Искупление - Горенштейн Фридрих Наумович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Ты можешь жить самостоятельно, — сказал Платон Гаврилович, показав в дверь свое намыленное лицо, так как он брился, за отца еще будешь года два получать пенсию… Окончишь семилетку, поступишь в техникум.
Майя внесла в комнату дымящуюся чашку бульона. Это был настоящий куриный бульон, крепкий и опьяняющий, сваренный из кур, полученных Платоном Гавриловичем в каком-то дальнем сельмаге после лекции о международном положении. С каждым глотком Сашенька чувствовала свое крепнущее тело — так ей казалось, но держать чашку еще все ж было трудно, поскольку была она тяжелой, наполненной до краев крепким, наваристым бульоном, а руки Сашеньки были слабы от трехдневной температуры. Чашка наклонилась, и жирные капли бульона плеснули на пододеяльник. Софья Леонидовна взяла чашку у Сашеньки и приставила край ее к Сашенькиным губам. Сашенька пила, испытывая необычную благодарность, и ей даже захотелось обнять и поцеловать чту добрую женщину, но одновременно знакомое беспокойство бродило в Сашенькиной голове, она вдруг поймала себя на том, что ей хочется крикнуть Платону Гавриловичу: не надо, не становитесь рядом, не подходите… Но Платон Гаврилович подошел, взял Софью Леонидовну под руку, плешь его прикасалась к ее пыльному плечу, и Сашенька со злостью отдала себя во власть своих же нелепых выдумок, которых боялась и от которых не знала, как избавиться. Она представила себе все, что делал Френк Капра с гибкой блондинкой, по вместо темпераментного мексиканца был Платон Гаврилович с лысиной и телом подростка, а гибкую блондинку заменяла Софья Леонидовна. Это видение было так смешно и так ужасно, что Сашенька с силой ущипнула свою ногу под одеялом в наказанье и едва не поперхнулась бульоном.
— Пей маленькими глотками, — строго сказала Софья Леонидовна.
— Хорошо, — сказала Сашенька и, не выдержав, рассмеялась.
— Ты чего? — спросил Платон Гаврилович.
— На нее смехотунчик напал, — сказала Майя, тоже засмеявшись.
— Значит, выздоравливает, — сказала Софья Леонидовна, — не будет больше в маркизете бегать по морозу.
К счастью, во входную дверь застучали. Стучали сильно, кулаком, и стало сразу ясно, что это стук незнакомого человека.
— Кого еще несет в выходной с утра? — сказал Платон Гаврилович. — Может, ко мне посыльный из райисполкома, лекцию ехать в Хажинский сельсовет читать… Но ведь вчера перенесли на четверг.
Платон Гаврилович был в галифе, вполне пригодных четырнадцатилетнему мальчику, а сверху на нем была теплая нижняя фуфайка подросткового размера, пуговички которой на груди были расстегнуты, обнажая детскую грудь, покрытую седым курчавым волосом. Он натянул поверх фуфайки полувоенную гимнастерку ответработника и, надевая на ходу широкий командирский ремень, пошел в переднюю.
— Это к тебе, Саша, сказал он, вернувшись через некоторое время, — навестить пришли… Это Ольга, — повернувшись к Софье Леонидовне, добавил он. Женщина, которая полы у нас мыла… И с ней еще кто-то…
Сашеньке стало почему-то страшно, она забилась в угол дивана, натянув одеяло под горло. Войдя, Ольга тоже посмотрела на нее с испугом. Вслед за Ольгой в комнату вошел танкист-«культурник». Оба были с красными от мороза лицами. Некоторое время длилась неловкая тишина, потом «культурник» сказал:
— Здравствуй, Саша… Вот наведался… Ольга мне адрес показала…
— А вы кто Саше будете?-подозрительно и ревниво глядя на «культурника», спросила Софья Леонидовна.
— Никто он мне, — вдруг со злостью выкрикнула Сашенька, — не знаю, чего им надо… Чего пришли… Хотят чего-то от меня выведать… Чего-то против меня хотят…
Как только Сашенька крикнула, Ольга испуганно попятилась к дверям, «культурник» посмотрел удивленно, а Софья Леонидовна быстро стала между гостями и Сашенькой, положив Сашеньке руку на голову.
