Время и место - Трифонов Юрий Валентинович (читаем книги TXT) 📗
Антипов поссорился с Валерием Измайловичем, и тот отказался сдавать ему угол. Вот гадость: куда-то переселяться, искать крышу над головой, уезжать от матери и сестры! Но в одной комнате, где все стеснились гуртом, жить стало невозможно. В сорок четвертом приютили Фаину, совершили благое дело и роковую оплошность, теперь все кончено. Она тут прописана, а у матери и прописки нет. Все в эти февральские дни стянулось узлом: бездомность, внезапная ослепительная мечта напечататься и появление Наташи. Никто не знал, почему Валерий Измайлович отказал Антипову. А тот сам не желал больше жить в удобнейшей комнате, с родными в одной квартире. Матери Антипов сказал кратко: «Он антисанитарный тип. И больше ничего». Тогда мать попыталась втихомолку выяснить у Валерия Измайловича, в чем дело, унижалась и просила простить сына, если он в чем провинился, но Валерий Измайлович отвечал неясно: с одной стороны, Антипов храпит, а он, как контуженный в голову, храпа не выносит, с другой стороны, должен приехать племянник из Томска, а с третьей, выходило так, будто он и не совсем уж против сдавать Антипову угол, но тот сам капризничает и ведет себя грубо. Была какая-то туманная чепуха. Мать встревожилась. Ей почудилось, что сыну угрожают опасности. Когда Антипов узнал, что мать пала так низко, что втайне от него просила Валерия Измайловича смилостивиться, он сказал, что будет жить у тетки Маргариты, у Мирона, ночевать на вокзале, где угодно, но не у этого типа.
– А тебя, мама, прошу в мои дела не включаться! – сказал Антипов неожиданно резко. И сам испугался. Впервые повысил на мать голос. Она, побледнев, ушла из комнаты. Весь день Антипова был испорчен, он мучился стыдом, а мать еще добавила:
– Не поверила Валерию Измайловичу, а теперь вижу, ты действительно груб.
Он не мог ничего объяснить.
Поздним вечером отправился ночевать к Мирону. Мать собрала в чемоданчик белье, он положил книги, бритву, рукопись. Мать весь день скорбно молчала, но тут не выдержала:
– Сын, извини меня, если я ненароком... Ведь я от тебя отвыкла... Ты понимаешь, что значит: не видеть детей восемь лет...
– Ах, мама, ерунда! – Он обнял ее и прижал к себе. – Я понимаю.
– Нет, не понимаешь. Не можешь понять. И не дай бог...
– Ну ладно, не обращай внимания. Ты меня тоже прости.
– А как трудно было с Людой!
– Я знаю. Но ведь сейчас нетрудно, правда же?
– Да... Спустя год... Я столько плакала из-за нее, и она тоже... Ты не замечаешь, у тебя своя жизнь, ты занят творчеством.
– Ах, мать... – Он усмехнулся. – Не творчеством, а суетой. Ведь ни черта не выходит.
– Нет, сын, я в тебя верю, очень уважаю твою работу... Но так горько – хотела облегчить вам жизнь, а вместо этого ничего не могу, только усложняю, заняла место, и ты должен из-за меня... – мать опять была на грани слез, – уходить куда-то из дома... Может, мне уехать, хотя бы временно, в Александров? Это тебе поможет?
– Нет. Это худшее, что может быть. Но с тем типом ты больше, пожалуйста, не разговаривай.
Мать кивала обещающе и сквозь слезы со страстным вниманием глядела на сына – пыталась догадаться, какие темные силы ему угрожают.
Мирон жил на Солянке, в старом доме, на втором этаже. В том доме, что стоит на взгорке, на завороте Солянки к площади Ногина. Квартира была громадная, с запутанными коридорами, с бесчисленными жильцами, в двух комнатах ютилась семья Мирона – отец с матерью и младшим братом в одной. Мирон занимал другую. Отец Мирона был адвокат, но какой-то мелкотравчатый, неуспешный, работал в области, мотался по электричкам и вид имел совсем не адвокатский – походил на заморенного жизнью провинциального счетовода, кладовщика, ветеринара, живущего на скудную копейку. И мать была вровень ему: такая же малоросленькая, согбенная, суетливая, с жилистыми руками судомойки и прачки. Они были добрые люди. И, когда Антипов приходил к ним, он ощущал эту особую доброту бедных людей, которая во сто крат слаще доброты богатых. Его усаживали за стол, покрытый клеенкой, истертой и перемытой до такой степени, что рисунок исчез, осталась лысая белизна, наливали чаю, давали хлеб, кусочек сыру, ставили на середину стола блюдце с леденцами и расспрашивали Антипова о матери, о сестре очень дотошно и дельно, давали советы, радовались хорошим новостям, огорчались из-за дурных. Ни мать, ни сестру они не знали и никогда не видели, но интересовались их жизнью, как близкие люди. Отец Мирона передавал матери Антипова всякие советы, как писать заявления, кому звонить, куда идти. Мать Мирона передавала советы хозяйственные и медицинские. Она отлично знала особенности московских рынков, почему-то предпочитала Палашевский. Все в этой семье давали советы. Мирон говорил: «Коли обнял девушку, надо держать крепко. Как можно крепче». Даже тринадцатилетний Сенька давал советы, где покупать дешевые рассыпные папиросы.
