Чужое сердце - Свинаренко Антон (чтение книг TXT) 📗
Смит прижал его к стене.
– Господи, Рис, неужели обязательно закатывать истерику каждый день? Из-за какого-то сраного пластыря!
– Обязательно, если его накладывает эта черная сука.
Семь лет назад Кэллоуэй был осужден за поджог синагоги. Тогда он получил серьезные травмы головы, а большие участки кожи на руках требовали пересадки, однако миссию свою он считал выполненной: испуганный раввин таки бежал из города. За этот год ему сделали уже три операции по пересадке кожи.
– Знаете, – сказала Альма, – мне, в общем-то, плевать, если руки у него отсохнут.
Да, на это ей действительно было наплевать. На это, но не на оскорбления. Всякий раз, когда Кэллоуэй обзывал Альму ниггершей, каждый мускул ее тела напрягался. И двигалась она после визита к Кэллоуэю чуть медленней.
Я прекрасно ее понимал. Когда ты не такой, как все, ты перестаешь замечать миллионы людей, готовых принять тебя таким, какой ты есть. Все твое внимание приковано к единственному человеку, который принимать тебя таким отказывается.
– Я от тебя подцепил гепатит С, – заявил Кэллоуэй, хотя, скорее всего, инфекцию, как и большинству заключенных, занесло бритвенное лезвие. – От твоих грязных ниггерских лап.
Сегодня Кэллоуэй вел себя ужасно даже по своим меркам. Поначалу я решил, что он, как и все мы, бесится из-за тех ничтожных привилегий, которых мы оказались лишены. Но тут меня осенило: он не мог пустить Альму, потому что она могла найти птицу. А если бы она ее нашла, офицер Смит мигом бы ее отобрал.
– Что будешь делать? – спросил у Альмы Смит.
Она лишь тяжело вздохнула.
– Драться с ним я не намерена.
– И правильно! – крикнул Кэллоуэй. – Ты же знаешь, кто тут главный. Свяраво!
Повинуясь его призыву – а это была аббревиатура «Священной расовой войны», – арестанты по всему блоку строгого режима принялись воплями выражать солидарность. В таком белом штате, как Нью-Хэмпшир, Арийское братство считалось весомой силой в тюрьме. Они контролировали торговлю наркотой за решеткой; они покрывали друг друга татуировками трилистников, молний и свастик. Чтобы попасть в банду, нужно было убить кого-то с позволения Братства: негра, еврея, гомосексуалиста или еще кого-то, чье существование считалось оскорблением твоего существования.
Шум нарастал. Альма прошла мимо моей камеры, Смит последовал за ней. Когда они оказались у камеры Шэя, тот сказал офицеру:
– Загляните внутрь!
– Я знаю, что у Риса внутри, – ответил Смит. – Двести двадцать фунтов говна.
Они скрылись из поля зрения, а Кэллоуэй продолжал надрываться.
– Господи! – зашипел я. – Если они найдут эту дурацкую птичку, нас всех опять раскидают! Или ты хочешь остаться без душа на две недели?!
– Я не это имел в виду, – ответил Шэй.
А я отвечать не стал. Я просто лег на нары и засунул новую порцию скомканной туалетной бумаги в уши. Но все равно до моего слуха доносились арийские гимны Кэллоуэя. И Шэя, во второй раз сказавшего, что он не это имел в виду, я тоже услышал.
В ту ночь, когда я проснулся в поту, ощущая, как сердце мое ломится в пористую ткань гортани, Шэй снова разговаривал сам с собой.
– Они поднимают покрывало…
– Шэй?
Я достал кусочек металла, отпиленный от стойки. Я когда-то потратил на это несколько месяцев, используя резинку из трусов и каплю зубной пасты, размешанной с содой. Моя бриллиантовая ленточная пила… Приложив немного смекалки, я мог использовать конечный результат и как зеркало, и как острый стержень. Я просунул руку под дверь и развернул зеркальце так, чтобы видеть камеру Шэя изнутри.
Тот лежал на нарах с закрытыми глазами, сложив руки. Дышал он настолько слабо, что грудь почти не поднималась. Я мог поклясться, что учуял свежевспаханную землю, кишащую дождевыми червями. Я слышал звонкие удары камней, отлетающих от лопаты могильщика.
Шэй репетировал.
