Эгипет - Краули (Кроули) Джон (читать книги онлайн полностью txt) 📗
Ты плачешь из-за этого, Асклепий? Но грядет еще худшее…
В те дни люди, наскучив, откажутся от мысли, что мир стоит их уважения и поклонения — это величайшее из всех благ, это Все — прекраснейшее в прошлом и будущем. И мир будет на грани исчезновения; люди начнут относиться к нему, как к бремени, презирать его, сей бесподобный труд Божий, восхитительное сооружение, единое творение, созданное из бесконечного многообразия форм… Тогда тьму предпочтут свету, смерть — жизни, и никто не возведет глаза к небесам… Поэтому боги уйдут, отделясь от людей, — о жалость! — останутся лишь ангелы зла… Тогда земля потеряет свое равновесие, море не будет более носить корабли, и небеса не станут поддерживать звезды… Плоды земные иссякнут, почва станет бесплодной, даже воздух пропитается горечью. Такой будет старость этого мира…
Да! С глазами, полными слез, шмыгая носом, Джордано с трудом разбирал слова сквозь застящую взор соленую влагу. Они не были изгнаны; они ушли по своей собственной воле, отвратившись от тех, кто презрел и возненавидел их знание и их власть, их дары людям теперь стали недоступны.
Но раз они ушли по своей воле, значит, они могут когда-нибудь вернуться; их можно побудить вернуться. Они вернутся!
Вот каким будет возрождение мира: возвращение добра, священное и грозное восстановление всего мира, назначенное в установленное время по воле Божьей.
Читая, он видел, как они возвращаются, божественные люди, или очеловеченные боги — подлинные наследники восстановленной власти Божьей; он видел: застойный воздух очищается с их приходом, ночные твари убегают прочь с приближением рассвета.
Но если наступление такого времени было предсказано много веков назад, тогда, может быть, оно наступает сейчас, прямо сейчас — теперь, когда древние знания возвращаются к человеку, воплощенные в этом шрифте, напечатанные на этих страницах? Почему не теперь?
«А теперь, — произнес сзади тихий голос, и паренек, приносивший ему книги, уселся рядом на скамью. — А теперь слушай внимательно и не пугайся».
Бруно положил руку на страницу, отмечая место, где остановился на мгновение поток знаний.
«В чем дело?»
«Новости из Неаполя.
Против тебя начато разбирательство в Святой Палате. Не оборачивайся».
«Откуда ты знаешь?»
«Тебе грозит обвинение в ереси. Здешняя Святая Палата поставлена в известность. Сто тридцать пунктов обвинения».
«Они ничего не докажут».
«Ты когда-нибудь, — небрежно сказал парень, — оставлял книги в нужнике?»
Джордано рассмеялся.
«В уборной нашли рукописи, — сказал парень. — Эразм. Комментарии к Иерониму».
«Эразм? Пострашнее ничего не нашли?»
«Послушай, — сказал парень. — Они долго и тщательно готовились. Тебе не поздоровится. У них все заготовлено: вопросы, свидетели, показания».
«Люди же они, — сказал Бруно. — У них есть разум. Они услышат меня. Должны услышать».
«Поверь мне, брат. Тебе ни в коем случае нельзя возвращаться».
В прохладной комнате с высоким потолком не осталось никого, кроме Бруно и светловолосого юноши, который все так же улыбался, спокойно сложив руки на животе. В сердце Бруно вспыхнул горячий до боли огонек.
«Папа, — сказал он. — Я поговорю с ним. Он сказал, что я… Он… Он…»
Ничто не переменилось в лице паренька; он просто ждал, когда Бруно, запутавшись в безнадежных запинках, замолчит. Потом он сказал: «Оставайся тут до темноты. Как стемнеет, выйдешь вон в ту дверь, — маленькую, в дальнем углу. Пройдешь по коридору. Поднимешься по ступенькам. Там я тебя встречу».
Он встал.
«Как стемнеет», — сказал он и улыбнулся Джордано улыбкой соучастника, словно бы над шуткой, которую они затевали вместе с Джордано; но только Джордано-то не знал, что это за шутка, и у него на загривке волосы поднялись дыбом, и сжалась мошонка. Парень повернулся и ушел.
