Конец игры - Кортасар Хулио (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗

Хулио Кортасар

Конец игры

После обеда, в самую жару, мы – Летисия, Оланда и я – убегали к железной дороге. Выскальзывали из дому через белую калитку, как только мама и тетя Руфь уходили к себе отдыхать. Мама и тетя Руфь не любили мыть посуду, просто не выносили это занятие, особенно когда мы с Оландой вытирали тарелки. А мы хихикали под их бесконечные споры, нарочно роняли ложечки на пол в этой полутемной кухне, где застоялся запах жира и требовательно, утробно мяукал Хосе, и где, как правило, все заканчивалось бурной ссорой и всеобщим разладом.

Оланда, та умела затевать скандалы! Могла нарочно уронить чистый стакан в миску с грязной водой или вдруг, вроде бы невзначай, заметить, что у наших соседей не одна служанка, а целых две. Я действовала иначе, я могла с тайным злорадством сказать тете Руфи, что ей бы лучше полоскать посуду, а не портить каждый день руки чисткой кастрюль. Наша мамочка, разумеется, не прикасалась к кастрюлям, ну и я, попросту говоря, настраивала их друг против друга – мол, вот и разбирайтесь сами, кто что делает в доме. Когда же они обе совсем доводили нас попреками и своими вечными распрями, мы со зла делали Бог знает что, могли решиться на любую дерзость, я бы сказала, на героический шаг. Могли взять и полить из горячего чайника старого Хосе. Говорят, ошпаренный кот и холодной воды боится, ну а наш всегда вертелся возле плиты, прямо напрашивался, плесните водичкой градусов в сто. Пусть не в сто, а поменьше, гораздо меньше, и с котом ничего страшного – жив-здоров, а в доме ужас – несусветные крики, которые всегда венчал знаменитый си-бемоль тети Руфи. Пока мама металась в поисках палки, мы с Оландой успевали удрать на крытую галерею и спрятаться в дальней комнате, где нас ждала Летисия, она там часами зачитывалась – к нашему удивлению – Понсоном дю Террайлем [1]. Мама бежала за нами чуть не до самой двери, но по дороге у нее пропадала охота поколотить нас. А устав слушать, как мы, запершись изнутри, вымаливали с театральным надрывом прощение, она уходила, выкрикивая одно и то же:

– Вот мерзавки! Вы кончите улицей!

Зато все наши беды кончались там, у насыпи железной дороги, куда мы убегали, как только в доме водворялась тишина и даже кот, растянувшись в тени душистого лимона, засыпал под мерное жужжание пчел. Мы тихонько отворяли белую калитку, и, едва она закрывалась за нами, сам ветер, сама свобода подхватывали нас и, будто невесомых, бросали вперед. Мы с разбега взлетали на железнодорожную насыпь и оттуда, смолкнув, осматривали наше царство.

У нас и правда было настоящее царство. Оно было там, где железная дорога выгибалась дугой и чуть ли не вплотную подходила к задам нашего дома. А в том царстве – две колеи, щебень, жалкая травка, нелепая среди битого камня, но зато мелкие осколки гранита, в которых бриллиантами сверкали кварц, полевой шпат и слюда. Торопливо, с опаской – боялись вовсе не поезда, а домашних, которые могли нас увидеть в любую минуту, – мы ложились на рельсы, и прямо в лицо ударяло жаром раскаленных камней. А выпрямившись, мы быстро поворачивались в сторону реки, и нас обдавало влажным горячим ветром, от которого мокрыми становились щеки и даже уши. Мы сбегали вниз, снова карабкались наверх по насыпи, и так по многу раз – из сухого зноя в пекло, пропитанное влагой. Нам нравилось прижимать ладони к разгоряченному лицу и чувствовать, как по телу ручейками стекает пот. А перед глазами – то шпалы, то река, вернее, кусочек реки цвета кофе с молоком.

Потом, сбежав с насыпи, мы усаживались в жидкой тени ив, притулившихся к каменному забору нашего сада, куда выходила заветная калитка. Тут под ивами была столица нашего царства, волшебный город, святая святых всех наших игр. Игры придумывала Летисия, самая счастливая из нас. Ей жилось как в сказке, с нами – не сравнить! Посуду она не вытирала, постель не застилала, целый день могла склеивать фигурки или читать, ей все разрешалось, даже сидеть допоздна со взрослыми, если захочет. Да разве только это? А отдельная комната? А какие сладости? Да сколько еще всяких поблажек и привилегий! Летисия, конечно, научилась пользоваться своим положением. Она сделалась главной не только в наших играх, но и вообще в нашем царстве. А мы? Мы подчинялись ей беспрекословно, даже с удовольствием. Может, дело в маминых наставлениях? Она с утра до вечера учила, как надо обращаться с Летисией. А может, мы просто очень любили свою сестренку и нам не мешало, что она командует везде и всюду. Хотя по своему виду Летисия никак не годилась в командиры. Она была меньше всех ростом и страшно худая. Оланда – тоже худая, да и я весила не больше пятидесяти килограммов. Но Летисия была по-особому худая – кожа да кости, а шея и уши какие-то бескровные. Наверно, это из-за болезни, у нее больной позвоночник. Она совсем не могла поворачивать голову и была похожа на гладильную лоску, обтянутую белым полотном, что стояла на кухне у наших соседей. Самая настоящая гладильная доска, а вот крутила-вертела нами, как ей вздумается!