Я и сам таким занимался. Возможно, я делал это иначе, но тоже представлял свои похороны. Кто бы пришел на них. Кто был бы одет со вкусом, а кто – безобразно. Кто бы плакал, а кто – нет.
Благослови Господь тюремную охрану: они поселили Шэя Борна рядом с человеком, который также приговорен к смертной казни.
Шэй провел на ярусе I уже две полные недели, когда однажды утром к нему в камеру нагрянули шестеро офицеров. Они велели ему раздеться.
– Наклонись! – скомандовал Уитакер. – Раздвинь ягодицы. Приподними. Покашляй.
– Куда вы меня ведете?
– В лазарет. Плановый осмотр.
Я знал порядок наизусть: сначала они перетрясут всю его одежду, проверяя, нет ли где контрабанды, затем велят одеваться. Потом поведут в необъятный внешний мир, что расстилается за пределами яруса I.
Через час я проснулся, заслышав, как створки двери вновь разъезжаются: Шэй вернулся.
– Я буду молиться за тебя, – сухо пообещал Уитакер на прощание.
– Так что, – сказал я с такой наигранной беспечностью в голосе, что не смог бы обмануть даже самого себя, – здоровехонек?
– Меня не водили в госпиталь. Мы ходили на прием к начальнику тюрьмы.
Я сел на нары и уставился на вентиляционную решетку, через ячейки которой проникал голос Шэя.
– Он наконец согласился…
– Знаешь, почему они врут? – перебил меня Шэй. – Боятся, что ты взбеленишься, если узнаешь правду.
– Какую правду?
– Они контролируют наш разум. И нам не остается ничего иного, кроме как подчиняться, потому что если в этот раз они таки…
– Шэй, – перебил его я, – ты поговорил с начальником тюрьмы?
– Он поговорил со мной. Сказал, что Верховный суд отклонил мою последнюю апелляцию. Казнь назначена на двадцать третье мая.
Я знал об этом еще до того, как Шэя перевели к нам на ярус. Он просидел в камере смертников одиннадцать лет, сюрприза ему не преподнесли. Тем не менее до роковой даты оставалось всего два с половиной месяца.
– Наверное, они не могут просто прийти и сказать: идем, парень, послушаешь, когда тебя казнят. Легче прикинуться, что просто ведут меня в госпиталь, чтобы я не психовал. Уверен, они это все в подробностях обсудили. Уверен, они провели совещание.
А что предпочел бы я? Хотелось бы мне, чтобы мою смерть объявили, как отправление поезда? Хотелось бы мне слышать правду из уст надсмотрщика? Или же я счел бы благодатью даже те несколько минут, что провел бы в неведении?
Я знал ответ на этот вопрос.
Странно, конечно, что при мысли об этом у меня в горле встал ком: я ведь знал Шэя Борна всего пару недель.
– Мне очень жаль…
– Да, – вымолвил он. – Да…
– По-ли-ци-я! – выкрикнул Джоуи, и в следующий миг на ярус уже поднялся офицер Смит в сопровождении офицера Уитакера. Они вместе отвели Крэша в душевую: расследование вакхического преображения воды зашло в тупик, если не считать плесени, обнаруженной в трубах, и нам снова выделили часы для личной гигиены. Но после этой процедуры Смит не ушел, как обычно, а снова спустился на помост и замер перед камерой Шэя.
– Слушай, – начал он. – На прошлой неделе ты сказал мне одну вещь…
– Да?
– Сказал, чтобы я заглянул внутрь. – На лице его отразилось сомнение. – Моя дочь очень больна. Вчера врачи сказали, чтобы мы с женой попрощались с ней. Я чуть было не взорвался. Схватил плюшевого мишку, лежавшего у нее в кроватке, мишку, которого мы принесли из дому, чтобы ей не было неуютно в больнице… Так вот, я схватил его и разорвал на части. Он оказался наполненным арахисовой скорлупой. Нам и в голову не приходило заглянуть внутрь. – Смит покачал головой. – Мой ребенок будет жить. Она даже ничем не болела, просто у нее аллергия. Откуда ты это узнал?
– Я не знал…
– Неважно. – Он полез в карман и выудил оттуда сочное шоколадное пирожное, обернутое в фольгу. – Это я из дому принес Жена испекла. Она хотела тебя угостить.
– Джон, нельзя давать им контрабанду! – воскликнул Уитакер, через плечо косясь на аппаратную.
