Вся синева неба - да Коста Мелисса (читать книги полностью txt, fb2) 📗

— Держи же ему головку, дорогой!

Жоанна вскакивает. Это голос мадам Андре. Что они делают с моим маленьким Томом? Она предчувствует худшее. И она права. В гостиной, в ее собственной гостиной трое взрослых окружили Тома. Месье Андре удерживает его на месте, обхватив за плечи, Леон держит голову, которая мотается во все стороны, пытаясь вырваться, а мадам Андре стоит с ножницами в руке.

Жоанна цепляется за стену, чтобы не упасть. Температура совсем вымотала ее.

— Что вы делаете?

Она хотела крикнуть это, но голос у нее слабенький, еле слышный. Месье и мадам Андре поворачиваются к ней, но первым неуверенно отвечает Леон:

— Мы… Мы хотели подстричь ему волосы.

Он понимает, что сделал глупость. Но перечить родителям, наверно, не смог. Жоанна же видит только своего маленького Тома с вытаращенными от ужаса глазами. В два прыжка она пересекает комнату. Она уже не держит себя в руках.

— Пустите его!

Ножницы мадам Андре сухо щелкают. Клик. Если бы Том мог, он бы закричал. Но крики его безмолвны. Никто их не слышит. Никто, кроме Жоанны, и ей они кажутся оглушительными, жуткими.

— Пустите его! — повторяет она.

Клик. Вторая прядь. Жоанна уже перед ними. Она протягивает руку к Тому, повторяет жестче:

— Прекратите!

Ей отвечает шипение мадам Андре:

— Он похож на дикаря! Стрижка ему не повредит!

Она поднимает ножницы, готовясь состричь еще одну прядь. Слезы текут по щекам Тома. Его руки вцепились в штанишки, рвут ткань, так ему страшно, так он беспомощен. Жоанна пытается оттолкнуть месье Андре, мадам Андре и Леона.

— Прекратите же!

По ее лицу тоже текут слезы. Но месье Андре мягко отстраняет ее.

— Будьте благоразумны, Жоанна. Идите ложитесь. Вы вся белая. Дайте нам заняться Томом. Это всего лишь стрижка.

Будь здесь Жозеф, они бы никогда не осмелились. Будь здесь Жозеф, он выгнал бы их поганой метлой. Накричал бы на них своим густым басом. Но Жоанна одна. Она едва стоит на ногах. Клик. Новая прядь.

Раздался пронзительный крик, и время в комнате как будто застыло. Первый крик Тома. Крик ужаса. Трое мучителей замерли от неожиданности. Жоанна чувствует, как в ней поднимается ярость, такой ярости она еще никогда не испытывала. Они довели ее до края. Она это знает. Только запредельное отчаяние могло исторгнуть у Тома звук. Она едва слышит изумленный всхлип мадам Андре («О, он разговаривает!»). Она бросается на нее. Вырывает у нее из рук ножницы и кричит во все горло:

— УБИРАЙТЕСЬ!

Она держит ножницы в вытянутой руке, вид у нее угрожающий. Она дрожит. Она бледна как полотно. Она готова их убить. Готова их пригвоздить. Всех. Одного за другим.

— Жоанна! — кричит месье Андре.

Том бежит и прячется за ее спину. Никто из Андре не смеет шевельнуться. Все смотрят на нее, встревоженные и испуганные.

— Убирайтесь сейчас же из моего дома! И не смейте больше к нему приближаться! Никогда!

Леон открывает было рот, но Жоанна грозно выставляет ножницы.

— Ты тоже. Уходи. Я не хочу больше видеть тебя в моем доме.

Вмешивается месье Андре. Он говорит спокойно, пытаясь угомонить страсти:

— Жоанна, у вас жар. Вы не знаете, что творите.

Ее голос как щелчок бича:

— Уходите!

Новая попытка, на этот раз Леона:

— Жоанна, это была всего лишь стрижка…

Она повторяет спокойнее:

— Уходите!

Несколько секунд никто не двигается, все молчат. Время тянется мучительно. Потом Леон, откашлявшись, бормочет дрожащим голосом:

— Мы должны… Мы должны послушаться Жоанну.

Она не смотрит на них, когда они покидают дом. Она стоит на коленях перед Томом и едва не душит его в объятиях.

— Прости меня, мой маленький Том. Прости меня. Ты не должен был родиться в таком жестоком мире.

Только в мае Леон, осунувшийся, с запавшими висками, возвращается под супружеский кров. У него был нервный срыв. Он жил у родителей, ожидая прощения Жоанны.

