Курортная зона - Галина Мария Семеновна (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗

Галина Мария

Курортная зона

(Повесть в рассказах)

О СТРАНСТВУЮЩИХ И ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ

Анне и Олегу Сон и всем остальным посвящается

— …а на девятый день, — говорит Бэлка, — она ей приснилась. И говорит: «Туг очень холодно… тут такие очереди… почему вы не дали мне тапочки?»

— Кто?

— Да Лидочки Мунтян мама. Ты не слушаешь?

— Почему? Очень даже.

Воздух, постепенно темнея, колеблется над черепичными крышами, бесшумные потоки плывут над садами к темному, светлому, пестрому, дышащему морю, ширятся на земле сырые тени…

Скука…

Ленка будет журналистом. Или писателем. Она поедет в дальние страны, туда, где до сих пор бродят в диких землях редкие животные, и встретит самых разных людей, и познакомится с их диковинными обычаями, и напишет путевые заметки, и станет в конце концов знаменитой, и увидит все на свете. Башня Эйфелева, башня Пизанская, башня Вавилонская…

— Бэ-элка, — ноет бэлкин малый, — я в туалет хочу.

— Ну так сходи, — рассеянно отвечает Бэлка, тасуя колоду.

— Стра-ашно. Там темно.

— Ох, Господи, — Бэлка неохотно выбирается из-за стола. — Родили его на мою голову. Там свет зажигается?

— Нет. Возьми фонарик.

Ленка лениво следит, как они бредут по дорожке в дальний угол сада, к зеленой будочке сортира. Кузнечики прыскают у них из под ног. Малый пинает куст темно-фиолетовых флоксов, и с него осыпаются цветы и бражники.

Когда Ленка станет совсем взрослой, она, разумеется, не будет так по-дурацки убивать время. Уж она-то найдет, чем заняться. На будущий год лето вообще, считай, пропадет, потому что придется готовиться в институт. Правда, она пока что не решила — в какой. Сама она склоняется к филологии, потому что обязательно будет журналистом. Или писателем. А родители стоят за химфак, потому что тогда кусок хлеба ей будет навсегда обеспечен. Медицинский еще лучше, но это они уж точно не потянут. Она вздыхает и откидывается на спинку раскладного стула. Стул шатается.

Рабиновичи справа опять врубили свою музыку, а у Морозовых-Гороховых слева — день рождения, и оттуда доносятся возбужденные голоса и звон бокалов.

Луч фонарика неуверенно блуждает между кустами смородины — Бэлка возвращается. У малого лицо подозрительно перекошено, он что-то мрачно бормочет себе под нос.

— Вы чего? — спрашивает Ленка.

— Он меня ущипнул, — сокрушается Бэлка. — С вывертом так. Знаешь, как неприятно, когда тебя щиплет ребенок, которого ты в принципе можешь убить одной левой. Ну я его немножко приложила… так, немножко.

Малый всхлипывает.

— Ладно тебе, — миролюбиво говорит Ленка. И с фальшивым энтузиазмом добавляет: — Ну что, через неделю в школу?

Малый смотрит на нее исподлобья, наконец мрачно произносит:

— Посылаю…

— Не обращай внимания, — виновато говорит Бэлка, — он всегда такой… Ладно, раздавай. Что у нас сейчас?

— Не брать «девочек».

Летучие мыши парят низко на своих ночных крыльях и Бэлка пригибается и прикрывает руками пышные черные волосы.

— Это предрассудок, — авторитетно говорит Ленка.

— Как же, — мрачно отвечает Шкицкая, — предрассудок. Они везде. Знаешь, что случилось с дядей Зямой?

— С каким еще дядей Зямой?

— Бухгалтером. Ты его не знаешь. Я тогда еще маленькая была, как вот этот выродок… Приходит он как-то домой и говорит: «Бэлочка, все пропало. Они уже здесь».

— Кто?

— Вот и я говорю — кто, дядя Зяма? А он мне говорит: «Удивляюсь я тебе, Бэлочка, разве ты не знаешь? Крысы. Гигантские крысы. Они все ключевые посты в государстве захватили».

— Да ладно тебе, Бога ради, — нервно говорит Ленка.

