В дождливые вечера - Антов Ясен (прочитать книгу .txt) 📗

Ясен Антов

В дождливые вечера

Все шло прекрасно до момента, пока я не начал рассказывать, как в страшную бурю совершил парашютный прыжок над Горна-Диканей, что в Радомирском краю. И тогда двое моих неблагодарных слушателей завопили, обрывая меня: «Стоп! Пора тебе, старик, и совесть иметь, сколько можно врать, какой из тебя парашютист?!» Возмущенный их недоверием, я вскарабкался на старый камин, покрытый рельефными фаянсовыми плитками с изображением мифологических сцен, и заявил, что иду на этот шаг только во имя нашей старинной дружбы — будь на их месте кто другой, я давно послал бы его ко всем чертям, — объяснил, какой именно вид прыжка я намереваюсь продемонстрировать — затяжной прыжок с переворотом вперед, крикнул «Внимание!» — и прыгнул.

Выпрямившись, я заметил, что испытываю известные затруднения при повороте головы и поднятии правой руки, сиречь я приземлился на шею, что случается и с мастерами, в активе у которых по четыре сотни прыжков. Увы, даже профессионал с недюжинным опытом, обладающий превосходными реакциями, не всегда может рассчитать влияние побочных факторов. А вы что думали, это же противоборство со стихией, а не какое-нибудь, скажем, разведение декоративных рыбок. Как бы там ни было, выполнив прыжок, я решил сделать несколько шагов по комнате, и тут мои друзья восторженно заорали: «Великолепно! Браво! Вылитая Одетта из „Лебединого озера!“ Какой талант пропадает втуне!» Я же действительно, несмотря на все старания передвигаться нормально, от боли весь скособочился и переступал на цыпочках. Меня все время вело в сторону, правая рука, согнутая в локте, нелепо выгибалась, левая вообще телепалась сзади.

Я заявил друзьям, что и самому приятному времяпрепровождению приходит конец, пора, мол, и честь знать, оревуар и благодарю за внимание.

Набросил на плечи плащ, который сидел на мне довольно странно. Если бы кто-нибудь приметил меня издалека и в полумраке, он, наверно, подумал бы, что сошла с пьедестала статуя римской богини. Вы представляете себе, как выглядят статуи, покрытые белой материей перед торжественным открытием, вот и я являл собой подобное зрелище. Вскоре я добрался до ближайшей больницы. Дежурный врач — на дверной табличке было написано «Доктор Антонов» — говорил по телефону, скорее орал своему собеседнику на другом конце провода: «Лады, милейший, я ему отрежу эту штуку! Раз ты так настаиваешь на особом внимании и заботе, я ее отрежу! Прямо сейчас, иду и режу!» «Доктор, — робко заметил я, — добрый вечер». «И другую тоже, — вопил врач. — Позвони мне еще хоть раз, отрежу и другую! Хватит держать меня за дурака!». Он швырнул телефонную трубку и взревел, обращаясь ко мне: «А ты что размахиваешь здесь своей конечностью? Ну-ка успокойся!» «Доктор», — тихо повторил я, но он даже не собирался меня выслушать, а снова набрал какой-то телефонный номер и распорядился вкатить еще одну инъекцию тому слизняку из шестой палаты. «Ничего, ничего, — успокоил он кого-то, — что мы уже делали ему укол. Из-за этого типа меня терзают через каждые три минуты и, видите ли, настаивают на особом внимании…»

Потом он засмеялся, повернулся ко мне и сказал: «А ты, симпатяга, что стоишь, как Икар? Еще чуток — и полетишь. Как это ты умудрился заиметь эту позу старого орла? А тому субъекту, из-за которого меня дергают каждые три минуты, я сейчас всажу укольчик. Самолично!» И закурил.

Я сказал ему, что моя фамилия — Александров. Что этот дождливый вечер я решил скоротать с Богомилом и Адрианом, друзьями детства, с которыми я регулярно встречаюсь раз в месяц, а всем известно, что такое друзья детства. Всему можно найти замену на этом свете, только не старым друзьям. Так вот, сидели мы сегодня вечером у меня дома, и я решил им рассказать, как в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году в страшную грозу я совершил парашютный прыжок над Горна-Диканей…

— Где? — поинтересовался доктор и внимательно посмотрел на меня. — Где вы сказали?