Мирон будто стеснялся своих родителей. Всегда норовил поскорей утащить Антипова к себе. Половину его комнаты занимал обширный диван, покрытый ковром, на этом диване Мирон проводил большую часть времени: тут он валялся с книгами, тут размышлял, лежа навзничь, закинув ногу на ногу и куря трубку, тут по ночам, а то и днями происходило нечто, о чем Аптипов не хотел думать. На диване впритык к стене лежало несколько подушек. Мирон говорил, что устраивает из подушек комбинации. Антипов не желал об этом знать. Здесь же на диване Мирон иногда работал – лежа на животе, писал карандашом в больших блокнотах, которые ему доставал отец. И здесь он сразу же развалился, как турецкий паша, подмял под себя подушки, запалил трубку и приготовился слушать – Антипов не утерпел и напросился прочесть десять страниц рукописи, незаконченный рассказ. Всего будет страниц двенадцать. Так, ерунда, ничего серьезного, для газетки «Молодой москвич». Сусанна Владимировна сосватала. У нее там знакомый, некий Ройтек, недурной мужик. Спрашивается: если ерунда, зачем читать в двенадцатом часу ночи? Этой странности никто не заметил: ни автор, палимый изнутри единственным желанием п р о ч ит а т ь, ни хозяин дома, такой же воспаленный сочинитель, полагавший, что и он может вскоре, возможно, этой же ночью обрушить на гостя одну, две главы новой повести. Теперь уж он имел право на такой немилосердный поступок. Однако одно задело хозяина – почему Сусанна сосватала с Ройтеком Антипова, а не его, ведь должно было быть наоборот.
И, пока Антипов читал свои десять страниц, хозяин дома предавался размышлениям, как быть с Сусанной дальше и стоит ли, собственно, быть д а л ь ш е? В том, что Ройтека пронесли мимо, проявлено неудовольствие. Не приговорен же он к Сусанне, как раб к галере? Он человек вольный. Впрочем, не безгранично. От Сусанны можно освободиться, но от Сусанны Владимировны – опасно, да и нельзя.
Когда Антипов закончил чтение – Мирон почти ничего не понял, слушал вполуха, что-то о детстве, лирическое, с рекой и лодкой, – Мирон спросил:
– А что такое Ройтек?
– Ройтек? – переспросил Антипов. – Он завотделом. Мужик деловой, авторитетный, мне понравился. Разговаривал вежливо. Если, говорит, принесете к середине марта, попадете в мартовскую литстраницу. Да ну, ерунда! Я не верю. И газетка чахленькая.
– Это верно, – сказал Мирон. – Газетка чахленькая. Если уж начинать, то где-то по-крупному. А тут все равно что нигде.
«Завидует», – решил Антипов. И спросил:
– Ну, а как тебе рассказик показался?
– Рассказик-то? Да рассказик подходящий. В самый раз для них. Чахленький.
Антипов хмыкнул. Ему самому, когда читал, рассказ понравился очень. «Вот так и надо! Я нашел что-то важное, – думал Антипов, обрадованный. – Недаром Мироша загрустил».
Мирон опять вскипятил чайник, принес в комнату; пили, разговаривали, спать не хотелось. Мирон допытывался: отчего ссора с Валерием Измайловичем? Он словно что-то почуял. Антипов отвечал глухо, желания рассказывать не было. Мирон приставал: как же так? Ведь он тебя любил? Приглашал в консерваторию? Давал деньги в долг? А вот так, пришлось дать по морде, оказался скотиной. Говорить о Валерии Измайловиче было несносно, зато хотелось рассказать, однако боялся, про Наташу. Ведь Мирон сердцеед, знаток, женщины к нему льнут – так он рассказывал о себе, Антипов безоговорочно верил. Мирон мог бы дать нужный совет, в чем Антипов нуждался. Ах, нет, нет! Не в совете дело, черт с ним, с советом, просто поговорить, открыться, выпустить пар... Томила охота исповедаться... Может, с этой тайной надеждой он и прибежал ночевать к Мирону, а не к тетке Маргарите... Но удерживало вот что – теперь-то Антипов знал! – Мирон человек легкомысленный, злокозненный, ради красного словца погубит родного отца, и тут была ловушка. Мечась между соблазном и страхом ловушки, Антипов во втором часу ночи стал все же помимо воли склоняться к соблазну. Он глухо пробормотал, что у него есть сейчас о д и н к а д р, который, вероятно, вполне может быть, хотя и не точно, но довольно реально, не так уж плох.
