Волшебник из Гель-Гью - Борисов Леонид Ильич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
– А киски моей всё нет и нет, – вслух произнес Грин, заедая коньяк огурцом. – Красоту, шельма, наводит! Тоже – птичка, а заботы и труды знает.
Дирижер маленького оркестра поднял смычок, взмахнул им и с налету ударил по струнам. Музыкантов было шесть: пианино, еще скрипка, виолончель, бас, труба. Они играли из «Травиаты», и пьяненький поэт, усевшийся под объявление «Здесь на чай не берут», недурно спел начало:
И смолк, – широко раскрытыми глазами уставился в сторону двери, перестал дышать. Все пирующие, ужинающие, выпивающие, пропивающие заработанные рубли и краденое золото, все мужчины и женщины, официант с блюдом горячих раков на растопыренных пальцах, и Грин, вставший со стула и готовый хоть сейчас к смерти, – все в ресторане Федорова проводили восхищенными, жадными, завистливыми глазами женщину с поднятым вуалем, узлом завязанным на боку маленькой дешевой шляпы.
Она села на стул рядом с Грином:
– Что-нибудь заказал? Ах, милашка, вот спасибо! Соленые огурцы! И кто только сказал тебе, что я люблю соленые огурцы?
– Господи, – произнес Грин, не решаясь ни сесть, ни сойти с места. – Это вы? Где же вы были? Как случилось, что в ту ночь вы ушли в старую липу? Вы говорите? Вы слышите? Кто же вы?
– Напился! – сказала женщина, довольная тем, что вес смотрят на нее. – Садись, я проголодалась.
Грин продолжал стоять:
– Значит, это не вы… Значит, это всего лишь ты. Какое страшное сходство!
Грин сел, не спуская взгляда – с кого? С глухонемой? Ирония, свойственная его характеру в сильнейшей степени, копошилась в сознании, как пчела, сотни раз за день приносящая взяток. Эта ирония вынудила его воскликнуть:
– Сюжетец! Только со мною и может случиться подобное.
Нежность, которой он всегда стыдился и которую всегда прятал так глубоко, что одни лишь близкие знали о ней, лукаво науськивала на сумасбродства и полную самоотдачу всем реальностям, схожим с небылицей и чудом.
Он угощал свою вовсе не глухонемую даму, он любовался ею, зная, что подобной красоты – дерзкой и обезнадеживающей – не встретишь дважды, живи хоть двести лет на свете. Он молчал, зная, что слова ранят смертельно, и боясь, что какой-нибудь пустяк в разговоре вырастет в катастрофу и новую тайну.
«Мне хорошо, всё интересно и – ладно, пусть, – думал он, подливая своей даме вина. – Я наколотил на сотню рублей стекла у Елисеева, и мне прошло это даром. Всё хорошо. Представим, что она родная сестра глухонемой, что они близнецы, и на этом успокоимся».
– Черта с два! – воскликнул он, чувствуя, что ему уже не успокоиться. – Как тебя зовут? – спросил он женщину.
– Катюшей! Катишь, Кэти, Катрин. Екатерина девятьсот пятая. Налей мне николаевских капелек!
И так не вязался этот хриплый, низкий голос с ее внешностью дамы из общества, что даже видавшему виды Грину стало не по себе. Он откинулся на спинку стула, залпом, не поморщившись, выпил большую рюмку водки, взглядом – нежным и полным отеческой заботливости – окинул Катюшу, налил еще и еще выпил. Катюша доедала свою порцию гуся и знаком спрашивала, можно ли ей съесть и вторую порцию. Грин улыбкой разрешил ей, она улыбкой отблагодарила его. Искусно орудуя вилкой и ножиком, она в то же время лукаво поглядывала на других мужчин, с беспокойной завистью и раздражением смотревших на Грина, который всё замечал, всё видел – и чувствовал себя довольным вполне. Он любил зависть к себе. Он любил злить завистников, и сейчас ему хотелось дать каждому, разглядывающему Катюшу, щелчок по носу.
Он налил вина, выпил, строго поглядел на Катюшу.
Было что-то в этом взгляде, что заставило женщину подняться и безвольно опустить руки. Грин обнял ее теплый, тонкий стан, привлек к себе и жадно поцеловал в губы.
Сидевшие за соседними столиками крикнули «браво», скрипач-дирижер отдал приказание музыкантам, взял свою скрипку, и в ресторанном зале запела бальная мелодия штраусовского вальса.
