Виноваты звезды - Грин Джон (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗

— «Свой ответ я по старой доброй традиции пишу чернилами и на бумаге. Позже эти строки, переведенные мисс Влигентхарт в длинный ряд единиц и нулей, отправятся в путь по бездушной Паутине, в которую не так давно попался наш биологический вид. Заранее извиняюсь за все ошибки и упущения, которые могут последовать.

Учитывая вакханалию развлечений, открытых вашему поколению, я благодарен каждому молодому человеку в любом уголке планеты, уделяющему целые часы моему скромному произведению. Вам, сэр, я глубоко признателен за добрые слова о „Царском недуге“ и любезное уведомление, что эта книга, цитирую дословно, „значила“ для Вас „хренову тучу“.

Эта фраза заставила меня задуматься: что Вы имели в виду, написав „значила“? Коль скоро мы видим безнадежную тщету всякой борьбы, дблжно ли нам ценить скоропреходящее потрясение, которое дает нам искусство, или же его единственной ценностью следует считать наивозможнейше приятное препровождение времени? Чем должна быть книга, Огастус? Тревожной сиреной? Призывом к оружию? Инъекцией морфия? Как и все вопросы во Вселенной, эти неизбежно приведут нас к истокам: что означает быть человеком и, заимствуя фразу у снедаемых тревогой за будущее шестнадцатилетних, которых Вы, несомненно, гневно осуждаете, — на кой все это нужно?

Боюсь, что смысла в существовании человечества нет, друг мой, и от дальнейшего знакомства с моими трудами Вы получили бы весьма скудное удовольствие. Отвечаю на ваш вопрос: больше я ничего не написал и не напишу. И далее делиться мыслями с читателями вряд ли будет полезно: и им, и мне. Еще раз благодарю за Ваш великодушный и-мейл.

Преданный вам Питер ван Хутен (через Лидевью Влигентхарт)».

— Вау, — сказала я. — Сам придумал?

— Хейзел Грейс, как бы я с моими скромными интеллектуальными возможностями сочинил бы письмо от имени Питера ван Хутена с перлами вроде «с большой помпой оцифрованной современности»?

— Не осилил бы, — признала я. — А можно, а можно мне его электронный адрес?

— Ну конечно, — ответил Огастус, будто и не сделал мне только что лучший в жизни подарок.

Следующие два часа я составляла и-мейл Питеру ван Хутену. По мере вносимых исправлений письмо становилось все хуже, но остановиться я уже не могла.

Отослав письмо, я снова позвонила Огастусу, и мы до ночи говорили о «Царском недуге». Я прочла ему стих Эмили Дикинсон, строку из которого ван Хутен взял в качестве названия для романа, [4] и Огастус сказал, что у меня хороший голос для декламации и я недолго останавливаюсь в конце строк, а потом добавил, что шестая книга из серии «Цена рассвета» — «Утверждено кровью» — тоже начинается со стиха. Минуту он искал книгу и наконец прочел:

— Признайся, жизнь не удалась: / Ведь ты не можешь вспомнить, / Когда в последний раз / Поцеловал кого-нить.

— Неплохо, — сказала я. — Но слегка претенциозно. Надеюсь, Макс Мейхем назовет стишок «дерьмом для неженок».

— Ага, сквозь стиснутые зубы. Слушай, Мейхем то и дело скрипит зубами! Он заработает себе синдром Костена, [5] если выйдет живым из этой передряги. — И через секунду Гас спросил: — А ты когда в последний раз целовалась?

Я задумалась. Мои поцелуи — все случились до диагноза — были слюнявыми и неловкими, с ощущением, что мы, дети, играем во взрослых. Но времени, конечно, прошло много.

— И не вспомнить, — ответила я наконец. — А ты?

— Я сорвал несколько хороших поцелуев с моей бывшей подружкой Каролин Мэтерс.

— Сто лет назад?

— Последний — менее чем год назад.

— А что произошло?

— Во время поцелуя?

— Нет, у тебя с Каролин.

— О, — сказал Гас. И через секунду ответил: — Каролин уже не страдает от пребывания в бренном теле.

— О-о, — вырвалось у меня.

— Да.

— Прости, — быстро произнесла я.

Я знаю много умерших, но никогда ни с одним не встречалась. Даже представить себе такого не могу.

— Это не твоя вина, Хейзел Грейс. Все мы лишь побочные эффекты, верно?

— «Колония морских рачков на грузовом судне сознания», — процитировала я «Царский недуг».

— Ну ладно, — сказал он. — Пойду, пожалуй, спать. Уже час ночи.

— Ладно, — согласилась я.

— Ладно, — откликнулся он.

Я засмеялась и еще раз сказала:

— Ладно.

И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.

— Ладно, — сказал он спустя целую вечность. — Может, «ладно» станет нашим «всегда».

— Ладно, — отозвалась я.

И тогда Огастус наконец повесил трубку.

Когда Огастус написал Питеру ван Хутену, то получил ответ от него уже через четыре часа. Мне же не пришло ничего и через два дня. Огастус убеждал меня, что просто мое письмо лучше и поэтому требует более продуманного ответа, что ван Хутен, очевидно, старательно составляет пояснения к моим вопросам, и на создание столь блестящей прозы нужно время. Но я все равно переживала.

В среду на лекции по американской поэзии для чайников я получила сообщение от Огастуса:

«Айзека прооперировали. Операция прошла хорошо. Теперь он официально БПР».

БПР означает «без признаков рака». Второе сообщение пришло через несколько секунд:

«Я имел в виду, теперь он слепой. Так что все плохо».

Днем мама согласилась одолжить мне машину, и я поехала в «Мемориал» навестить Айзека.

Я нашла его палату на пятом этаже, постучала в открытую дверь, и услышала женский голос:

— Войдите.

Это была медсестра, которая что-то делала с повязками на глазах Айзека.