Кафка на пляже - Мураками Харуки (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Ему почудилось, что снизу его кто-то зовет. Дверь в комнату была распахнута настежь, и Осима хорошо слышал, как на первом этаже суетятся люди. Зазвонил телефон. Но он ни на что не обращал внимания. Пусть зовут, пусть звонит. Наконец вдалеке завыла сирена «скорой помощи».
Все ближе и ближе. Сейчас появятся люди и увезут ее куда-то. Навсегда. Осима поднял левую руку и посмотрел на часы. 4:35. Вторник, шестнадцать часов тридцать пять минут. «Надо запомнить. Запомнить это время, этот день и помнить всегда».
– Кафка! – повернувшись к стене, прошептал Осима. – Нужно ему сообщить. Если, конечно, он еще не знает.
Глава 43
Избавившись от своей ноши, я налегке двинулся дальше. Мысли были только об одном: «Вперед!» Ставить отметки на деревьях больше не надо. Дорогу запоминать тоже. Я даже перестал оглядываться по сторонам. Смотри не смотри – все одно и то же: кругом деревья, буйные заросли папоротника, свисающие плети дикого винограда, шишковатые корни, кучи гниющих листьев, хрустящие под ногами скорлупки – все, что осталось от насекомых. Тугая липкая паутина. И ветки, ветки, ветки… Целое море ветвей. Они грозили, сражались за место под солнцем, искусно прятались, причудливо изгибались, засыхали и умирали. Этому морю конца и края не было. И чем дальше в чащу я забирался, тем глубже оно становилось.
В полном безмолвии я шагал по лесной тропинке – или, скорее, какому-то ее подобию. Она все время шла в гору, но особенно круто не забирала. Во всяком случае, дыхание на подъеме не сбивалось. Временами тропинка терялась в океане папоротника и колючего кустарника, но через несколько шагов снова возникало нечто похожее на проторенный путь. Леса я больше не боялся. Здесь действовали некие правила. Что-то вроде шаблона. Я уяснил эту закономерность, и теперь она становилась частью меня.
Я шел с пустыми руками. Ни баллончика с желтой краской, которым я только что так дорожил, ни наточенного перед выходом в лес топорика. Ничего у меня не было. Вещевой мешок я бросил, а вместе с ним – фляжку с водой, еду, компас. Избавился по дороге от всего этого добра, чтобы показать лесу, что я больше не боюсь и готовь перед ним разоружиться. А может, не лесу, а самому себе? Сбросив жесткую тесную оболочку, я, человек во плоти и крови, в одиночку направлялся в самое сердце лабиринта, доверяясь заключенной в нем пустоте.
Музыка, не переставая звучавшая в ушах, внезапно смолкла. Остался лишь слабый белый шум. Белый, как простыня, расстеленная без единой складочки на гигантской кровати. Я коснулся простыни, пробежал пальцами по этой белизне, простиравшейся в бескрайнюю даль. Под мышками стало мокро от пота. Небо, что изредка проглядывало высоко в просветах между ветвями, сплошь затянули пепельно-серые тучи, хотя дождя еще не было. Тучи застыли на месте, и все замерло вместе с ними. Укрывавшиеся в кронах птицы отрывистыми криками подавали друг другу только им понятные сигналы. В зеленых зарослях, будто что-то пророча, гудели тучи насекомых.
Я подумал о доме в Ногате, где больше никто не живет. Теперь он, должно быть, заперт. Ну и черт с ним… Пусть все остается как есть. Кровь, что там пролилась, лучше не трогать. Так тому и быть. Не мое это дело. Все равно я не собираюсь туда возвращаться. Так много всего умерло в том доме. Еще до того, как случилось кровопролитие. Нет – не умерло, а было убито.
Лес старался напугать меня, целя то в голову, то в ноги. Дышал холодом в затылок. Тысячей шипов впивался в кожу. Разными способами пытался избавиться от чужака. Но я постепенно научился уворачиваться от его угроз. С некоторых пор мне стало казаться, что этот лес в конечном счете – часть моего «я». Я блуждал внутри самого себя. Подобно тому, как кровь циркулирует по кровеносным сосудам. Выходит, я видел перед собой собственный внутренний мир, и то, что выглядело в моих глазах угрожающе, на самом деле – эхо засевших во мне страхов. Опутывающая меня паутина – это паучья сеть, раскинутая в моем сердце. И птицы, что щебечут над головой, выращены мной. Вот какие образы рождались и пускали корни в моей голове.
