Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич (читаемые книги читать .txt) 📗
К отцу подошел Федор. Алексей Михайлович нагнулся, поцеловал отрока в обе щеки.
– Какие звоны-то у тебя душевные!
– В государя Федора Ивановича, в прадедушку, – польстил Артамон Сергеевич. – Говорят, знатно звонил.
Федор поднял на Матвеева глаза, посмотрел долго.
– А еще говорят: прадедушка был блаженненьким.
Артамон Сергеевич поклонился отроку.
– Я про звоны, ваше высочество.
– Батюшка, – обратился Федор к отцу, – дозволь пойти к меньшому дядьке, к Ивану Богдановичу. Он сказывал: князь Федор Федорович пушку из Оружейной палаты для стольников моих привез. Поеду, погляжу.
– Стрелять-то где будете?
– В Серебряном бору, через речку. Поставим потешный город, и по городу.
– Сегодня не успеешь.
– Сегодня прикажу, завтра – построят. Послезавтра будем тешиться.
* * *
Авдотья Григорьевна за ужином рассказывала дворцовые новости. Один карла сунул голову в железную решетку, а назад – никак. Тут великая государыня Наталья Кирилловна взялась белыми ручками за железные пруты да и разогнула.
– Значит, и Петр вырастет богатырем! – обрадовался Артамон Сергеевич. – Мария Ильинична девок нарожала – все кровь с молоком, а царевичи здоровьем никудышные.
И вспомнил долгий взгляд Федора.
– А ведь не любит он меня.
– Кто? – не поняла Авдотья Григорьевна.
– Федор. Нужно ему подарком угодить.
После ужина сел обычно почитать книгу, «Титулярник» Спафариев, и прикорнул. Вздрогнул, отер слюнку с бороды, улыбнулся.
– День был долгим.
Лег спать и увидел перед собою щуку – в сережках. Хотел проснуться: рыбу вроде бы видеть к болезни, а вместо щуки – царевна Софья.
«Почему Софья?» – озадачился во сне Артамон Сергеевич и больше уж ничего не видел.
В тюрьме
У боярыни Морозовой, у инокини тайной, объявился среди стражей сострадалец, стрелецкий полковник Калина Иванович. Однажды полковник шепнул боярыне:
– Подруга твоя, Мария Герасимовна, в тюрьме Стрелецкого приказа сидела, а теперь у крутицкого митрополита Павла в подвалах.
– Давно ли?! – ахнула боярыня.
– С весны. В апреле привезли. Священники силой персты ей в щепоть складывали, силой крестили. А она им свое: «Несть се крестовое знамение, но печать Антихристова».
– Слава богу, устыдила.
– Какое там устыдила! Смеялись: «Двумя перстами, какие ты слагаешь, показуя крест свой, младенцы калом себя мажут!» Вот как ответствовали.
– Господи! Господи!
– Стыдно мне за батюшек, – поклонился боярыне доброхот ее. – Чем облегчить участь твою, госпожа?
– Нижайше молю тебя! Живет в моих селах весьма престарелый священник. Жаль старости его. Приведи ко мне. Я хоть и сама ныне убога, но все богаче его. Дам ему, что имею на пропитание.
– А где же сыскать батьку? – удивился просьбе полковник. – Будешь рыскать из села в село, самого схватят.
– В доме моем спроси, управляющего имениями Ивана. Он укажет.
Двух дней не минуло – явился в палату, где заточена была Федосья Прокопьевна, игумен Льговского монастыря старец Иов.
Пала перед ним на колени боярыня-инокиня в радостном изнеможении. Стал рядом с нею игумен, поклонились иконам, помолились.
И преподал Иов Феодоре Святые Дары – кровь и тело Христово.
– Будто воз с горба скинула! – светилось лицо у Феодоры.
А княгиню Урусову – страдалицу Евдокию – монахини что ни день влачили в храм Господень. По-прежнему ездили сановитые жены смотреть на упрямицу, ужасаться друг перед дружкой неистовством.
Не раз, не два под окном княгини стаивал Михаил Алексеевич Ртищев. Смириться уже не просил, плакал: «Чего ради губишь себя?»
Вдруг приехал в радости, окликнул:
– Княгиня, слышишь?!
– Слышу, – отозвалась Евдокия.
– Был я нынче у святейшего Питирима, сказывал ему о тебе, о Феодосье Прокопьевне. Святейший ничего не знал о вашей беде. Он ведь новгородский… Обещал свое святительское заступничество перед царем. Господь послал нам кроткого архипастыря. На старообрядцев нынче запрещено гонительство. Слышишь?
