Сумерки мира - Херцог Вернер (книги TXT, FB2) 📗

ЛУБАНГ

Сезон дождей 1954 года

Онода и оба его солдата каждый день пребывают в движении, не оставляя ни малейших следов. Только во время трехмесячного сезона дождей они могут хотя бы отчасти почувствовать себя и безопасности. Едва ли войска отправят под проливной дождь в сезон тайфунов, и на это время Онода строит надежное укрытие из тонких бревен, ими же устилает пол. Он всегда выбирает самые густые джунгли на самом крутом склоне; и стене, обращенной к долине, всегда есть щели, чтобы в любой момент можно было увидеть приближающихся врагов.

Сверху убежище защищает дренажная канава, а чуть дальше находится уборная.

Запасы риса, зеленых плантанов и копченого мяса хранятся в специальной нише. Все трое особенно ценят это время, время умеренной беззаботности. Они чинят экипировку, спокойно спят, дни проходят без напряжения. Лишь однажды, годы спустя, сезон дождей вдруг прерывается на три недели, и вражеский отряд подходит опасно близко к укрытию, впрочем не обнаружив его. Затем снова начинаются дожди, которые длятся на много недель дольше обычного. В неопределенности каждого дня, каждого часа любая закономерность дает хрупкое чувство безопасности. Солдаты ссорятся в основном тогда, когда в их душе царит неопределенность. Онода проявляет мудрость и дозволяет ссоры, ожидая, пока гнев друг на друга не утихнет сам собой.

Сезон дождей — это время рассказов. Козуки — замкнутый человек, и его товарищи почти ничего не знают о нем, его семье, их маленькой обувной мастерской, его молодой жене, которая была беременна, когда его призвали на военную службу. Он постоянно ломает голову над тем, кто родился: мальчик или девочка, и не может представить себя отцом десятилетнего ребенка. Симада более открыт, любит смеяться, рассказывает о своей жизни в деревне и знает толк в хозяйстве и инструментах. Но оба они готовы бесконечно слушать рассказы Оноды о его семье и молодости. Даже спустя годы, проведенные вместе, запас историй не иссякает: Онода постепенно раскрывает подробности, о которых раньше не упоминал. Его товарищи знают, что еще совсем молодым человеком, последовав за старшим братом в Китай, он заработал много денег в торговом предприятии в Ханькоу, но только спустя два с лишним десятилетия он признаётся, так, будто это величайший позор, что в возрасте девятнадцати лет был владельцем машины американского производства. Юный Онода стал первым человеком в Китае, севшим за руль «студебеккера».

Симаде любопытно.

— Девчонкам нравилась машина?

Онода задумывается.

— Больше, чем я.

Затем тихо добавляет, что одной из них он все же нравился. Так сильно, что, когда он ушел к другой, она пыталась покончить с собой. Он был легкомыслен с женщинами, с чувствами. Сегодня он бы сказал, что проявлял бесхарактерность. Козуки хочет знать, как он стал таким принципиальным солдатом, непоколебимо исполняющим свою миссию каждый миг, днем и ночью, в дождь и солнце, нападая и спасаясь от преследования. Онода не знает. Вероятно, это началось, когда он вернулся в Японию и особенно когда обратился к боевым искусствам. Поворотным моментом для него стало обучение кэндо, фехтованию на деревянных мечах. Так он начал понимать дух Японии, а окончательно его глаза открылись, когда он пошел в армию. Однако кэндо показало ему, что любой бой можно свести к самому простому: двое мужчин дерутся на палках.

