Женщины - Велембовская Ирина Александровна (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Замуж Катя вышла за своего, деревенского. Чего в семье у ее Гриши хватало, так это ребятишек. Маленькие Катины деверья, золовки прибегут из школы:
— Кать, дай картошечкю-ю!..
Свекровь ругается:
— У, ненажорные! Готовы цельный день есть бесперечь!..
И всех их с первой же осени пришлось покинуть: Гриша собирался в город. Год в колхозе был плохой, на трудодни дали — в пригоршни заберешь.
Три ночи по приезде в город ночевали у земляков, в людном бараке при мебельном заводе. Потом дали им и свой угол. Гриша вышел работать на пилораму, Катя выносила из цеха обрезки, стружку, варила столярам клей. Но долго все еще жила деревенскими делами, вздыхала над каждым деревенским письмом.
В сороковом году родился Женька. Яслей в то время завод не имел.
— Может, домой с ним, к матери поедешь? — спросил Гриша.
И услышал в ответ:
— Не затем ехала, чтобы теперь обратно. И здесь люди родят да работают. В разные смены с тобой ходить приладимся.
Гриша чуть нахмурился: он знал, что очень любит его Катя, но вот, оказывается, уже верховодить хочет. Что ж, пускай: жизнь так указывает.
В сорок первом собиралась съездить домой, показать сына. У Женьки уже был полный рот зубов, бегал по бараку — большой не догонит… Но поехать в деревню не пришлось: пришлось Грише Беднову собираться в другую дорогу.
В светлые летние ночи Катя клала себе под щеку Гришину рубашку и дышала ею. Нарочно не постирала с тех пор, как он в ней пришел в последний раз с работы, пахнущий сосновой стружкой, еловой смолкой, как сладким вином. На рубахе этой теперь было больше Катиных слез, чем Гришиного пота, но рубаха все-таки пахла им, и если забыться, то казалось, что Гриша лежит рядом, сейчас подвинется, протянет руку…
А на заводе Катя уже не увидела больше канцелярских шкафов, парт и табуреток: массовым порядком шли винтовочные и автоматные приклады, ручки к саперным лопатам, ящики под снаряды. Тысячами, сотнями тысяч…
Екатерина Тимофеевна уснуть не могла. Сна не было, хоть на правый бок ложись, хоть на левый. Первый раз в жизни не договорилась она с сыном. Нет, Женьке никак, никак нельзя на мать обижаться: ради него вдовой осталась, отшила столько ухажеров. За одного уж было совсем решила пойти, а Женька в первую ночь заплакал, позвал мать к себе. Екатерина Тимофеевна, вместо того чтобы пошикать, метнулась, схватила Женьку на руки. А «тот» спросил немного недовольно:
— Ты что ж, так каждый раз прыгать будешь?
И как отрезало! И с тех пор все время одна, только с Женькой. Вырастила крепкого, умного, за двадцать лет подзатыльника не отвесила. Видела его с красавицами девушками, записки у него в карманах находила. По телефону звонят, звонят… Но все разные голоса, а не одна. И неужели ж теперь он эту Альку выбрал?
Человеческое говорило Екатерине Тимофеевне: ну и что же здесь нехорошего, неправильного? А женское, бабье шептало: вот, вот, специально для девчонки этой, неизвестно с кем трепавшейся, такого ты парня припасла!.. Сидела бы она в деревне, так нет, сюда пожаловала… «Нет, надо спать! — сказала себе Екатерина Тимофеевна. — А то правда до добра не додумаешься».
Не спал и Женька. Мысли роились ядовитые, досадные. «А ты знаешь, что у нее ребенок?» Нет, ничего он не знал и не подозревал даже. Лопух! Мать, та сразу разнюхала… Что значит женщина! Это хорошо, что он перед ней и вида не подал: подумаешь, мол, какое дело, ребенок! Хотя бы и два…
…Женька закрыл глаза и попытался представить себе этого ребенка. Он еще не знал, кто это: мальчик или девочка, ползает по полу или еще лежит спеленатый, красный и бессмысленный. Женька ощутил злую обиду: ведь это надо же! Он-то придумывал, как поможет Але учиться, поглядеть на жизнь, чтобы не воображала, будто только и радости на свете, что деревня Гуськи со свеклой да еще завод, где делают диваны-кровати с тумбочками. А потом… И вот тебе, пожалуйста!.. Нашелся, значит, до него добрый молодец.
Женька злобно покрутил головой. Вдруг захотелось вскочить, пойти к матери, которая, он чувствовал, тоже не спит, переживает.
— Тьфу, черт! — тихо сказал Женька, бессонно жмуря глаза. Такое было с ним в первый раз в жизни.