– Слышу. Оттого и запрещено, что гарей испугались.
– Не пыжься, бога ради! Плохо ли, если имеющий власть людей бережет! Хорошему-то хоть не перечь! – горестно воскликнул Михаил Алексеевич и, прощаясь, подбодрил: – Молись Богу, да сменит великий государь гнев на милость… Сидишь тут кукушкой, а дома детишки твои болеют.
Ртищев ушел, а под окно пожаловала Елена, служившая Федосье Прокопьевне. Благословение сестрино передала.
– Жди меня! – шепнула Евдокия посланнице.
В тот день для надзора за строптивицей была прислана княгиня Черкасская.
– Голубушка, государыня! – взмолилась Евдокия. – Отпусти меня домой на малое время, детишек болящих поцеловать. Их утешу и сама утешусь… Игуменья в гостях, старицы днем спят… Накину на себя покрывало – никто меня не узнает.
Задумалась Черкасская.
– Будь по-твоему. За доброе дело в пекло меня не посадят. Но, чтоб мне быть в тебе уверенной, оставь свой образок Богородицы. Пусть будет тебе и мне помощницей, возвратит тебя незримо для недругов.
Нет, не домой поспешила княгиня Евдокия! Из своего затвора кинулась в затвор Феодоры. Вела ее бесстрашная Елена. На Арбате нежданно пристал к ним некий человечишка.
– Батьки мои! Никак княгиня Урусова! Сбежала, что ли?
– Не позорь, дурак, честную мужнюю жену! – пошла на озорника грозою княгиня. – Вот крикну стражу!
Струсил, отстал.
Пришли женщины к бывшему Печерскому подворью, где у Тайного приказа тайная тюрьма. Поглядела Елена на княгиню, прикинула:
– Анна Амосова на тебя фигурой весьма похожа! Жди Анну в часовенке.
Какими же долгими бывают минуточки!
Наконец Анна появилась. Поменялись покрывалами, и пошла Евдокия мимо стрельцов ни жива ни мертва. Да Богородица, знать, хранила – не остановили.
Словно было два света в Божьем мире, а стал один. Пропели сестры «Отче наш». Сели глаза в глаза и душа в душу.
Рассказала Евдокия о разговоре старца Ртищева с патриархом Питиримом.
– Ох! – покачала головой Феодора. – Ох! Все они, нынешние святители, – слуги гонителя нашего. Мне про Питирима много чего сказывали. Он разорил, развеял Курженскую пустынь. У Повенца. А церковь курженскую так даже сжег… Лютые люди! Михалыч, тишайший-растишайший, Навуходоносору уподобился. Его щепоть – тот же идол! В Казани за двуеперстие тридцать человек сожгли, во Владимире – шестерых. Соловецкого старца Иону на пять частей рассекли. Про другие места не знаю, может, где и похуже дела творятся.
– Кто тебе такие страсти наговорил?
– Митрополит Рязанский, владыка Илларион.
– Стращал… Меня тоже все стращают. Иван Глебович-то, сынок, бывает у тебя?
– Ох! – Федосья Прокопьевна даже за сердце взялась. – Отшатнулся… Для него, для горюшка мово, царь страшнее Бога…
– Прости, голубица! Родня из головы не идет… Обо всех передумаешь. У меня в дому, Михаил Алексеевич говорил, детишки расхворались. Дозволь еще спросить: от батюшки Аввакума вестей не приходило?
– Нет. Была у меня одна страдалица, милостыню да молитву нашу через нее отправила… Больно далеко Пустозерск.
– От нас далеко, а к Соловкам близко. Я слышала: царь нового начальника над войском поставил. Святую обитель осаждает нынче стрелецкий голова Климентий Ивлев. Войска чуть ли не с тыщу послано.
– Господь Бог не попустит, и тыща ни с чем на зимние квартиры воротится. Что крепость?! Что камень?! Сила человека в Божьей правде. Ты сие не забывай.
– Про Меланью скажи.
Не успела ответить инокиня. Дверь хлопнула. В палату толпой ввалились стражники.
– Я же говорил! – радостно указал молодой стрелец на Евдокию. – Урусова и есть. Что я, княгиню не знаю?
– Вязать ее! Ребята, чего смотреть? – шумели стрельцы.
– Подьячих нужно кликнуть, – предложил десятник. – Али самого Башмакова.
– Как галки! – пристыдила воинство Феодора. – С вас первых головы снимут. Позовите своего полковника.