— Над Горна-Диканей, — подтвердил я, — они, как и вы, не поверили мне. Вы же знаете, доктор, люди стали недоверчивыми. Что поделаешь, все мы — жертвы отчуждения. Вот мне и пришлось показать им этот славный прыжок, но при отталкивании я поскользнулся на фаянсовой плитке, и потому сейчас одна рука у меня торчит вперед, другая назад, и я переступаю на цыпочках с вывернутой вправо головой.

Доктор Антонов немного помолчал, потом подошел ко мне, пощупал мою голову и попросил на него дыхнуть. «Ну-ка дыхни, — сказал он, — и бог тебе в помощь. Если ты надрался, я выставлю тебя вон, но перед этим вмажу тебе такой укол, что в следующий раз тебе будет неповадно скакать над Горна-Диканей. Осточертели мне всякие идиоты!»

Я дыхнул. "Да, ты в порядке, — заметил доктор. — Только ухо у тебя малость ободранное. Иди к сестре, пусть намажет чем-нибудь, а то мне и правда предстоит резать в эту ночь. А от этих бесконечных звонков и таких парашютистов, как ты, я все никак не могу заняться теми, над которыми и впрямь нависла дама а косой. И он снова засмеялся. Наверное, вспомнил о том несчастном, которому предстояло вкатить еще один укольчик, и на душе у него потеплело. Что ж, в работе дежурного врача есть свои прелести.

Сестра смазала чем-то мою пострадавшую голову, наказала побольше быть в тепле, а искривление стана пройдет само собой, в графе же «диагноз» зафиксировала: «Ободранное ву-хо». Вухо так вухо.

Под дождем я добрался до дома пешком: мои странные телодвижения явно отпугивали всех шоферов. «Ступай-ка ты себе, мил человек, — кричали они, прибавляя газу, — нам надо план гнать, ас такими, как ты, греха не оберешься». «Да не пил я, не пил, — заверял я увиливающих шоферов, — это и доктор Антонов может подтвердить!» А они мне в ответ: «Идешь себе, парниша, и иди, начхать нам на тебя вместе с твоим доктором Антоновым».

Пришлось проглотить и эту пилюлю. Раз не везет, так не везет. Дома меня растерли какой-то мазью, я полежал два дня, а на третий оправился и был свеж, как огурчик. Потому я сразу же оседлал мотоцикл и помчался к Венцеславе. Венцеслава — та женщина, на которой я когда-нибудь женюсь.

На мне был уже знакомый вам плащ и мягкая шляпа. Наведываясь к Венцеславе, я стараюсь выглядеть элегантно, поскольку дама моего сердца — натура деликатная, когда-то вместе с отцом жила в Женеве и потому, увидев на мне мятые брюки, она неизменно вздыхает: «О, Васил, никогда больше не появляйтесь в таком виде. Прошу вас, никогда».

В руке, которой я регулировал подачу газа, был зажат и небольшой скромный букетик.

Не знаю, известно ли вам, что в прежние годы мне пришлось поработать и испытателем мотоциклов, но об этом периоде своей жизни я расскажу как-нибудь в другой дождливый вечер. Потому я мастерски вожу мотоцикл, может, немного лихачу, зато неизменно пожинаю лавры и слышу похвалы от своих друзей. Правда, когда я предлагаю прокатить их с ветерком, они благодарят и отказываются под предлогом, что могут добраться до дому и на трамвае.

Итак, я ехал к Венцеславе. На пересечении улиц Скобелева и Христо Ботева — а тогда, кстати, еще не было современных светофоров — я заложил такой крутой вираж, что поле шляпы приклеилось к моему лбу. На душе стало чертовски приятно, в особенности после того, как я представил себе встречу с Венцеславой, ах, бог ты мой, какая это женщина! И тут с левой стороны — обратите внимание! — вразрез со всеми существующими правилами уличного движения большая белая машина пошла на обгон слева и, резко тормознув, встала поперек моего пути. В первый момент я даже не понял, что это «скорая», но даже если бы и понял, что с того. Я до предела выжал газ, рванул вперед, но было поздно. Переднее колесо моего мотоцикла врезалось в дверцу кабины водителя, я перелетел через капот и благодаря прекрасно сохранившимся рефлексам времен парашютных тренировок совершил свой знаменитый кульбит с блестящим приземлением. Я тут же выпрямился, подобрал букетик и принялся оказывать помощь пострадавшим. Между тем я заметил, что одна пуговица на плаще оторвалась, и это несколько испортило мое настроение, поскольку, как я вам уже говорил, Венцеслава не любит, когда я являюсь к ней небрежно одетый.