Возвращение домой.Том 1 - Пилчер (Пильчер) Розамунд (версия книг .TXT) 📗

— Я, вообще-то, не голоден.

— А я голодна. Постоянно. Как и Афина. Она небось уже а пути. Едет домой — из-за тети Лавинии. Она была в Шотландии. Вы ведь из Шотландии, верно?

— Да,

— И где вы там живете?

— В Дисайде, графство Абердиншир,

— Около королевского замка Балморал на реке Ди?

— Не совсем около.

— Там близко море?

— Нет. Там только река,

— А реки не сравнишь с морем, правда?

— Да, ничего похожего.

Лавди замолчала, задумалась о своем, уткнувшись подбородком в колени.

— Вряд ли я бы смогла жить вдали от моря,

— Это не так страшно.

— Это хуже, чем страшно, — это пытка. Он улыбнулся:

— Неужели?

— Да, Я знаю по себе: когда мне было двенадцать, меня отправили в закрытую школу в Хэмпшире, и я чуть с ума не сошла. Все там было не так. Я чувствовала себя точно на другой планете. Все казалось чужим: дома, живые изгороди, даже небо. Оно как будто давило на меня своей тяжестью. Меня мучили ужасные головные боли. Наверно, я бы умерла, если бы осталась там.

— Но вы не остались?

— Нет. Я продержалась полтрнместра, а потом уехала домой. Убрала. И с тех пор училась здесь.

— В здешней школе? — Да, в Пензансе.

— А сейчас?

— Я закончила школу.

— И что теперь?

— Бог его знает, — пожала она плечами, — Афина после школы поехала в Швейцарию, Я бы тоже могла. А с другой стороны, если начнется война, я уже не смогу.

— Понимаю… Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Вы еще молоды для призыва.

— Какого призыва?

— Призыва на войну, на службу для штатских. Работа на производстве оружия, военного снаряжения…

Лавди была в ужасе.

— Я не собираюсь стоять у конвейера и делать пули! Если я не поеду в Швейцарию, то никуда не уеду отсюда. Случись война, так и здесь будет очень трудно не растерять мужества и держаться твердо. Тут, в Нанчерроу. А разве смогу я держаться твердо в Бирмингеме, в Ливерпуле или в Лондоне? Да я с ума сойду.

— Может быть, вам так только кажется, — успокаивал ее Гас, уже жалея, что вообще завел об этом речь.

С минуту она предавалась печальным мыслям, потом спросила:

— Как вы думаете, будет все-таки война?

— По всей вероятности.

— И что будет с вами?

— Меня призовут.

— Сразу же?

— Да. Я солдат территориальной армии. «Гордонские горцы» [62], это наш местный полк . Я записался туда в тридцать восьмом году, после того как Гитлер вступил в Чехословакию.

— Что значит — территориальная армия?

— Это армейские резервные части, их набирают из добровольцев, проживающих в данной местности.

— Вас обучили?

— В известной мере. Каждое лето я проводил по две недели в учебном лагере территориальной армии. Теперь умею стрелять из винтовки.

— Немцы тоже умеют.

— Да. В том-то вся и штука.

— Эдвард будет летчиком ВВС.

— Я знаю. Можно сказать, что мы оба разглядели во всем происходящем зловещие предзнаменования.

— Как же Кембридж?

— Если беда нагрянет, мы туда уже не вернемся. С выпускными экзаменами придется подождать.

— До конца войны?

— По всей видимости.

— Какая обидная трата времени! — вздохнула Лавди и после недолгого раздумья поинтересовалась: — Неужели все в Кембридже разделяют ваши с Эдвардом чувства?

— Нет, конечно. В студенческой среде встречаются самые разные политические настроения. Есть и такие крайне «левые», которым осталось только шаг шагнуть, чтобы превратиться в ярых коммунистов. Самые смелые из них уже сражаются в Испании.

— Какие храбрецы!

— Да, храбрецы. Не очень много здравого смысла, но потрясающая храбрость. Другие полагают, что все спасение — в пацифизме. А есть и настоящие страусы, которые прячут головы в песок и ведут себя так, словно ничего скверного не может произойти в принципе. —Он неожиданно рассмеялся, вспомнив о чем-то. — Есть у нас совершенно невозможный парень по имени Перегрин Хейзлхёрст…

— Не верю. Таких имен и фамилий просто на свете не бывает!

