Вернуться по следам - Му Глория (книги онлайн полные версии бесплатно .txt, .fb2) 📗
– Нам на другой конец города, и она сказала – до четырех. Поехали, поехали, не спи.
И мы поехали.
Сначала трамваем, с двумя пересадками, потом троллейбусом. По дороге Шкарик смешил меня стихами Хармса, а Ричард смотрел в окно. За троллейбусом тянулся длинный, почти летний шлейф пыли, в открытом окне трепетало призрачное знамя зноя, пахло раскаленным асфальтом и соляркой.
Людей было мало – воскресенье, все за городом, и мы путешествовали с комфортом, пока в троллейбус не вошла старушка в боевито сдвинутом на лоб (как кепка у гопника) каштановом паричке.
– О! Поразводили тут собак, людям в троллейбус не войти! А расселись! Ни стыда, ни совести, пожилые люди стоят, а они…
– Дамочка, что же вы сердитесь? И места свободные есть, и собака в наморднике, как положено, – примирительно сказал Шкарик, но старушка не унималась, прошла на свободное место и продолжала ворчать всю дорогу – про бессовестную молодежь, которая развела собак, когда людям жрать нечего.
– Не обижаешься? – спросил Шкарик у Ричарда, и Ричард вежливо шевельнул хвостом.
Пес выглядел довольным и безмятежным, кататься в общественном транспорте он любил, а с тех пор как Катя помогла мне обучить его команде «Защищай!», которую пес отрабатывал в наморднике, он стал относиться к этому сомнительному собачьему украшению лояльно.
Катя многому меня научила. Я ездила к ней в питомник каждую неделю, стабильно прогуливая школу, но в разные дни – чтобы не бросалось в глаза.
Катя научила меня любить и понимать кавказских овчарок (ее любимых собак), работать с доберманами и черными терьерами, о которых до этого я знала мало – мой папа их не держал, а просто читать о собаках – это совсем не то.
Катя была профессиональным кинологом, а я многие вещи делала интуитивно, но общий подход к воспитанию собак у нас совпадал, так что мы сдружились до девчачьих сплетен – частенько, покормив собак, сидели и болтали о всяком. Однажды я спросила:
– Кать, а тебе нравится Федор Сергеевич? – Меня беспокоило то, что все мои знакомые мужчины были неженатые и какие-то заброшенные.
– Нравится, – улыбнулась Катя, – но не так, как ты думаешь. Я была знакома с Дашей, его женой. Не близко, так… Потом она уехала, ну ты знаешь… А я случайно встретила Федю… Он сильно пил тогда… Я в курсе была, что он собак очень любит, и помогла ему в ДОСААФ устроиться, инструктором… А сюда уж его без моей протекции пригласили. Федя с выпивкой завязал… Ну, и вообще… Ты знаешь, он хороший человек… А так, как ты думаешь, мне никто не нравится. Мать голову уже прогрызла – тебе тридцать пять, а ты все без семьи… А вот она, моя семья, – Катя обвела рукой вольеры с собаками, – другой мне не надо. Хорошо еще, что дед умер…
Я захихикала.
– Ой, что это я говорю… – спохватилась она. – Я хотела сказать, что дом мне вовремя достался, я от родителей съехала, и теперь так хорошо и спокойно… Какой-то я паук, Славка, мне одной да в деревне очень хорошо – простор, собаконьки мои, никто не мешает… И зачем я тебе все это рассказываю?
– Наверное, больше некому.
– Да. Никто не поймет. Да и не поверит, подумают – замуж выйти не получилось, вот и врет… А ты понимаешь?
– Не знаю. Но я верю. Почему бы человеку и не хотеть побыть одному?
Шкарик дернул меня за рукав и скомандовал:
– Выходим!
На тихой окраине мы, сверяясь с бумажкой, нашли нужную хрущобу, поднялись на пятый этаж и позвонили в квартиру 72.
Долго никто не отзывался, но Ричард насторожился, и я поняла, что нас рассматривают в глазок.
Открыла нам женщина монументальных размеров, похожая на злого индийского бога – высокая прическа, тяжелые серьги, длинно подведенные глаза, маленький крючковатый нос, утопленный в мясистом, сильно набеленном лице, три жирных подбородка, черный халат в китайских драконах, из-под которого трогательно выглядывал кончик простой сатиновой ночнушки в красный горошек.
– Собака зачем? – проквакала дама, и я поняла – нет, не индийский бог, царевна-лягушка. Вернее, царица-лягушка. Я всегда подозревала, что она и должна быть похожа на жабу.
