Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна (хороший книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

На сцену вышла лекторша, и гул в зале мгновенно стих. Михаил успел шепнуть Никите.

— Это последняя лекция. Я слышал в штабе — её мужа переводят в округ. Они уже месяц на чемоданах сидят.

Никита разочарованно вздохнул.

— Надо же… Обидно. Я только понял, что такие вещи надо слушать.

Была поздняя осень. Служить обоим оставалось полгода.

А утром в штаб пришла страшная телеграмма: мать Никиты, фельдшер Скорой помощи Нина Петровна Быстрова, погибла в дорожной аварии. Как потом выяснилось, какой-то лихач не уступил дорогу машине с синими мигалками, врезался ей прямо в бок, туда, где находилось место фельдшера. Она погибла на месте.

Через три часа Никита был в аэропорту Хабаровска.

Военком был уже в весьма солидном возрасте, грузноват и с заметной одышкой.

Внимательно прочитав документы Никиты, сочувственно взглянул на него.

— Сколько лет матери-то было?

— Месяц назад исполнилось сорок пять…

— Болела?

Никита покачал головой. Он предчувствовал все возможные вопросы, был готов к ним, но говорить было очень трудно. Но военком явно сочувствовал искренне, спросил ещё об отце и родственниках. Услышав отрицательный ответ, ещё раз внимательно посмотрел на солдата, подумал.

— Ты вот что… Посиди- ка за дверью несколько. Я тут позвоню кое-куда.

Ждать пришлось довольно долго. К военкому всё время кто-то заходил — свои сотрудники — женщины и мужчины, какие-то офицеры с бумагами в руках… Пришли две мамы, как понял Никита, с потенциальными новобранцами, заняли за ним очередь в кабинет. Наконец, военком приоткрыл дверь.

— Ты где там, Быстров? Заходи.

Никита вошёл.

— Совсем текучка заела… Ни на минуту не могу остаться в одиночестве… Ты садись. Ну, вот что я с тобой решил… Характеристика у тебя, можно сказать, блестящая. Да тут и характеристика не нужна — плохо бы служил, не справлялся бы — кто тебя в штабе бы держал? В общем так. На дальнем Востоке ты послужил достаточно. Останешься в Петербурге. На пять ближайших дней оформлю тебе отпуск. — Военком протянул Никите бумагу. — Оформишь у кадровиков. Приходи в себя по- возможности. На соседней улице — воинская часть, где ты будешь служить до приказа об увольнении. В понедельник явишься к новому месту службы до подъёма. Всё понял?

Никита встал.

— Так точно. — И добавил, помолчав. — Спасибо.

Военком отмахнулся.

— Благодарить будешь, когда демобилизуешься. Если повезёт, то и в этой части будешь служить в прежней должности. Я только что звонил командиру, мы с ним хорошо знакомы: учились когда-то вместе на курсах. Я ему твою ситуацию обрисовал, он обещал подумать, куда тебя можно «хакером» пристроить.

— Хакером? — Поразился Никита.

— А что, на Дальнем Востоке твоя должность иначе называлась? У нас все компьютерщики — хакеры.

Никита значительно позже оценил, как ему тогда повезло. Оставшиеся месяцы службы он провёл в той же должности, с теми же обязанностями. В казарме сослуживцы смотрели на него косо, считали блатным, кем-то пристроенным на тёплое местечко. Но Никита был уже «дедом», его не задирали и не трогали. Сам он кроме «да» и «нет» никому ничего не говорил, в казарме старался ничем не выделяться, выполнял автоматически все уставные действия. Командир части, человек немолодой, опытный, понимал его положение и, в конце концов, привёл его в маленькую штабную клетушку, в которой стояла застланная солдатская койка, и велел ему, если засидится за компьютером до ночи, в казарму не возвращаться, а ночевать здесь, в штабе. Командира роты он предупредил. Никита был не первым обитателем этой «ночлежки», как называл эту комнатушку командир, его частое отсутствие в казарме по ночам никого не удивило.

Время до приказа тянулось очень долго, но, в конце концов, даже в Петербург пришла запоздалая весна.