— Клянусь, его правда так зовут! Частенько, когда ему нечем заняться, он отыскивает меня и великодушно позволяет мне угостить его выпивкой. Все, что он говорит, банально до крайности, а стоит поднять серьезный вопрос, как он поражает беспечностью, доходящей просто до безумия. Как будто новая война не важнее матча по крикету или игры в «пятерки» в Итоне [63], где Перегрин маялся в отрочестве.

— Может быть, он просто притворяется. А в душе так же полон дурных предчувствий и страхов, как и все мы.

— Вы имеете в виду истинно английское хладнокровие? Каменное лицо вопреки всему? Сдержанность, что бы ни случилось?

— Не знаю. Вероятно.

— Меня эти характеристики выводят из себя. Мне тут же вспоминается Питер Пэн, размахивающий своим маленьким мечом и готовый сразиться с Капитаном Хуком.

— Я ненавидела Питера Пэна, — заявила Лавди, — просто не выносила эту книгу.

— Какое совпадение, я тоже. «Смерть — это будет чертовски увлекательное приключение». Должно быть, самая большая глупость из всего, когда-либо написанного человеком.

— Не думаю, что умереть — это приключение. И вряд ли тетя Лавиния так считает. — Лавди замолчала, потом спросила. — Который час?

— Половина пятого. Почему вам не купят часы?

— Покупают, только я вечно их теряю. Наверно, нам пора назад. — Она проворно поднялась, вмиг загоревшись нетерпением. — Скоро остальные уже должны вернуться. Я очень надеюсь, что не случилось ничего страшного.

Что ни скажи в ответ на это, все будет звучать бледно и бессмысленно, решил Гас и промолчал. Он поднялся на ноги и тотчас ощутил силу ветра, от которого не спасал даже толстый шерстяной свитер.

— Тогда пойдемте. И как насчет умеренного темпа на этот раз? Он произнес это веселым, беспечным тоном, хотя и понимал, что сейчас не время для шуток. Впрочем, Лавди все разно не слушала. Она отвернулась от него, будто не желая расставаться со скалами, с чайками, с бурным морем и возвращаться к реальности. И в этот момент Гас увидел… не Лавди, а девушку с картины Лоры Найт, репродукцию которой он когда-то тайком вырезал из журнала «Студия». Даже одета она была точно так же: поношенные теннисные туфли, полосатая бумажная юбка, видавший виды свитер для крикета, весь в очаровательных пятнах от сока малины. Только волосы были другие. Не каштановая с медным отливом толстая коса, перекинутая через плечо, а напоминающая головку хризантемы копна темных, блестящих, взъерошенных ветром кудрей.

Медленно они возвращались тем же маршрутом, по которому Гас мчался за ней прежде, только в обратном направлении. Теперь Лавди, казалось, никуда не торопилась. Они пересекли дно карьера и вскарабкались по ступеням на вершину сланцеватого обрыва. Потом направились через лес, останавливаясь время от времени передохнуть, замедляя шаг на деревянных мостиках, чтобы поглядеть в темные воды стремительного ручья, бегущего у них под ногами. К тому времени как они вышли на открытое место и впереди показался дом, Гас согрелся. Укрытые от ветра сады нежились в лучах солнца, льющегося на гладко постриженные газоны, и он остановился на минуту, стянул через голову свитер и перекинул его через плечо. Лавди тоже приостановилась, ожидая его. Он поймал ее взгляд, и она улыбнулась. Когда они снова двинулись, она сказала:

— Когда дни действительно жаркие, бывает досадно: не успеешь добраться досюда, как уже все на свете не жаль отдать, лишь бы вернуться и снова окунуться…

Она резко замолчала — что-то услышала. Улыбка слетела с ее лица, и она застыла на месте, прислушиваясь. Гас различил где-то далеко шум приближающейся машины. Вскоре из-за деревьев в начале подъездной аллеи показался величественный «даймлер», он пересек выложенное гравием пространство и затормозил у боковой стены дома.

— Это они…

По дороге с моря Лавди все время болтала и казалась бодрой и жизнерадостной, но теперь в ее голосе зазвучала тревога.