С каким злорадством я представляла себе, что будет в доме, когда мама с тетей узнают наконец о нашей главной игре. Обмороки и визгливый си-бемоль тетушки Руфи – это всенепременно. Затем пойдут стенания о загубленной жизни и напрасных жертвах, затем попреки в неблагодарности, ну и весь список наказаний, которые мы, разумеется, вполне заслужили. И конечно, раздастся знакомое: «Мерзавки! Вы кончите улицей!» А чем плоха улица, что в ней страшного – нам невдомек.

Перед началом игры Летисия заставляла тянуть жребий. То мы угадывали, в какой руке камешек, то считали до двадцати одного, то еще что-нибудь… Считая до двадцати одного, придумывали, что нас не трое, а пять или шесть. Если выходила какая-нибудь из воображаемых девочек, все начинали сначала, пока двадцать первым не становился кто-либо из нас. Лишь после этого мы с Оландой отодвигали тяжелый камень, под которым в ямке стояла коробка с нашими украшениями. Выиграет, допустим, Оланда, и мы с Летисией подбираем ей украшения на наш вкус. У нас, собственно, было две игры. Одну мы называли «Статуи», другую – «Живые картины». Во второй – главное не наряды, а выражение лица, верный жест. Вот, к примеру, «Зависть» – значит, надо оскалить зубы и стиснуть руки, да так, чтобы пальцы побелели от напряжения. «Милосердие»? Пожалуйста – ангельское личико, глаза к небу и что-нибудь в протянутых руках – лоскуток, веточка ивы, мяч, словом, какой-то подарок сиротке. Проще простого изобразить «Стыд» или «Страх». А вот «Злость» или там «Ревность» выходили у нас с трудом. Украшения шли в ход, когда мы делали статуи. Тут больше простора для фантазии. Мы подолгу обсуждали каждую мелочь, чтобы вышло поинтереснее.

По нашим правилам сама «статуя» не имела права выбрать для себя даже ленточки. Только двое решали, как ее обрядить, и уж в зависимости от наряда она придумывала, что будет изображать. В этой игре были свои хитрости, бывало, мы нарочно нацепим на свою жертву Бог знает что, чтоб у нее ничего не вышло. Иногда «статую» спасало чутье, изобретательность, но чаще дело кончалось полным провалом. Вот когда мы играли в «Живые картины» – все шло гладко, никаких ссор и обид. То, о чем я веду рассказ, началось давным-давно, но как все изменилось с того дня, когда из окна вагона вылетела первая записочка. Вообще-то, не будь у нас зрителей, нам бы скоро наскучили все эти статуи и картины. Самое главное было в том, что каждой, кто выигрывал, полагалось красоваться у самой насыпи и дожидаться в своем наряде поезда из Тигре, который ровно в два часа восемь минут проходил мимо нашего дома. Поезда шли здесь на большой скорости, и мы ничуть не стеснялись пассажиров, которых почти не различишь в мелькавших окошках. Правда, со временем глаза привыкли к мельканию, и мы уже знали, что кое-кто ждет с нами встречи. Один седовласый сеньор в роговых очках каждый раз высовывался из окна и, размахивая платком, приветствовал нашу очередную выдумку. А мальчишки, возвращавшиеся из школы на подножках вагонов, вели себя по-разному. Одни что-то кричали, другие молча и серьезно смотрели в нашу сторону. В сущности, та, кому выпадало быть статуей или живой картиной, не могла этого увидеть: ей же, бедной, нельзя шелохнуться, пока мимо проходит поезд. Зато мы под ивой следили за пассажирами, силясь понять, какое впечатление произвела наша героиня. И вот во вторник из второго вагона вылетела эта роковая записочка. Она упала возле Оланды, изображавшей «Злорадство», и отлетела прямо к моим ногам. К записочке, сложенной вчетверо, была привязана гайка. И торопливым мужским почерком кто-то написал: «У вас получается красиво. Я сижу во втором вагоне, окно третье. Ариэль Б.». Раз записочка с гайкой, подумали мы, значит, он хочет, чтобы ее прочитали. Но странно, что при этом она такая сдержанная. Однако, несмотря ни на что, мы пришли в бурный восторг и сразу бросили жребий, кому она достанется. Выиграла – я! На другой день никому не хотелось стоять возле насыпи, каждая мечтала разглядеть этого Ариэля Б. И все же, поразмыслив, решили, что нельзя вдруг прервать игру – Ариэль поймет это превратно. На сей раз камешек вытащила Летисия. Мы страшно обрадовались, потому что Летисии, бедняжке, лучше всех удавалось изображать статую. Она застынет в какой-то позе, и не заметишь, что калека, но главное, что в каждой ее позе, в каждом повороте особое благородство и особая красота. Она чаще всего изображала «Великодушие», «Милосердие», «Смирение», «Самопожертвование»… Если ей выпадало быть статуей, она хоть чем-то стремилась походить на ту Венеру, которая украшала нашу гостиную и которую тетя Руфь упорно звала Венерой Силосской…В тот день мы долго обсуждали наряд Летисии, чтобы окончательно сразить этого Ариэля. Летисия была в коротком платье без рукавов, и мы из куска зеленого бархата смастерили для нее что-то вроде туники, а на голову надели венок из ивовых листьев. Она сразу стала похожа на какую-то греческую богиню. Летисия показала, какую она придумала позу, и мы решили, что лучше выйти к поезду всем троим и приветствовать Ариэля красиво и достойно.