катер первым, пошевелил управление и пригласил его усесться. Ответственный раскидал канаты и вытянулся в струну, углы его воротника белели в промокшей мгле.