Словно подгоняемый толчками огромного сердца, я шел дальше, все ближе подбираясь к особому уголку собственной души, откуда изливался пронизывавший тьму свет, где рождалось немое эхо. Мне хотелось увидеть этот источник своими глазами. Я был тайным гонцом, который доставил надежно запечатанное важное послание самому себе.
Вопрос.
Почему она меня не любила?
Неужели матери не за что было меня любить?
Я столько времени изводил себя этим вопросом, который жег меня непереносимой болью. Раз мать не любила меня, значит, во мне был какой-то серьезный изъян? Неужели с самого рождения ко мне прилипла какая-то грязь? Я родился, чтобы люди от меня отворачивались?
Ведь она даже не обняла меня, когда уходила. Слова не сказала. Отвернулась, взяла сестру и, ничего не говоря, ушла. Растворилась у меня на глазах, словно дымок. Отвернулась и покинула меня навсегда.
Снова пронзительный птичий крик над головой. Я поднял голову, но увидел на небе лишь плоские, как лепешки, серые тучи. Тихо, ни ветерка. А я шел дальше, словно по кромке прибоя – по самой грани сознания. Волны то накатывали, то отступали. Оставляли какие-то каракули и тут же сами их стирали. Я пытался прочесть эти письмена в паузах между волнами, но не мог. В последний момент накатывала новая волна и все смывала. Сознание запечатлевало только обрывки каких-то загадочных слов.
Я снова перенесся в наш дом в Ногате. Отчетливо запомнился тот день, когда мать и сестра ушли. Я сидел на веранде и смотрел в сад. Было самое начало лета, вечерело, деревья отбрасывали длинные тени. В доме, кроме меня, – никого. Почему-то я уже знал, что меня бросили, оставили одного, и подумал: «Теперь это на всю жизнь, и никуда не денешься». Никто ничего мне не объяснял. Просто я все понял. В доме было пусто, как на заброшенном наблюдательном пункте на границе. Я смотрел, как солнце клонится к западу и тени постепенно обволакивают лежащий передо мной мир. Там, где существует время, ничего не вернешь назад. Тени протягивали свои щупальца все дальше, сантиметр за сантиметром захватывая пространство, пока наконец мрачная холодная пелена не поглотила и лицо матери, которое только что было здесь, рядом. Лицо, решительно отвернувшееся от меня, автоматически стиралось, исчезало из памяти.
Я шел и думал о Саэки-сан. Вспоминал ее лицо, тихую слабую улыбку, тепло ее рук. Пробовал представить, как она, моя мать, могла бросить ребенка, которому только-только исполнилось четыре года. «Нет! – покачал я головой. – Это же противоестественно. Невозможно». Почему же Саэки-сан пошла на такое? Зачем надо было причинять мне такую боль, ломать жизнь? Должно же быть этому объяснение, неизвестная мне, но очень важная причина, какой-то смысл…
Я пытался понять, что она чувствовала тогда, вообразить себя на ее месте. Задача не из легких. Ведь это мне досталась роль брошенного, а ей – наоборот. Однако через какое-то время я все же отделился от своего тела. Дух вырвался из-под сковывающего, заскорузлого покрова и воплотился в черную как смоль ворону. Она уселась на росшую в саду сосну, выбрав ветку повыше, и стала наблюдать за сидевшим на веранде четырехлетним мальчиком. Мной.
Я превратился в черную ворону-гадалку.
– Не говори, что мать тебя не любила. Это не так, – слышится за спиной голос парня по прозвищу Ворона. – А если еще точнее, она очень любила тебя. Прежде всего ты должен в это поверить. Здесь отправная точка.
– Но она же меня бросила. Оставила там, где не должна была оставлять, и исчезла. Нанесла мне такую рану, что ее не залечишь. Сейчас я это понимаю. Как она могла так поступить, если действительно меня любила?
– В конечном счете все вышло так, как вышло, – говорит Ворона. – Ты в самом деле сильно пострадал. И дальше будешь мучиться от этой раны. Очень тебе сочувствую. Но знаешь, несмотря на все, ты вот как должен думать: «Я еще выберусь. Я молодой, крутой парень. Гибкости мне не занимать. Залижу раны, подниму повыше голову и вперед!» А вот она уже на такое не способна. Ей только пропадать. И дело не в том, кто хороший, а кто плохой. Реальное преимущество на твоей стороне. Думай так.
