Черно-белое кино - Каледин Сергей (книги бесплатно читать без TXT) 📗
Весной — осенью я на бредни Грека не реагирую, а зимой — летом вникаю. И верю, что он герой: помогал в августе 41-го отцу отстреливаться от немцев — теребил ленту, чтоб не заклинило пулемет. Отец Грека, матрос с «Авроры», был военпредом на Краматорском заводе, где выпускали «катюши», и отвечал за эвакуацию эшелона с оборудованием. Немцы заняли Краматорск — эшелон еле выполз задом из осажденного города. Потом Грека контузило, он потерялся, его подобрала врачиха: «Мальчик, что у тебя болит?» — «Я есть хочу», — сказал маленький Грек, и врачиха заплакала. После контузии Грек учился заново ходить и говорить.
Но история о том, как Грек поймал, вернее, сообщил в НКВД о фашистском парашютисте, вместо Сталинграда спустившемся в поселок Тогудзак в ста км от Тобольска, меня достала, и я заорал Греку: «Врешь!» Грек достал пожелтевшую газетную заметку: «Пионер Вова Греков поймал диверсанта». Васин Греку тоже верит, но не всегда.
А вот Старче Греку не верит, ибо сам герой, а для двух героев места в нашем околотке маловато. Старче, бывший трюмный матрос на сторожевом катере, по собственной воле в сорок с лишним лет записался в Афган. И привез оттуда через пять лет расколотую башку и мешок женских сломанных серебряных украшений. Что он в Афгане делал — молчит, «рота прикрытия» — и весь сказ. Его незаконнорожденное серебро я по сей день пристраиваю по знакомым. Позже выяснилось, что война в Афгане была ограниченная, проще говоря — ее не было. «А я где был?!» — стучал Старче по шраму, на что садовые огородники лишь кротко пожимали плечами: «Кто его знает, может, сидел». Однажды Старче не выдержал, напился, положил в цеху под пресс медали, военный билет и нажал педаль… Я предлагал ему помощь по восстановлению документов и, соответственно, льгот, но он — наотрез, без объяснений.
— Могила-то у меня есть… — запоздало вспомнил Васин. — Дочкина…
Чтобы угри не расползлись повторно, Васин нанизал их на шампуры. Процедил первый бульон под основную уху, разварившихся ершей в марлевом мешочке брезгливо сунул Старче — для Кики, и заложил в котел потрошенных стерлядей целиком. Я подарил ему старинную кулинарную книгу с «ятями» «Подарок молодым хозяйкам», по ней Васин, щурясь, подставляя рецепт под остатки осеннего солнца, и готовил сейчас стерляжью уху «кольчиком». Я протянул ему свои очки.
— Что ты маешься?
— Не надо. — И пояснил свое упрямство: — В очах я плохо слышу.
Пожилые мои товарищи вопросов мне не задают. Спросить — значит одолжиться, а быть обязанными они не любят. Приходится самому их бодрить — стараюсь не переборщить, выковыривая из них подробности. С автобиографическими деталями они расстаются с трудом — это их капитал.
— Угрей жарить будешь? — на всякий случай осторожно спросил я Васина.
— Коптить. Как омуля. На рожнах. С носика закапает — готов.
Старче потер поясницу.
— Болит чего-то…
Васин брезгливо задрал бровь:
— Мнительный?.. Возьми его в кулак и мни.
— Мни — не мни, все равно не стоит, — в сердцах махнул рукой Старче. — Может, от таблеток? Я пилюли от давления принимаю, бросить, что ли?..
— Это не от пилюль, Петя, — задумчиво сказал Грек. — Это тебя пожар по мозгам шибанул. А потом вниз по нервам спустилось. К психиатру тебе надо. Желательно, половому.
— Отпустило вроде, — сказал Старче, покряхтывая. — А про Серегу чего народ говорит, у-у…
Садовый товарищ.
— Ну-ка? — заинтересовался я.
— Не работаешь, машины меняешь… В тюрьму детскую ходишь?.. Типа педофил несознательный…
— Подсознательный, — уточнил я.
— … или бабки там отмываешь?
До недавних времен я действительно ходил в Можайскую воспитательную колонию наставлять заблудших пацанов. Свой молодняк разбежался: сын с внуками в Монреале, племянница в Австралии, педагогировать некого. А бандюганы вроде слушали.
— Ты чего поебень всякую собираешь, непосредственно! — рявкнул Васин, но не в мою защиту, а из абстрактной справедливости.