Джордано опустил взгляд на страницу, туда, где лежала его рука. Дневного света уже едва хватало, чтобы различить текст.
В те дни восстановятся боги, некогда надзиравшие за Землей, и воцарятся в Городе, на дальних рубежах Эгипта, в Городе, основанном в той стороне, куда солнце спускается на закате. В Городе, куда по суше и по морю поспешат люди всех рас.
Он читал до тех пор, пока мог разбирать слова. И когда он прочел все то, что ему отведено было прочесть в своей жизни, спустилась ночь. Он встал. Подумал: завтра шестое августа, Преображение Господне. Он прошел через сводчатый зал мимо читательских столов, стоявших возле окон, за которыми синела ночь, и открыл маленькую прочную дверь.
Нащупав ногами крутые ступени в темноте, он стал взбираться к площадке, на которой за поворотом светила лампа. Там, на ступеньках, сидел белокурый парнишка, дожидаясь его. На коленях у него был узелок.
«Избавься от рясы, — сказал он тихо. — Надень вот это».
Бруно посмотрел на парня и протянутый ему сверток.
«Что?»
«Быстрее, — сказал юноша. — Поторопись».
На мгновение ему показалось, что прочный камень под его ногами накренился, как будто здание рушилось. Чуть дрожа, он стянул черно-белую рясу и теплое нижнее белье. В свертке оказались рейтузы, ботинки, камзол и рубашка, все это завернуто в плащ. Сидя на верхней ступеньке, парень смотрел, как монах пытается справиться с непривычным одеянием, трясущимися пальцами подвязывает шнурки и веревочки. Напоследок длинный плащ с капюшоном.
Пояс с кошелем, небольшой кинжал. Кошель оказался увесистым.
«Слушай, — сказал парень, вставая. — Теперь послушай и запомни все, что я тебе скажу».
Он говорил спокойно и ясно, порой называя какое-нибудь имя, постукивал одним указательным пальцем о другой или поднимал палец, предупреждая. Он изложил маршрут Джордано, улицы, ворота, пригороды, северные дороги, города и страны. Джордано, в одежде с чужого плеча, слушал и запоминал все.
«Там врач с семейством, — говорил парень. — Спроси их. Они знают. Они помогут».
«Но как же..»
Парень улыбнулся и сказал:
«Они тоже джорданисты. На свой манер».
Потом он тихонько рассмеялся, глядя на лишенного сана Джордано, и одернул на нем плащ; потом он взял лампу и, освещая ею дорогу, повел Джордано по винтовой лестнице в другой коридор, поуже, а по нему — к дверям.
«Ну ..» — сказал он.
Он поставил лампу на пол, взялся за кольца двери и, повернув их, открыл. Джордано Бруно оглядел пустую вымощенную площадь: в центре ее журчал фонтан, по дальней улочке шли люди с факелами, он расслышал взрыв смеха. В лицо повеяло ночной прохладой. Свобода. Застыв, он смотрел наружу.
«Ступай», — сказал парень.
«Но… Но..»
«Проваливай», — сказал парень и, упершись мягкой туфлей в обтянутый рейтузами зад Бруно, выставил его вон; ворота с лязгом захлопнулись у него за спиной.
Глава восьмая
Оказалось, мир не так уж и мал, он был огромен, беспределен, если измерять его теми исчезающе малыми шагами, которые делает пешеход, да коли на то пошло, велик и для ездока на муле, и в портшезе, и да же верхом на лошади Дорога уходила все дальше, порой она становилась слабо различимой или почти совсем исчезала среди болот и гор, но через какое-то время всегда возникала снова. В какой стороне находится Витербо? А Сиена? Еще один брод через реку, еще один лес (а в нем не зевай, смотри по сторонам, а пальцы так и застыли на рукояти кинжала), а вот и очередной окруженный крепостной стеной город Сиена, Вителло, Чечино — усталому путнику все они кажутся одним и тем же городом, встречающимся снова и снова, как одна-единственная гравюрка, которая в учебнике географии может означать и Нюрнберг, и Виттенберг, и Париж, и Кельн: шпиль, еще шпиль, крепостная башня, струйка дыма, городские ворота, а перед ними застыл, всматриваясь, малюсенький путешественник.
