Мастерская дьявола - Топол Яхим (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗

Как-то раз шел я с Бойком и несколькими козочками медленно-медленно… одна из козочек присела, и мы ее ждали, козы писают как девочки, мало кто об этом знает, и мы хорошо сделали, что остановились: вдруг вижу — в ложбине под нами… Сара! Дегенерат Каминек повалил ее в траву, я метнулся туда, ясное дело, да как заору на него… Каминек хватает костыли и кубарем катится прочь, словно мерзкое насекомое, сверкая в траве задницей и придерживая рукой спущенные штаны, Сара встает, майка у нее на груди разорвана, она в шоке и даже не ругается, мы с Бойком проводили ее… а вечером она объявила о своем проекте Мастерских радости.

Меня дегенераты избегали, я слышал об этом в гладильне от тетушек, пан Гамачек тоже об этом пару раз обмолвился, в общем, весь этот терезинский нужник, бурлящий сплетнями и пересудами… как-то я зашел к пану Гамачеку, а Каминек и еще один бродяга при виде меня сразу встали и двинулись прочь в своих потрепанных шинелях, стуча костылями; они медленно огибали корзины с брюквой и мешки с луком и подгнившей картошкой, не сказав мне ни слова. «С тобой, понимаешь ли, они не хотят разговаривать», — обронил пан Гамачек… пусть я и был правой рукой Лебо, о чем знали все, но эти меня не любили… я никому не рассказывал о том, что делал в тюрьме, да и с какой стати, но наши дегенераты это каким-то образом пронюхали, кто-то из их шумливого братства хищников в людском обличье, которых в тюрьме на Панкраце укрощали, а в мои времена подчас и убивали, меня опознал и сдал, передав по цепочке, все эти ворюги, уроды и отморозки составляли гигантское сообщество, которое повсюду раскинуло свои щупальца, все они так или иначе якшались друг с дружкой, но мне это было безразлично, я относился к ним как к насекомым.

Мастерские радости для них придумала, открыла и руководила ими Сара.

Она даже как-то согласовала их работу с городскими властями или с Музеем, это было неслыханно.

В Мастерских радости дегенераты делали метлы, а потом ходили с ними по городу и по маршрутам Музея, этим они даже зарабатывали какие-то деньги.

Со временем у них, несомненно, появится и гордость, говорила Сара.

На Каминека она обиды не затаила и как ни в чем не бывало фотографировалась в новехонькой майке на открытии Мастерской радости, сооруженной по ее инициативе рядом с майко-киосками неподалеку от пахучей гетто-пиццы. Для первой мастерской хватило камышового навеса от солнца, под ним прямо на земле сидели дегенераты в лоскутьях старой военной формы, трениках, фуфайках, в том, что они украли или выпросили, и делали метлы, которые быстро разваливались, поэтому в работе недостатка не было; эти заросшие, покрытые шрамами и струпьями трудяги почтительно кивали Лебо, когда он шел мимо, молча пялились на студенток, особенно на Сару, а меня в упор не замечали, и я их тоже.

Потом они ходили с этими метлами по городу и сметали ими в маленькие кучки мусор. Ни одну из наших студенток они уже своими лапами не трогали, но это, я думаю, не из-за какой-то там гордости — скорее потому, что за ними присматривали.

Им надо выйти на свет, им нужны радость и деятельность, объявила Сара в тот вечер, когда я вытащил ее из-под Каминека, после чего рассказала о своей идее — Мастерских радости, и Большая Лея кивнула, мол, да, верно, этакий человечный подход к человеческим развалинам — в духе идей Яна Амоса… и вот так Мастерские радости для дегенератов и пьянчуг сделались неотъемлемой частью «Комениума».

О том, чего стоит сообщество, судят по тому, как оно относится к самым убогим, объяснила мне Сара, когда я удивился, как странно она реагирует на попытку изнасиловать ее, а то и избить до полусмерти или подвергнуть мучениям в подземном логове… или черт знает что еще с ней сделать.

Послушай, если бы ты ему глаза выцарапала, никто бы тебя не осудил. А я бы его, пожалуй, еще и придержал.

Какое-то время она непонимающе смотрела на меня.

Ладно, не переживай, просто считай, что благодаря этим Мастерским мы будем иметь неплохую дотацию от ЕС — и в придачу неплохую репутацию, окей?

Тогда мы с Сарой еще разговаривали.

А потом начали приходить первые повестки.

Лебо сминал их в комочек и швырял на землю, отвечать на какие-то вопросы судебных инстанций у него не было ни времени, ни настроения, ведь он учил людей… а я, козий пастух, стоял на центральной площади и смотрел, как судебные повестки тонут в пыли, как их топчут туристы… я иногда выводил своих коз на центральную площадь ради развлечения детей, потому что к нам ездили и семьями… но сейчас я вложил веревку, привязанную к шее одной из последних козочек, в огрубевшую от трудов и годов ладонь тети Фридриховой, и она повела ее к столовой, а я поспешил в свой компьютерный уголок между койками, осознав, что больше не смогу заботиться об оставшихся козах так, как раньше… дела принимали крутой оборот.

