Скажи смерти «нет!» - Кьюсак Димфна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Барт подошел к кушетке и взглянул на Джэн. В свете лампы лицо ее показалось ему утомленным; несмотря на яркий румянец, под глазами темнели круги.
Барт почувствовал себя уязвленным, почти обиженным из-за того, что она уснула вот так в их последнюю ночь. Будто почувствовав, что он рядом, Джэн открыла глаза, и, когда он увидел любовь, блеснувшую в ее глазах, прежде чем она успела, как обычно, скрыть свои чувства, гнев его растаял. Он опустился рядом с ней на кушетку.
— Прости, — Джэн виновато улыбнулась, — я, кажется, уснула.
Барт взял ее руки в свои.
— Ах ты, красавица моя! — произнес он шутливо-жалобным тоном, целуя кончики ее пальцев. — Хорошенькое дело — заснуть в нашу последнюю ночь.
— Я, наверно, перекупалась сегодня утром.
Барт нежно покусал ее за большой палец.
— А теперь, чтоб показать, какой у меня прекрасный характер, я отнесу тебя в постель.
— А посуда как же?
— И чтоб окончательно убить тебя своим великодушием, я еще и посуду сам вымою. Но смотри, чтоб это не вошло в систему.
Он поднял ее, обняв за плечи и под колени.
— Ух, — застонал он, — на вид ты словно пушинка, а весишь небось не меньше тонны.
— Даже две, — прошептала она, прижавшись губами к его шее.
Он осторожно положил ее на кровать и расстегнул ей пуговки на блузке. Потом вынул из-под подушки и передал ей пижаму. Тело ее золотилось в мерцающем отсвете лампы, стоявшей на веранде, и, глядя на нее, Барт проворчал:
— Нужно издать закон, запрещающий таким, как ты, детка, пижаму носить.
Барт накрыл ее простыней и распустил противомоскитную сетку, прикрепленную к спинке кровати.
Подавив в себе нарастающее желание, он легонько поцеловал ее в губы.
— Ну, а теперь, детка, засыпай как можно быстрее.
— Барт, мне так жаль!
— Ты еще не так пожалеешь, если я закончу уборку и увижу, что ты тут все еще не спишь.
Барт плотно подоткнул вокруг нее противомоскитную сетку и вышел, притворив за. собой дверь.
Он собрал со стола посуду и перемыл ее в их примитивной кухоньке. Потом он собрал раковины креветок и другие отбросы, выбросил их в старый бачок из-под масла, служивший им вместо печурки для сжигания мусора, подложил туда сухих веточек эвкалипта. Потом он долго еще сидел, глядя, как пляшущее пламя, отбрасывая свет за террасу, выхватывает из тьмы ветви эвкалипта, и на фоне темного неба вдруг возникают их очертания. Наконец все сгорело, и в ночной тиши и мраке остались лишь колышущиеся фонари ловцов креветок на том берегу, случайный всплеск рыбы в озере да жалобный шепот деревьев.
Он тоже устал от долгого дня, проведенного на солнце, от купания в озере и в волнах прибоя, но тяга к Джэн была сильнее этой усталости, и потому он боялся сейчас лечь с ней рядом и лежать без сна, мучительно ощущая ее дразнящее дыхание, ее близость. Нет, лучше уж лечь тут, на влажной от росы траве, и чувствовать, как оседает солоноватая влага на волосах, время от времени шлепать себя по голым рукам и ногам, отгоняя жужжащих москитов.
Звезды опустились к горизонту, и оконечность Южного Креста скрылась за холмом. Наконец он решился на цыпочках прокрасться в дом и долго стоял в спальной, пока глаза не привыкли к темноте и он не стал различать под москитною сеткой смутные очертания ее тела. Он тихонечко ляжет рядом, не притрагиваясь к ней. Сама ее близость успокоит его.
Потом он снял одежду и постоял немного у открытой двери, наслаждаясь прикосновением ветерка к обнаженному телу. Он осторожно нащупал москитную сетку и юркнул под нее. Матрас прогнулся под его тяжестью. Джэн встрепенулась и произнесла его имя. Барт лежал молча, стараясь сдерживать дыхание, чтобы не разбудить ее.
Он проснулся, потрясенный гнетущим ночным кошмаром, и теперь лежал, напряженно всматриваясь в ночь сквозь бледный прямоугольник распахнутой двери. Он ничего не мог вспомнить из своего сна, кроме того, что там был Тоби.