– Вы не беспокойтесь, он воспитанный, будет у двери лежать и не шевельнется.
Дама впустила нас.
В прихожей было очень тесно, и Шкарик первым прошел в комнату, прошелестев дождем бамбуковой занавески, а хозяйка еще некоторое время наблюдала за тем, как Ричард лежит и не шевелится.
– Дисциплина – это хорошо, – наконец сказала она. – Проходи, девочка. Только обувь сними.
Я вслед за ней прошла в крошечную комнату, устланную и завешанную пестрыми коврами. Польская стенка была забита хрустальными вазами и фарфоровыми статуэтками, у стены стояло старое пианино, над ним висел портрет Есенина с трубкой. Красные плюшевые занавески, красные плюшевые кресла, диван, журнальный столик, горка в углу.
«Вот и коробчонка», – подумала я и села на диван рядом со Шкариком.
– Ждите! – сказала дама и уплыла в соседнюю комнату. Вернулась она оттуда, неся в жирных, жабьих лапках картонную коробку, обтянутую тем же красным плюшем. Поставила перед нами, открыла: – Выбирайте.
В коробке теснились флакончики и коробочки с духами. Я наклонилась над ними, прикрыла глаза, повела носом. Сразу заломило в висках, словно вся вавилонская толпа заголосила на разных языках, каждый о своем. В носу зачесалось, в глазах закипели слезы, я не сдержалась и чихнула.
Я с детства не переносила запаха духов – слишком резкий, он колол мне нос изнутри тысячей раскаленных иголок и вызывал ужасные мигрени. Потом я «переросла» и теперь от духов просто чихала как кошка, но моя бедная мама привыкла пользоваться парфюмом только вне дома. И папа, и дядя Степан дарили ей маленькие флакончики, которые удобно было носить в сумке.
А мама так любила духи! Если бы не я, она, наверное, жила бы, одетая в свое цветочно-фруктовое облако, и была счастлива. Она любила душиться на ночь. Иногда вечером мама заходила ко мне и спрашивала:
– Гло, можно я капну вот этого на запястья? Тебе не будет плохо? Только не ври! – И она проносила рядом со мной флакон.
– Нормально, мам.
– Врешь. Я вижу, что врешь. Ладно, в другой раз…
Превозмогая шум в голове, я еще раз повела носом над коробкой и учуяла запах, выделявшийся среди остальных необыкновенной свежестью, грозовой свежестью, только не страшной, а как сад после дождя – мирной, нежной, светлой.
Я выхватила из коробки тяжеленький флакончик с темной, блестящей крышкой и сказала:
– Вот это.
– Губа не дура. Армани, – проквакала нарядная жаба и назвала цену.
Мне не хватало где-то четверти, Шкарик добавил, и я протянула деньги даме.
– Так я не поняла… – Жаба удивленно дернула головой, и проявился четвертый подбородок. – Девочка, что ли, платит?
– Подарок маме. Вы не беспокойтесь, это мои деньги.
– Собак натаскивает, – пояснил Шкарик. – Мне бы столько за репетиторство платили…
– Ах ты, мой зайчик, – неожиданно просюсюкала женщина, сложив угрожающе-красные губы противной трубочкой. – А мой-то все – дай, дай! А она на свои деньги маме подарок! Хотя… Мой-то маленьким тоже был хорошенький… Ждите! – снова сказала она и уползла в свою сокровищницу.
Через минуту вынырнула, зажав в пальцах газовый шарфик, такой легкий, что он струился за ней по воздуху стаей блеклых бабочек – бледно-зеленых и розовых, словно материализовавшийся запах тех самых удивительных духов.
– В нагрузку. – Она разжала пальцы, и шарфик скользнул мне в ладонь. – Люби мать! Мать – это святое!
Шкарик, покряхтев, тоже купил флакон «Пани Валевска» и спрятал его во внутренний карман, как флягу с коньяком.
Вышли на улицу и сразу кинулись дышать – в наглухо закупоренной коробчонке с кислородом было не очень.
– Ну что, ты довольна? – спросил Шкарик.
– Да, спасибо вам, Андрей Викторович, вы мой спаситель. Деньги в воскресенье верну.
– Пустое. Давай провожу тебя к троллейбусной остановке, а то нам отсюда не по пути.
Дома никого не было, дедушка увез бабушку на дачу до сентября, а мама с дядей Степаном ушли гулять или в кино. Я оставила духи и шарфик на мамином трюмо и поскакала на площадку – меня ждали сегодня две собаки.