В каменном домишке он обнаруживает, что Жоанна и Том живут не одни. Белый котенок спит каждую ночь в постели Тома, а днем путается в ногах Жоанны.

— Вы нашли мне замену? — спрашивает он Жоанну, пытаясь пошутить.

Она не отвечает. Она согласилась, чтобы он вернулся, но никогда не говорила, что простила его. На это нужно время. Но его у них не было. Два месяца спустя она поручила маленького Тома Леону, пока закрывала ворота школы. Она смотрела вслед, когда они уезжали на велосипедах с корзиной, полной сандвичей. Она сказала им:

— Я скоро! Начинайте расстилать одеяло!

Леон помахал ей рукой. Том быстро-быстро крутил педали. В последний раз она видела своего сына живым.

В маленькой кухоньке воцаряется тишина. Они оба молча плачут. Слезы капают на детали пазла. Жоанна плачет, и Эмиль тоже плачет, потому что чувствует всю ее боль. Ее бесконечное страдание. Она отдала его Эмилю, чтобы он разделил его, чтобы она страдала не одна. И он принял этот дар. Принял безоговорочно. Он плачет вместе с ней до рассвета в маленькой кухоньке пристройки, где гаснут один за другим дрожащие язычки пламени свечей, как звезды в небе.

26

— Эмиль!

Открывается дверь, и появляется девушка. На ней широкополая черная шляпа и черный костюм, который ей велик.

— Ты здесь, — говорит она с ноткой облегчения.

Он не понимает ее тревоги.

— Да.

— Идем, поешь. Я закончила работу на стройке.

Он вытягивает ноги, затекшие от долгого сидения на подоконнике, и кивает.

— Иду.

Он смотрит ей вслед, когда она скрывается в темном коридорчике, и спрыгивает на пол. Пока не стаял снег, он тоже работал на стройке с ней и двумя девушками из Канады. А потом она запретила ему работать.

— Почему? — занервничал он.

— Из-за обмороков.

Он не помнит, чтобы падал в обморок. Однако Ипполит и девушки из Канады подтвердили слова Жоанны. Он дважды терял сознание. «Скачки давления», — уточнила Жоанна.

— Тебе надо отдохнуть.

Теперь ему немного скучно. На днях Жоанна спросила его:

— Ты больше не пишешь в своем дневнике?

— Какой дневник?

— Мы оба ведем путевые дневники, ты же знаешь…

— Вот как?

Он не очень понимал, о чем она толковала. Она кивнула.

— Да.

— Зачем?

Она поколебалась, прежде чем ответить:

— Чтобы рассказать нашим близким все, что мы здесь пережили.

— Ммм.

Он был настроен скептически. Никогда в жизни он не вел дневника.

— Мы расскажем им потом…

Она не нашлась, что ответить на это. Но достала свой собственный дневник и принялась писать, наверно, надеясь, что он возьмет с нее пример и передумает. И вот сегодня утром он взял черный блокнот, лежавший на ночном столике, в основном чтобы доставить ей удовольствие. Потому что она выбивается из сил, заботясь о нем. Он с удивлением увидел, что уже исписал много страниц в этом дневнике. Он понял, что она не лгала, когда говорила, что он страдает потерями памяти, или когда объясняла, что они здесь, чтобы он отдохнул, ради чистого горного воздуха, чтобы насытить кислородом его мозг. Других написанных страниц он не прочел. Констатация потерь памяти слишком потрясла его.

Он идет к двери и останавливается на пороге, отметив, что новое полотно пополнило выставку картин девушки на полу их комнаты. Она много рисует. Если не читает и не пишет в своем блокноте, то рисует. Эта последняя картина чем-то его зацепила, и он медлит несколько секунд, не уверенный, оправдано ли его предчувствие. Голос снова зовет его из коридора:

— Эмиль?

— Иду!

Он подходит к полотну, чтобы рассмотреть его вблизи. Сразу узнает их комнату здесь, в пристройке. Ярко-зеленое покрывало, кровать с панцирной сеткой, стены с облупившейся кремовой краской, слабый свет, едва освещающий комнату. Кто-то лежит на кровати в расслабленной позе, одно колено согнуто, рука под головой, другая держит ручку. Маленький черный блокнот, такой же, как у него, лежит на кровати рядом. Молодой человек, высокий, темноволосый, на лице угадывается щетина давностью в несколько дней. Сразу можно заметить, что вид у него безмятежный.