Солдаты снова и снова возвращаются к этому вопросу. Какой должна быть война? К чему ее можно свести? Воевать так, как они — без армии, без пушек, линкоров и самолетов с бомбами? Но как насчет огнестрельного оружия, винтовок, которые они используют? Благодаря своей специальной подготовке Онода знает, что было время, когда от огнестрельного оружия, уже широко используемого в Японии, отказались практически в одночасье. Это его любимая тема, кажется, неисчерпаемая. В начале семнадцатого века, без каких-либо официальных постановлений, самураи отказались от огнестрельного оружия и с тех пор воевали, используя только мечи, луки и копья, и ничего другого. Это началось в 1603 году в крупном сражении13, в котором только двадцать шесть человек применяли огнестрельное оружие. Симада возражает, что, выходит, его все-таки использовали, но Онода указывает, что в крупном полевом сражении примерно десятью годами ранее только на одной стороне сражалось сто восемьдесят тысяч воинов, из которых треть использовали огнестрельное оружие, то есть около шестидесяти тысяч человек. Сколько оружия было у противника, доподлинно неизвестно, но можно предположить, что в общей сложности — более ста тысяч мушкетов, а также пушки и кулеврины. Всего двадцать шесть мушкетов десять лет спустя означали почти полное исчезновение огнестрельного оружия. Но что произошло потом? — хочет знать Симада. Огнестрельное оружие вернулось, говорит Онода. Как долго просуществовало государство без оружия, точно неизвестно. Это были постепенные изменения.

— Иногда, — говорит Онода, — мне кажется, что в оружии есть что-то природное, изначальное, на что человек уже не может повлиять. Живет ли оружие своей жизнью, после того как его изобрели? А разве сама война не живет своей жизнью? Снятся ли войне сны?

Выйдя из долгой задумчивости, Онода произносит то, что осмеливается выговорить лишь с большой осторожностью, как если бы слово было куском раскаленного железа:

— Может быть, эта война мне снится? Может ли быть, что на самом деле я лежу в госпитале с тяжелым ранением, а годы спустя наконец прихожу в себя, и кто-то говорит мне, что это был всего лишь сон? Эти джунгли — сон, дождь — сон, все — сон. Неужели остров Лубанг — это плод воображения, существующий только на выдуманных картах первопроходцев, где в море обитают чудовища, а у людей головы собак и драконов?

Так проходят дни. Дождь стучит по навесу. Вода смывает со склонов листья, землю, сорванные ветки. Когда дождь стихает, мужчины проверяют боеприпасы, хранящиеся вертикально в банках из-под джема, заполненных пальмовым маслом, чинят сапоги и одежду, в которой с трудом можно узнать униформу. Они готовят, едят и спят, и спят, и едят, и готовят — в эти бесформенные серые дни, когда с неба хлещут потоки воды, опускается туман, а природа впадает в апатию. Онода ежегодно достает из тайника фамильный меч, чистит его и смазывает маслом с особой тщательностью. Даже если он живет в лихорадочных снах, этот меч — самая осязаемая зацепка за то, что точно не может быть сном, якорь, заброшенный в далекую реальность.

Но затем мир снова становится реальным и осязаемым. Козуки болен, в его моче кровь, и Симада дает ему отвар из трав, собранных в джунглях. Это не помогает. Козуки внезапно ненавидит все: джунгли, дождь, войну, отвар, который тем не менее пьет, не заставляя себя уговаривать. Реальными также кажутся боеприпасы, не сами пули, а их количество, хотя цифры, конечно, неосязаемы. Очищая и перекладывая их в свежее пальмовое масло, Онода проводит ежегодную инвентаризацию. Он использует деревянные палочки, которые раскладывает на полу и перемещает по системе собственного изобретения, это своего рода личный абак14, с помощью которого он также ведет календарь. Винтовочных патронов осталось две тысячи шестьсот, это означает, что в среднем они совершали сорок выстрелов в год. Но несмотря на все меры предосторожности, появляются признаки окисления, а в последние годы некоторые патроны не воспламеняются. Теоретически боеприпасов должно хватить на шестьдесят лет непрерывных военных действий, но Онода настоятельно рекомендует проявить лить особую бережливость при стрельбе из винтовок. Что, если враг внезапно предпримет крупную атаку? Что, если обнаружит один из тайников? Сколько в таком случае будет лет Оноде, когда он израсходует последний патрон?