— Не бойся, деточка, — сказала Софья Леонидовна. — Ты в своем доме, тут тебя не обидят… Это, видно, штучки твоей матери… Только уж лучше б она сама пришла, чем чужих людей посылать… Все ж дочь…
— Извиняюсь, конечно, — кашлянув, сказал «культурник», — мать бы рада прийти, только не может, арестована она уже третий день…
— Я так и знал, — нервно выкрикнул Платон Гаврилович, — я чувствовал, что женщина, которая не умеет воспитывать свою дочь, кончит уголовщиной… Женщина, у которой отсутствует материнство, отсутствует и нравственное начало…
— Извиняюсь, конечно, — сказал «культурник». — Уголовщина там не Бог весть какая… Ее задержали в проходной с продуктами… Я ее действия, конечно, не одобряю… Но только делала она это не для себя… Дочка нервная, ей питание усиленное надо…
— Я не просила, не просила, — крикнула Сашенька, — я говорила, что она позорит… Она позорит отца… Его память… Она не мне… Она половину… Она больше половины отдавала… Она не ради меня…
— Успокойся, Саша, — сказала Софья Леонидовна, — у тебя подымется температура… У тебя глаза лихорадочные.
— Это верно, негромко сказал «культурник», — чего уж сейчас… Я у нее был сегодня… Просила она, чтоб пришла ты повидать перед отправкой… Их в Гайву перевозить будут… Судить-то ее по месту жительства будут, я уж со следователем говорил… А пока в ту тюрьму перевезут… Тут тюрьма разрушена, а в КПЗ долго не продержат… К ним в пятницу допускать будут…
— Она больна, — торопливо сказала Софья Леонидовна.
— Это я вижу теперь, — ответил «культурник».
— А вы кто ее матери будете? — подойдя вплотную и поднимаясь на цыпочки, строго спросил у «культурника» Платон Гаврилович.
— Любовник это ее, — задрожав, выкрикнула Сашенька, — она память отца позорит…
Сашенька старалась не смотреть на «культурника», но неожиданно, сама не зная почему, глянула, и у нее перехватило дыхание, точно все, что она знала про себя, в один миг стало известно и ему до самых мелочей, до того, что подчас она и от себя скрывала, и сейчас Сашенька была полностью в его власти, сидела под его взглядом обнаженная и беззащитная. Это длилось недолго, может быть, не более минуты, затем Сашенька пришла в себя, однако уже не кричала, а сидела тихо, забившись в угол.
— Садитесь, пожалуйста, — неожиданно сказала Майя и подвинула стулья «культурнику» и Ольге. Они сели, «культурник» твердо опершись о спинку, а Ольга на самый краешек, боком.
— Тут вам мамаша записку передала, — переходя на «вы», тихо сказал «культурник». Он наклонился и подал Сашеньке бумагу, сложенную треугольником, как фронтовые письма от отца. Сашенька взяла, развернула и начала читать корявые, писанные чернильным карандашом строки.
«Дорогая доченька моя Саша, — писала мать, — с приветом к тебе твоя мать Екатерина. Такая, доченька, стряслась беда. Но ты не волнуйся, следователь говорит, что много мне не дадут, если чистосердечно во всем признаюсь, подберут хорошую статью, как за мелкое хищение, а не хищение государственного имущества на военном предприятии. Дай-то Бог. И, может, учтут мое вдовство и фронтовую смерть моего мужа, а твоего отца. Доченька, я ночи здесь не сплю, когда думаю, как же ты будешь жить без меня. Тебе учиться надо, и ты болезненная, тебе питаться хорошо надо. Спасибо Софье Леонидовне, она к тебе как родная мать, даже лучше, ты цени это, потому что она все ж тебе чужой человек, а она про тебя заботится. Доченька, я тебя перед нашей разлукой ударила. Ты прости меня, сердце зашлось и болело после того еще долго и сейчас еще болит. Ты не сердись и приходи в пятницу, я тебя повидать сильно хочу. Твоя мать Екатерина».
Сашенька читала долго, начиная и останавливаясь, перечитывая, доходя до конца и вновь читая первые строки. В глазах ее плыл туман, груди было тяжело, и не хотелось ничего на свете, кроме того как сидеть так с туманом в глазах и тяжестью в груди.
— Чего она там такое написала? — сердито сказала Софья Леонидовна и хотела взять письмо, но Сашенька торопливо, даже резко отстранила ее руку и спрятала письмо под рубашку на груди. Увидав, что Сашенька притихла, сидит грустная, с мокрыми от слез щеками, Ольга несколько осмелела.
— Васю тоже зарестовали, — сказала она, жалко… — Понятливый он был, тихий… Я б возле него прокормилась… А кроме Васи, кому я нужная…