…Аля почти сразу поняла, что Женька весь напряжен: не так поздоровался, не так глядит, даже шагает не так, как всегда. И она догадалась, что подступил тот час, после которого уже, может быть, ничего больше не будет.
— Женя, мне вам сказать надо…
Он хотел было бросить грубо: давно бы, мол, ты догадалась! Но ответил сдержанно:
— Можешь не говорить. Я знаю. — Но тут же не вытерпел, обиженный, покрасневший. — Почему не сказала все честно?..
Аля прикусила губу. И с несвойственной ей резкостью вдруг спросила:
— Что я нечестно-то сделала? Убила, ограбила кого? Ну, есть у меня ребенок, так что? Кому я нужна, тому и ребенок мой будет нужен. Подумаешь, обманула… — Она не сдержалась и всхлипнула.
— Ну вот… — сказал Женька, смутившись.
— Что «ну»? Я думала, вы… А вы как наши деревенские бабы судите: абы за кого, лишь бы муж был. А я вот не захотела… Лучше с ребенком остаться, чем от какого-то дурака да от его родни зависеть. Вас увидела, думала, вы совсем другой, настоящий… Вы моего мальчика еще и не видели, а уже брезгаете им. Поглядели бы, какой хорошенький!.. Вы, может, думали, что я его бросила? Вот только огляжусь и привезу…
Она перевела дух и уже тихо сказала:
— Я вас, Женя, конечно, очень люблю, но как хотите…
Призналась и замолчала. Молчал и Женька. Аля тихонько дотронулась до его рукава.
— Женя, вы не обращайте внимания… Ну, люблю, что из этого? Вы вовсе не должны…
Женька прервал сурово:
— Хватит разъяснять мне мои права и обязанности. А за признание спасибо. — И добавил, помолчав: — Если ты решила «его» брать, то бери. Только сначала надо в техникум подготовиться, а то пойдут пеленки, игрушки-погремушки…
Аля замахала руками.
— Какие пеленки, погремушки? Он уже ножками быстренько бегает, валеночки ему скатали и салазки купили. А вы — пеленочки!..
Они посмотрели друг другу в глаза, смутились и засмеялись оба.
Памятной осталась эта весна для Екатерины Тимофеевны. В конце марта Женька должен был уехать на практику. А в день Восьмого марта Екатерина Тимофеевна увидела его в клубе мебельщиков вместе с Алей.
Екатерина Тимофеевна сидела в президиуме, готовилась выступить, рассказать о женщинах-мебельщицах. В списке лучших работниц, который лежал перед ней, стояло и Алино имя.
Тут же сидела и Дуська Кузина, положив на красное сукно свою маленькую сильную руку. Но если бы пристальнее вглядеться в нее, то это была не прежняя, независимая и довольная собой Дуська. Она избегала чужих глаз, смотрела не в зал, а куда-то в сторону. Но Алю с Женькой она увидела, и в ее коротком взгляде, который она метнула на Екатерину Тимофеевну, были и вопрос, и женская зависть, и несвойственное Дуське сочувствие. Кто-кто, а она-то знала, как высоко ставит своего Женьку Екатерина Тимофеевна, о какой невестке мечтает. От нее не скрылось, как сжала губы Екатерина Тимофеевна при виде сына, как затеребили ее руки лежащие на столе бумажки.
Екатерина Тимофеевна поднялась, стараясь не глядеть туда, где сидел ее большой и красивый Женька, а рядом с ним на глазах расцветающая Аля. И все-таки не могла не заметить модного покроя ее нового платья, подобранных к нему бус, прически, сумочки — всего, чем бьют парней наповал.
— Тебе слово, товарищ Беднова, — сказал председательствующий.
Заглядывать в бумажки Екатерине Тимофеевне особенно не приходилось: работниц заводских и их дела она знала как свои. Языку тоже была большая практика: как-никак уже пять лет освобожденным председателем завкома, можно привыкнуть. Но на этот раз слова что-то плохо шли. Екатерина Тимофеевна рукой показала, чтобы налили водички.
— Не могу, товарищи дорогие, в наш женский день не сказать: очень радостно, что и у нас на заводе женщины прямо на глазах растут и тон задают. Я не постесняюсь вам и личный пример привести: все вы знаете, кем я была и кем меня наш завод сделал. Да разве ж я одна? Возьмите Кузину: девочкой совсем пришла из деревни и за десять лет стала знатным человеком, настоящим мастером своего дела. И вот при всех вас скажу: давайте пожелаем Дусе Кузиной, чтобы она не только отлично работала, но и душевней с коллективом жила, помогала товарищам. В нашей стране самолюбам поддержки не будет. Пока что нашу Дусю завод знает, ну еще район, город… А ведь она могла бы Гагановой стать!..