За перилами веранды можно было разглядеть лишь черные края холмов да узкий месяц, в бледном свете которого проступали темные силуэты деревьев. Джэн лежала в изгибе его руки, положив голову ему на плечо. Ее волосы щекотали ему лицо, всем своим телом от плеча до ступни он ощущал теплое прикосновение ее гибкого тела. Дыхание ее было легким и частым. Он чувствовал у своей груди биение ее сердца, быстрого и трепетного, как птица. При мысли, что это их последняя ночь, он почувствовал грусть. Завтра Джэн вернется на работу, а он окунется в бессмысленную сутолоку, на которую, как правило, обрекает тебя отпуск, где бы ты его ни проводил.
Как разрозненные куски разорванной киноленты, в памяти его промелькнули сценки из времен его прежних отпусков. Как они «давали дрозда» с Чиллой и Тоби в Таунсвилле, и обоих их забрала военная полиция, и они лезли драться пьяные.
И еще была потасовка с тремя янки из-за девочек, когда Чиллу уволокли прочь, а он продолжал кричать и ругаться, и им пришлось затащить его в темное парадное и держать там, зажав ему рот, пока не пройдет военная полиция.
И еще как сразу после Финшафена они пошли в первый же вечер в увольнение в Брисбене и так нализались пива, что едва стояли на ногах и едва добрались до одного из разрешенных полицией домов на темной улице и стали там в очередь. Он вспомнил, как они стояли там в очереди под дождем. Их совсем развезло, и они промокли насквозь, и все там в очереди отпускали непристойные шуточки. А больше всего ему запомнилось, как он вдруг сразу протрезвел, выбравшись из постели, где проститутка уже быстро совершала привычные приготовления к приему следующего посетителя.
Здесь, в эту ночь на взморье, он почти забыл, что существует такая вещь, как бордели, что бывали времена, когда он специально бродил по городу в поисках их синего фонаря или просто женщины, которую покупают так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива.
Он вспомнил последний вечер перед отправкой в Тэрэкэн, и как Пит Уорбэтон все хвастался, что подцепил девушку из общества, с которой он познакомился в местной столовке, и какие несчастные у него потом были глаза, когда он обнаружил, что подцепил еще и кое-что другое и что за эти безумные дни и еще более безумные ночи ему пришлось расплачиваться «лошадиной дозой» и из-за этого его сразу вышибли из их отряда.
Луна опустилась за холм. В дверном просвете теперь был только кусок бледного неба. Тараторка-трясогузка то трещала, то умолкала за домом, москиты злобно жужжали, ударяясь о сетку.
Были и другие картины прошлого, которые ему хотелось бы вычеркнуть из памяти. Но они возникали перед ним с непреодолимой и ужасающей ясностью. Он вспомнил, как они сидели, скрючившись, в грязном окопчике в Финшафене, не решаясь произнести ни звука, потому что кругом в джунглях были япошки и они все время окликали их своими монотонными певучими голосами, понося их или суля им то одно, то другое в надежде выманить их из окопа. Под конец вдруг не выдержал Тоби. Он схватил винтовку и, вспрыгнув на бруствер, стал выкрикивать ругательства, разнося японцев, затаившихся в джунглях. Потом забормотал пулемет, и Тоби свалился прямо на них, забрызгав их кровью. У него был оторван затылок, и он лежал там в окопе, уставившись на них глазами, в которых больше не оставалось ничего человеческого. Трудно себе представить, что человек может жить, когда у него оторвано полчерепа, но Тоби был жив и, глядя на них отчаянным, страдающим взглядом, он все шептал, захлебываясь и хрипя, и умолял всадить в него пулю. У них не оставалось морфия — весь извели, когда Элф получил пулю в живот. А теперь Элф был мертв, и от его скрюченного тела несло невыразимым зловонием, от которого некуда было спрятаться.
И они не могли пристрелить Тоби, потому что тогда япошки узнали бы, что в окопе есть еще люди. Так и пришлось им смотреть на его мучения, пока тело его не затихло, а глаза не остекленели. Воспоминание об этом до сих пор действовало на Барта как удар электрического тока. И шепот Тоби: «О господи боже, Барт, избавь же меня от этого…» И его умоляющие глаза, что постепенно тускнели, как глаза умирающего кролика, и подергивались пленкой, пока не застыли. Тогда им хотелось кричать от радости, что все это, наконец, кончилось.
