Большая собака - Соломатина Татьяна Юрьевна (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗

– Представляешь? Бабочки живут всего один только день! – говорит ей мама.

Лидочка очень хорошо представляет и не понимает, почему мама расстраивается, что бабочки живут «всего один только день». Скажет тоже, «всего». Это не «всего один только день». ЭТО ВСЁ – один только день. Как мама не чувствует? На самом деле все живут всё один только день, а потом умирают. А на следующий день снова рождаются. Просто так, без причины. И умирают без причины, просто пережив всё отмеренное неизмеримое. И рождаются без причины с предощущением всего. Просто, пока время ещё не становится конечным, помнят после утреннего рождения, что было перед вечерней смертью.

– Не расстраивайся, мамочка! – утешает маму Лидочка. – Бабочка сегодня умрёт, а завтра снова родится!

– Глупая ты, не понимаешь! – улыбается мама Лидочке.

– Дедушка говорит, что я умная.

– Дедушка у нас вообще много говорит. Особенно того, чего не надо, – сердится мама.

«А потом оказалось, что люди не умирают каждый день, а просто спят. Было даже как-то обидно. Потому что если ты рождаешься и умираешь каждый день, то времени у тебя – полная бесконечность. Когда уже начинаешь просто спать, то оно, время, превращается в графы дневника, в календарь, где красным отмечены выходные и праздники. И сразу уменьшается под этими присвоенными значениями. Время пугается интервальности и съёживается, как облитый крутым кипятком целлофан, и куда-то девается, как свежие красивые живые грибы тоже деваются куда-то, будучи вывалены на раскалённую сковородку. Бабушка говорит, что они ужариваются. Теряют воду. Вот так и время ужаривается, теряет воду, и этих самых «вод времени», вычитанных из того романа «Китайская философия», что валяется у деда на столе, тебе всё время не хватает, чтобы напиться. Ты глотаешь и глотаешь время, а жажда остаётся. Естественно, ты же пьёшь уже ужаренное, потерявшее воду сухое время».

Примерно так время от времени размышляет Лидочка, начавшая спать от усталости, перестав умирать от пресыщения бесконечностью. Лидочкино время «ужаривается» школами общеобразовательной и музыкальной. «Теряет воду» в бассейне «Динамо». Испаряется в «воронцовском» дворце пионеров имени Яши Гордиенко. [16] Усыхает за выполнением бесконечных домашних заданий «по предметам». К чистым источникам беспредметной воды Лидочка приникает всё меньше и меньше.

– Моё время, дедушка, стало как-то быстро терять свои воды! – вздыхает постаревшая семилетняя Лидочка.

– Береги его, береги его, детка. Наслаждайся каждой каплей. Мучительна смерть бесконечности от временнОго обезвоживания. Другие, нормальные взрослые, не такие безумцы, как твой дед, называют эту мученическую смерть взрослением. Но какая разница, как ты умирал вечером – легко или мучительно, если утром снова непременно родишься, так или иначе? Иди, Лидочка.

Девочка послушно уходит в своё новое конечное время. Старик с вечной бесконечной любовью смотрит ей вслед.

Лидочка растёт, и её город перестаёт быть камерным, разделённым всего на два сезона, на две реперные точки бытия – квартиру и дом. Оказывается, что город не только её, Лидочкин, не только соседей и друзей, а и ещё кого-то. И этих «кого-то» очень и очень много. Город больше, чем «Центр», «Фонтан» и «Черноморка». Он больше мифов, книг и фильмов о нём, как время больше человеческих представлений, как вода – огромнее знаний о ней. И жизнь есть даже за границей старого Порто-Франко – улицей Комсомольской, – как есть вечность до рождения и после смерти.

Дедушка, не терпящий уплотняющихся пространств и замшелости пенсионного водоёма, как-то утром встаёт, тягает гири, обливается, одевается, бреется, уходит сторожить и не возвращается в положенный срок. Не возвращается и через сутки. Потом – не возвращается через двое. В последующее сорокавосьмичасовое течение интервального времени Лидочкина бабушка и мама, обезумев от тревоги, звонят в милиции города, в морги города и в больницы города в попытках разыскать имя, отчество, фамилию, приметы и возраст. Лидочка, сама пугаясь того, что она надумала и собирается сказать, подходит к бабушке и тихо спрашивает её:

– Куда чаще всего в нашем городе попадают те, кто не жив и не мертв, похож на многих других и не может сказать, как его зовут и сколько ему лет?