Вскоре пришел и первый иск… Музей подал на нас в суд, утверждая, что сооружение Главного стана на центральной площади, откуда сотни тысяч людей отправлялись в лагеря смерти, есть грубое поругание памятного места… и вообще якобы все наше движение с подтанцовкой и подфарцовкой совершенно противозаконно… а Лебо привычно скомкал очередную бумагу из суда и бросил ее на землю, даже не заметив, как я, услышав слово «иск», покрылся липким потом, ведь я сделался бы рецидивистом… а мне больше не хотелось в тюрьму… я предвидел, что начальству какой угодно тюрьмы теперь, когда потребность в моей былой квалификации отпала, будет на меня наплевать, зато остальные сидельцы, особенно отпетые бандиты, кровавые садисты и насильники, которых уже никто не вешает, никогда не простят мне, что я сопровождал в Панкраце таких, как они, в петлю, они все знали друг друга, а в мире решеток и камер память живет десятилетиями, потому что эти звери сидят там подолгу.

Я твердо знал, что не хочу снова угодить за решетку.

Не вижу в этом ничего плохого.

Вот почему я решил выслушать наших белорусов, вот почему кивнул Алексу.

Я хотел сказать об этом Лебо… стерев для начала со лба холодный пот ужаса… но Лебо спешил на вечерний сеанс, ведь на крепостные валы уже опускался сумрак, а сеансы были для нашего сообщества самым важным… к тому же Лебо уже не слишком обращал на меня внимание, и неудивительно, ведь я перестал быть единственным человеком, кому он мог положить на плечо свою гигантскую лапу… Сейчас вокруг было много молодых людей, моложе меня, которые называли его «дядя Лебо»… и прибывали всё новые и новые… прямиком из автобуса посетители, к неудовольствию политиков и ученых из Музея, все чаще направлялись к нам; миновав Манежные ворота, пробравшись через свалки, заросли крапивы и поваленные заборы, они в конце концов находили тропинку, ведущую на главную площадь, и там, в майках с Кафкой, набивали рты гетто-пиццей и фотографировали Лебо в черном костюме как свидетеля жутких старых времен… само собой, они радостно снимали и Сару, потому что она красивая, и Большую Лею, такую великаншу во всем мире было поискать… а девушки неизменно предлагали посетителям подписать петицию «Нет бульдозерам!».

Как раз тогда нас снова навестил и Рольф, журналист, чья статья дала начало ревитализации Терезина… он слушал Лебо, все его страшные истории, которые часто кончались в лагерях смерти где-нибудь в Польше, Литве или Белоруссии… именно Рольф фотографировал новых нароискателей, которые, остановившись с растерянным видом в Манежных воротах, сразу затем шли к Главному стану… они уже слышали, что, хотя тут им никто не ответит на вопрос, как все это зло могло совершиться, они все же научатся жить с этим ужасом дальше… и фотографии Рольфа в цветных журналах всего мира, красивые фото красивых молодых людей в разноцветных майках, часто со всякими необычными рисунками, в шортах, пончо или пелеринах, с бритыми головами или с дредами, свисающими до пояса, привлекали много молодежи, которая приезжала выяснить, какая такая интересная тусовка собирается в этом городе, причем борьба за его спасение казалась им всем совершенно естественной… В мире, где все становится относительным, мы здесь имеем дело с этически однозначным конфликтом, объяснил мне Рольф, и вот я нашел свою собственную сенсацию, радовался он, и его глаза за стеклышками очков смеялись… Рольф часто с восхищением ходил по городу, приговаривая, что именно наплыв сюда молодежи дает ему фантастический материал, сами по себе истории Лебо уже мало кого заинтересовали бы, ведь все это было давно… «Вы работаете в самом сердце тьмы, погружаетесь в глубины ужаса, и это потрясающе!» — уверял он нас… толпы, заполняющие днем Главный стан, ночное сидение вокруг Лебо и наши ночные танцы в траве под крепостными валами — все это зачаровывало журналистов… «Ваш энтузиазм излучает мощный сигнал!» — твердил Рольф, наверное, имея в виду эту свою пресловутую память мира… короче говоря, в итоге он у нас поселился и начал проникаться будничной жизнью города… помогал старой Фридриховой таскать в гладильню на вокзале корыта с бельем, что ему, худышке, должно быть, давалось нелегко… и пока Фридрихова стирала, гладила и болтала, он задумчиво стоял на этом полуразрушенном вокзальчике и смотрел на рельсы, скользя по ним взглядом куда-то далеко, отыскивая мысленно ту равнину, что сразу за горизонтом переходит в Польшу, это тревожило душу — по крайней мере меня, привыкшего к крепостным стенам, это волновало… именно туда отправлялись все эшелоны из Терезина… но стоило Фридриховой позвать его, Рольф был тут как тут, готовый тащить корыто назад.