Грин слушал, и ему становилось нехорошо. Одиночество – острое и несомненное – не впервые подошло к нему и, подобно Иуде, указало на него пальцем. Катюша чутьем поняла, насколько он одинок.
Вот он – сидит и смотрит на нее тем взглядом, каким дети рассматривают картинки в книжке волшебных сказок. Она съела всё, стоявшее на столе, допила мадеру, уголком кружевного платка провела по губам, затем принялась опускать вуаль, пальцами обеих рук медленно и бережно расправляя складки и натягивая тонкую шелковую сетку на носу и подбородке.
«А в зеркальце и не посмотрится», – подумал Грин и вздрогнул, словно струя холода обожгла его. Ему вдруг стало хорошо и спокойно. Занавес опущен. Феерия окончена. Пора домой.
Катюша взяла Грина под руку и повела его, раздумывающего и упирающегося, к выходу из зала. Настороженная тишина провожала их. Пьяненький поэт прокричал что-то неразборчивое и нелепое, офицер, сидевший за столиком у двери, вскочил и взял под козырек.
– Это тебе, – сказал Грин. – Мне откозыряют после моей смерти… Прощай, ангелок, – шепнул он ей на углу Садовой и Невского. – Молчи и ни о чем не спрашивай!
– А ко мне? – только и сказала Катюша, и в голосе ее сверкнула слеза.
– К тебе не пойду. Прости меня, Невская Ласточка! Я украл у тебя твое драгоценное время. Возьми ка вот эту мелочишку!
Стояли под фонарем. Из толстой пачки кредиток Грин вытянул две десятки и протянул Катюше. Отрицательным кивком головы она ответила на этот жест незнакомца.
– Бери, по-хорошему, – сказал Грин. – Завтра туфли себе купишь.
– Нет, – ответила Катюша. – Я не возьму!
– Возьми, Екатерина Великомученица. Мужу рога позолотишь.
– Ты всё знаешь! – воскликнула Катюша. – Я же думала об этом, что ты всё знаешь!
– Нет, я не знал, что ты замужем, малютка. Еще один узелок! Скажи, что наврала!
– Замужем, не вру! Только муж в тюрьме сидит, фальшивые деньги делал, ради меня. А ты спрячь кредитки и приходи ко мне. Даешь слово?
– Даю. На той неделе приду. Где же ты живешь?
– Ты забудешь. Я тебе визитную карточку дам, только не потеряй.
Из кармана пальто она достала двумя пальцами узкую белую карточку и опустила ее в жилетный карман Грина.
– Пуговиц-то, пуговиц-то тут у тебя! Будто у старика. Старики любят, чтобы у них было много застежек… Ну, и до свидания, странный ты человек, – печально сказала она. – Если не идешь со мною, то не мешай, оставь меня.
– Не буду мешать, Катюша. Желаю тебе удачи, что ли. Извини меня.
Она на мгновение прильнула к нему и, резко повернувшись, пошла по плитам Невского. Грин глядел ей вслед до тех пор, пока не увидел, как ее остановил некто в котелке, о чем-то они поговорили, договорились, сели в пролетку лихача и уехали.
– Чтоб он издох на пороге твоей комнаты! – искривив губы, сказал Грин.
Ему стало жарко, он снял пальто, перебросил его на руку, шляпу сдвинул набок и весело зашагал, насвистывая марш.
У Аничкова моста он зашел в цветочный магазин. Здесь было душно от множества запахов и огромной железной печурки, раскаленной докрасна. Из разноцветных узкогорлых ваз свешивались красные, белые и желтые розы; круглые корзины с хризантемами теснились ярусами от пола до потолка, персидская сирень и цветущие олеандры стояли аллеей от входа до дверей в соседнее помещение. Анютины глазки с младенческой улыбкой на своих разрисованных рожицах глядели на Грина, и он улыбался им, чувствуя, что здесь он свой и что здесь ждут его и любят.
– Я сяду, – сказал он хозяйке – женщине с маленькой птичьей головой на массивной шее. – Буду выбирать цветы. Розы на какую цену? Полтинник? Вынимайте полсотни, белых побольше. На ваш вкус, мадам! Олеандры я беру без горшков. А вы не ужасайтесь! Ломайте верхушки, вот так. Ну, я сам доломаю – вы не умеете, мадам. Теперь давайте бельевую корзину и укладывайте цветы. Наломайте сотню хризантем. Так. Отличная работа! Сколько с меня? Только-то? Пошлите эту девчонку за извозчиком, пусть нанимает не торгуясь, в Тарасов переулок. Сдачу прошу передать девчонке на китайскую карамель.