Итак, Никита был свободен, и теперь мог распоряжаться своей жизнью, как хотел. Но беда была в том, что он ничего сейчас не хотел. Эти месяцы он находился словно в ступоре. Работал за компьютером автоматически и старался ни о чём не думать. В выходные дни иногда к нему приезжали тётя Наташа с Валерием Викторовичем или с Лерой, подкармливали его чем-нибудь вкусным. На душе становилось теплее. Командир несколько раз предлагал ему увольнительные, но Никита отказывался: он боялся появиться в своей комнате в небольшой коммуналке, где всё дышало матерью, где в кухне слышался её усталый голос, редкий смех, где все вещи лежали там, где она их положила… Он был уже взрослым человеком и понимал, что через всё это ему надо переступить, но сделать первый шаг было неимоверно трудно. Организацию похорон, все хлопоты по этому печальному делу взяла на себя Скорая помощь, и даже комитет по здравоохранению выделил какую-то небольшую сумму. В те дни он так и не решился зайти в свой родной дом. Рядом с Никитой всё время была верная мамина подруга тётя Наташа — библиотекарь в театральном институте. С мамой они дружили с детства, учились вместе с первого класса, и никогда надолго не расставались. Тётя Наташа в те дни забрала его к себе, в маленькую квартирку, в которой жила вместе с мужем и дочкой Лерой. Она всё время плакала, а Никита не мог выдавить из себя ни слезинки, ни в крематории, ни потом на кладбище, когда хоронили урну… Лишь однажды совсем неожиданно он вдруг заплакал в своей штабной каморке. В полном одиночестве и в темноте. Плакал громко, навзрыд, по-мальчишески подвывая. Но плакал недолго, только почти до утра тихо шмыгал носом. Утром, к приходу штабных офицеров, он сидел, как обычно, на своём рабочем месте у компьютера. Никому не было дела до его красных глаз и распухшего носа. Он был совершенно один среди множества окружавших его солдат и офицеров.

Получив увольнительные документы, из части Никита не пошёл домой. Он пошёл на кладбище, прямо в солдатской форме, со спортивной сумкой в руках. Он был здесь давно, полгода назад, когда хоронил урну. Кладбище было очень старым. Одним из самых старых в Петербурге. Кроме мамы здесь были похоронены и его дед с бабушкой, которых он не знал. Их могилы были за одной оградой. Снега этой зимой в Петербурге почти не было, на дорожках кладбища было чисто и сухо. Никите показалось, что в это утреннее время он здесь один — никого не было видно вокруг. От этого ему стало спокойнее: никто не мог догадаться, что творится у него сейчас в душе. Он встал над свежим расплывшемся за зиму холмиком, боясь взглянуть на мамину фотографию на временном надгробии. Но заставил себя поднять глаза на её молодое лицо. Он знал эту фотографию давно, мама была на ней ещё совсем молодой, но Никита только сейчас заметил какую-то особенную её улыбку. Не сразу понял, в чём эта особенность. Потом понял — мамины грустные глаза. Она улыбалась, но глаза были грустными. Каким же он был эгоистом — никогда не замечал этой пронзительной грусти в её глазах! Сколько он себя помнил, они всегда были вдвоём — мама и сын. Дед его, мамин отец погиб ещё в Зимнюю войну с финнами, бабушка умерла задолго до его рождения. Насколько Никита знал, никаких родственников у мамы больше не было. Зато с коммунальной квартирой им повезло. Во-первых, она была только на две семьи, а во-вторых — вторую семью составлял один человек: Пётр Васильевич, геолог. Когда-то давно он развёлся с женой, и, разделив большую общую квартиру, получил довольно просторную комнату в коммуналке. По Никитиным подростковым представлениям, сосед был очень пожилой, если не старый, по крайней мере, намного старше мамы. Дома он бывал довольно редко и не подолгу: всё время ездил в какие-то отдалённые экспедиции то на Камчатку, то в Якутию, то куда-то на Байкал. Гости у него бывали редко, пару раз Никита видел какую-то женщину. Во всяком случае, жили они по-соседски дружно, делить было нечего.

Ещё совсем маленьким он несколько раз спрашивал маму о своём папе. Тогда она что-то быстро придумывала про какие-то дальние командировки, обещала его скорое возвращение. Но в четырнадцать лет, когда пришло время получать паспорт, Никита твёрдо, по-взрослому потребовал правды. Мама удивилась его тону, никогда прежде он так с ней не разговаривал. Видимо, она поняла тогда, что сын вырос. Объяснила просто, несколькими короткими репликами. С его отцом они жили в гражданском браке три года. Но как только он узнал, что мама беременна им, Никитой, исчез. Исчез — и всё. И за все годы даже не поинтересовался, кого мама родила. Ни разу не позвонил. Потом мама добавила, что давно это всё отжила, не хочет даже вспоминать об этом человеке, и попросила Никиту больше никогда с ней на эту тему не говорить. Отчество в его паспорте стояло по дедушке: мама была Петровна, и сына записала Петровичем. Он был Никитой Петровичем.