Старче вытряс слипшихся ершей в траву, поманил Кику. Кика ткнулась носом в горячее месиво, чихнула и завиляла в нетерпении коротким белым хвостом-лопатой, похожим на овечий курдючок.
— Я не собираю, — помотал головой Старче. — Я прямо говорю: «Серега не пидор, Серега грамотный».
До пожара Старче тихо-мирно жил на пленэре, читал фэнтези, пил пиво, гонял видак, раз в три дня ездил в Москву — дежурным сантехником в подземном коллекторе. И кормил свору собак, Кикино потомство. Я возил его в Можайск на мясокомбинат отовариваться: подчеревок, обрезь, жилы… Но приработок в Москве у него отняли чернявые конкуренты вроде тех, которые утром собирали металл, пенсия была невелика, и собаки начали активно проедать его афганское серебро. Васин был возмущен и грозил перестрелять Кикино поголовье. Спасибо, зима прибирала неоперившийся осенний приплод. Но каждой весной Кика включала форсаж, и все начиналось по новой. Я пытался умыкнуть Кику для стерилизации, но Старче не дал уродовать любимицу. Теперь он приезжал из Москвы на свое пепелище и, как ведьма, мешал арматуриной дымящееся варево для собак в огромном чане с надписью на боку «п/л Елочка». Потом прятал алюминиевый котел от бомжей, соискателей цветного металла, и возвращался в ненавистный город. Васин с Греком неоднократно предлагали ему кров, но Старче из гордости от ночевой отказывался.
На бесшумных лапках к Васину подошла ветхозаветная сивая Дамка с мышью в зубах. Шерсть вокруг шеи у нее была выбита котами. Она положила подарок у ног Васина, скромно отошла в сторонку, села, как копилка, и уставилась на хозяина глазами Кашпировского.
— Брешко-Брешковская, вот ты кто, — уважительно сказал я и пояснил на всякий случай: — Бабушка такая была, революционэрка.
— Умница, — согласился Васин, кинув пустую бутылку под куст калины. — Поймает грызуна и несет свою жертву, а ведь ничего не кончала. Покладистая девка. С вида — ласковая, а случись котята — любой собаке оба глаза на когтях подымет…
— Дамочка, принеси Петру Ивановичу бутылочку, — сказал я. — Из морозильника.
— Не трог ее, — очень серьезно сказал Васин. — Сам схожу. Она, вон, все в лес глядит — не заболела ль часом?
— А я для от мышей простой раствор делаю, — сказал Грек. — Картофель с водой плюс яд и так дальше.
— Грек, возьми Кику на зиму, будь человеком, — взмолился Старче. — Я за ней приданое дам.
— Да не скули ты, — поморщился Васин. — Его и без тебя родня обуяла.
Забот у Грека действительно перебор. От трех жен у него дети, но удачная только одна, младшая, красотка Наташа со знанием языков и дочкой Настенькой, очаровательной голубоглазой «лолитой». Сейчас дочь строила коттедж по Ново-Рижскому шоссе и внучку с бабушкой определили к деду. Девочка писала рассказ про ежика, я ей помогал. Но Грек опасался, что про внучку пронюхает пле-мянник-«тюремщик» — и как бы чего не приключилось… И уже был не прочь, чтобы тот сел повторно — общего спокойствия ради. Еще у него в Москве сын, инвалид Чечни, которого Грек ездит по субботам мыть.
— Мне коляска нужна детская, — задумчиво сказал Грек. — Двойная. И манеж.
— Кого-о?.. — Васин замер с ледяной бутылкой в руке. — Не понял юмора? Рожать надумал, непосредственно?
— Люська, — кивнул Грек. — Занеслась.
Вот это новость! Оказывается, средняя дочь Грека, безработная, на старости лет забеременела, у нее определили двойню, и теперь она хочет получить с государства материнский капитал.
— Бог даст, вы-ыкинет, — пробасил Васин. — Нельзя же так.
— Не скажи, — повел головой Грек. — Уже закрепилось… А-а… Пускай рожает, я детей люблю.
Эту дочь Грек не жаловал, но опекал — она была от любимой жены Зои. Когда-то из-за измены Зои он хотел застрелиться. Недавно он привез из Москвы старые полуслепые фотографии. На одной — он плывет в лодке по большой воде. Лицо спокойное, отрешенное… О чем он тогда думал, этот еще молодой, не знакомый мне Владимир Александрович Греков? Я уверен, что о своей любви, о Зое…