— Это не я, — пожимает плечами Бэлка, — это дядя Зяма. Вызвал меня, говорит, директор предприятия, говорит, хотите, дядя Зяма, льготную путевку в санаторий? Ну тот, знаешь, на Бугазе… от их предприятия… «А я, говорит дядя Зяма, — смотрю на него, и вижу, что и он — крыса! Просто он понял, что я понял, и теперь пытается меня купить». А он неподкупный был, никогда взяток не брал.

— Кто?

— Да дядя Зяма же! Ну, он берет эту путевку, рвет ее на мелкие клочки и говорит — я разгадал ваш дьявольский план. И в морду ему, в морду!

— Кому?

— Да директору же. И — домой! Заперся, сидит.

Из кустов выходит еж Кутузов за вечерним блюдечком молока. Он шевелит красивым мокрым носом, похожим на гриб-масленок.

Малый оживляется. В глазах его вспыхивает неподдельный интерес.

— Ой, — говорит он, — ежик!

— Ну, — рассеянно говорит Бэлка, — поиграй с ежиком.

Ребенок какое-то время разглядывает ежа, заложив руки за спину и склонив голову.

— А как играть? — спрашивает он задумчиво.

— Ох, Господи! Как хочешь!

Малый сладострастно вздыхает, смотрит на ежа с явным сожалением и отворачивается.

— Как хочу — жалко, — наконец говорит он.

Кутузов надвигает на лоб колючий капюшон и уходит в кусты. Небо окончательно темнеет, верхушки тополей сливаются с ним, на клеенке четкий круг от лампы.

— …не брать «мальчиков».

— Ну, — говорит Ленка.

— И вдруг — звонок! Мама идет к двери, спрашивает — кто? Говорят санитары. И правда — санитары. Здоровые такие мужики, в белом, с носилками. Это у вас, говорят, больной Теленгатор? Мама говорит — да. А дядя сидит, трясется. Нет-нет, говорит, не пойду. За кресло цепляется. Ну, они ему шприц в руку — раз! Прямо через рукав! Он охнул, глаза закатил…

— Ну!

— Они его — на носилки, и понесли. И потащили! И вот, когда они уже выходили, я поглядела на одного из санитаров, он как раз спиной стоял, потому что выгружал дядю Зяму с носилками, и знаешь, что у него из под халата высунулось?

— Ну?

— Длинный розовый хвост, — веско произнесла Бэлка.

— Я, — говорит Ленка, — почему-то так и подумала. Твои страшные истории все какие-то эдакие… Вот знаешь, когда всем на самом деле страшно было? Когда двоюродная сестра Сонечки Чеховой ухитрилась замуж за англичанина выскочить, а он приехал погостить к ее родителям да и решил тут остаться. Хороший у вас город, говорит, рай земной, а не город, никуда я отсюда не уеду… И хрен с ними, с трудностями экономическими, проживем как-нибудь! Представляешь, в каком шоке была вся семья? Они так старались, выпихнули свою Ляльку за границу, и на тебе, пожалуйста!

— Ну и что?

— Надо знать Ляльку. Она говорит: «Вери гуд, милый. Хочешь — давай». И стала его возить в общественном транспорте. День возит, другой… Из него на вторую неделю дурь эту патриотическую вышибло. Теперь они все в Англии. И Лялька, и мама ее, и папа. Одна Сонечка Чехова тут, локти кусает… А ты куда поступать будешь?

— На химфак, — говорит Бэлка Шкицкая. — Тогда мне будет обеспечен свой кусок хлеба…

Сумерки плывут над землей, и плывут вместе с ними летучие мыши, и сад высится, как стропила, подпирающие мироздание, и шуршат, ложась на стол, затрепанные карты.

— …Не брать взяток… не брать кинга…

Ах, скоро, совсем скоро потянет с обрывов сухой полынью, и воздух станет как стекло, и полетят на рассвете над морем дикие гуси, выстраиваясь в клин, и станут перекликаться дикими своими тоскливыми голосами; а потом и вовсе потемнеет небо, и траву будет не разглядеть за опавшими листьями, и возможно, возможно, золотые розги покроет снег… Распахнется бухта Золотой Рог, зашумит туманный Атлантический океан, поплывет над ним статуя Свободы со своей неугасимой керосинкой… и приснятся нам сны об утерянном рае, о еже Кутузове и сортире в саду, и некому будет собраться вместе, чтобы отличить правду от вымысла…

Не брать девочек… не брать мальчиков… никого не брать…