– Чёрт! – вдруг выкрикивает никогда не ругающаяся бабушка. – Поехали в Еврейскую!

Они садятся в такси, подъезжают к «проходной» на Богдана Хмельницкого и через полчаса находят дедушку.

– Неизвестный. Доставлен в отделение реанимации в бессознательном состоянии каретой «Скорой помощи» сутки назад. Посмотрите, может, ваш? – равнодушно говорит дежурная медсестра.

Дедушка в большой палате, страшной уже тем, что в ней, как в мертвецкой (это слово Лидочка только что вычитала в «Яме» Куприна), вперемежку лежат и мужчины, и женщины. И почти все они в «бессознательном состоянии». «Это какое-то странное состояние – «бессознательное», – думается Лидочке. – Оно не живое, не мёртвое и не спящее. Оно похоже на состояние медуз, выброшенных прибоем. Не движется, не начинается, не кончается, а… колышется. Вокруг море, солнце, визг малышни, а состоянию медуз всё равно. Они бессознательно колышутся. Отбросит кто-то в песок – и куски прозрачного студня съёжатся, порвутся в сморщенные клочья, «ужарятся» на солнце. Возьмёшь за купол ладошкой, опустишь в волну – болтается в прибое. А что там с ней, в прибое, после бессознания?..»

К человеческим телам тянутся жуткие оранжевые резиновые трубки, надетые на воткнутые в плоть иглы. У иных изо рта торчат зловещие гофрированные шланги, будто высасывающие воздух из бессознательных людей-медуз в металлический ящик на колёсиках. У дедушки во рту ничего нет. Губы потрескались до ран. Щёки впали. Руки, прежде такие красивые, мускулистые и сильные, покрытые кожей в бархатную, приятную на ощупь, успокаивающую морщинку, сейчас багрово-синие и какие-то необычно дряблые, неприятные, как старый, изжёванный временем картон.

– Флебит, – поясняет взрослый красивый мужчина в белом халате, поймав Лидочкин взгляд. – Воспаление вен. – Но это так, осложнение терапии. Основной диагноз – кровоизлияние в мозг, возникшее в результате механической травмы головы. Плюс внутренние кровоизлияния в паренхиматозные органы, но куда его на стол?.. – Доктор вздохнул. – На операционный стол. – Уточняет он для испуганной Лидочки, – Его сильно избили, короче говоря. – Снова обращает он к взрослым женщинам. – И ещё обезвоживание. Судя по состоянию – цвету и тургору – кожных покровов, он долго лежал на солнцепёке, пока его не обнаружила какая-то собачница. Лето, сами знаете, какое. – Действительно, июль жаркий. До сорока градусов в тени. – Мы в вены лили, чего могли, но вы же понимаете… Он так и не приходит в сознание. Сердце пока работает, что удивительно. При таких лабораторных показателях непонятно, как он ещё жив. Как он вообще выжил? Такая дегидратация на фоне таких повреждений в его возрасте. Хотя мужик крепкий, редко такие встречаются. В общем…

– Доктор! Выйдем на минутку! – Мама уводит врача в коридор, чтобы поговорить наедине.

О девочке забывают, и она тихо стоит, боясь пошевелиться. Не потому, что ей страшно, а чтобы не заметили и не переключили внимание, так нужное сейчас дедушке, на неё. Бабушка садится на край кровати и берёт дедушку за руку. Спустя мгновение он открывает глаза, называет бабушку по имени, шепчет ещё пару слов и, как кажется Лидочке, наконец-то спокойно засыпает, видимо, устав от своего «бессознательного состояния».

– Я знала, что ты дождёшься. Знала, что ты не уйдёшь, не попрощавшись, – тихо говорит никому бабушка, и больше ничего не говорит никому целый месяц. Она молчит, даже когда мама рыдает и кричит: