Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод) - Рэнд Айн (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Чтобы компенсировать железным дорогам дополнительные расходы и смягчить процесс перестройки был объявлен пятилетний мораторий на выплату процентов и вкладов по всем ценным бумагам железнодорожных компаний — гарантированным и негарантированным, конвертируемым и неконвертируемым.
Чтобы получить средства для содержания чиновников, следящих за выполнением указанных директив, штат Колорадо был обложен особым налогом как наиболее крепкий среди всех прочих и способный выдержать всю тяжесть экстренной ситуации в размере пяти процентов от общей суммы продаж всех его промышленных концернов.
И тут Дагни вскрикнула, позволив себе те запретные слова, произносить которые не позволяла ей гордость, требовавшая, чтобы она самостоятельно находила выход из любой ситуации… В нескольких шагах от нее оказался мужчина, она даже не заметила, что это простой оборванец, и воскликнула только потому, что происходящее было немыслимо, а он случайно оказался рядом:
— Что же нам теперь делать???
С безрадостной ухмылкой опустившийся тип молвил:
— А кто такой Джон Голт?
Особый ужас в нее вселяло не положение «Таггерт Трансконтинентал», не мысль о раздираемом на части Хэнке Риардене — она боялась за Эллиса Уайэтта. Заслоняя собой все остальное, делая его не столь острым, второстепенным, перед ней стояли две картины: невозмутимый Эллис Уайэтт, бросающий ей упрек перед ее столом: «Теперь вы можете погубить меня; возможно, мне придется уйти, но если это произойдет, я постараюсь захватить с собой и всех вас»., и та ярость в движении Эллиса Уайэтта, с которой он швырнул бокал в стену.
Картины эти создавали в душе ее единственное ощущение — ощущение близкого, немыслимого несчастья и того, что она обязана его предотвратить. Надо было найти Эллиса Уайэтта и остановить его. Дагни не знала, с чем именно придется ей столкнуться, она понимала только одно: Уайэтта надо остановить.
И твердо помня, что первейшая обязанность человека заключена в действии — лежи он под развалинами здания, будь он разорван на части при воздушном налете, что бы он ни чувствовал, — Дагни бросилась бежать по платформе, и, завидев начальника станции, крикнула ему:
— Задержите Пятьдесят седьмой, я приказываю! — А потом метнулась к прятавшейся в темноте телефонной будке и назвала оператору междугородней связи номер Эллиса Уайэтта.
Она стояла с закрытыми глазами, привалившись к стене будки, прислушиваясь к мертвому жужжанию металла, превращавшемуся в далекий звонок. Ответа не было. Гудок ввинчивался в ухо, новыми и новыми спазмами сотрясая все ее тело.
Дагни вцепилась в трубку так, словно именно из-за нее Уайэтт не подходит к телефону.
Ей хотелось, чтобы звонок стал громче. Она совсем забыла о том, что раздававшийся у ее уха сигнал совсем не тот, что звучит сейчас в доме Уайэтта. Она не замечала, что кричит: «Эллис, не надо! Не надо! Не надо…» — пока не услышала полный холодной укоризны голос телефонистки:
— Ваш абонент не отвечает.
Сидя возле окна вагона поезда номер 57, Дагни прислушивалась к стуку колес по рельсам из риарден-металла. Она сидела, покорно покачиваясь в такт движению вагона. За черным блестящим стеклом проплывал край, который она не хотела видеть. Это была ее вторая поездка по новой ветке, и Дагни старалась не вспоминать о первой.
Пайщики, думала она, пайщики «Линии Джона Голта» — это ей, под ее честь доверили они свои деньги, сбереженные и скопленные за годы упорного труда; они поверили в ее способности, они полагались на ее трудолюбие, как на свое собственное, и ее, Дагни Таггерт, заставили предать их в руки грабителей: не будет больше никаких поездов, не будет грузов, линия будет превращена в трубу, позволяющую Джиму Таггерту высосать из пайщиков деньги и положить в свой карман, не заработав их, лишь в награду за то, что позволит другим обобрать собственную дорогу… Облигации «Линии Джона Голта», еще утром являвшиеся гордым залогом экономической стабильности и будущего владельцев, за какой-то час превратились в резаную бумагу, которую не купит никто… в бумагу, не имеющую цены, будущего, силы — кроме той, что нужна дабы захлопнуть двери и остановить колеса последней надежды страны… И «Таггерт Трансконтинентал» превратилась из живого растения, питающегося производимыми им самим соками, в каннибала, пожирающего не рожденных еще детей, которые могли бы стать великими.
Налог на Колорадо, подумала она, деньги, которые хотят взимать с Эллиса Уайэтта на оплату существования тех, кто намеревается связать его, лишить самой возможности существования, тех, кто будет заботиться о том, чтобы он не получил поездов, цистерн, трубопровода из риарден-металла… С Эллиса Уайэтта, лишенного права на защиту, лишенного права голоса, оружия, и, что хуже всего, превращенного в инструмент саморазрушения, помощника тех, кто губит его, производителя их пищи и орудий труда… С удушаемого Эллиса Уайэтта, чья светлая энергия обращена против него самого и преобразована в удавку… С Эллиса Уайэтта, стремившегося превратить нефтеносные сланцы в неиссякаемый источник горючего… С Эллиса Уайэтта, предвкушавшего второй Ренессанс…
Дагни сидела, согнувшись, положив голову на руку, опущенную на узкий карниз окна, а мимо в темноте пролетали плавные изгибы иссиня-зеленых рельсов, горы, долины и новые города Колорадо.
Дернувшийся на тормозах вагон заставил ее распрямиться. Остановка была непредусмотренной; платформу небольшой станции запрудили люди, смотревшие в одну и ту же сторону. Пассажиры бросились к окнам. Вскочив на ноги, Дагни побежала по проходу между кресел, спустилась вниз по ступенькам на продуваемую ветром платформу.
Трагедию она заметила сразу, и отчаянный крик ее прорезал глухой ропот толпы; именно это она и ожидала увидеть, именно этого и боялась. Между двух гор, новой зарей освещая все небо, горы крыши и стены станционных зданий, над нефтепромыслом «Уайэтт Ойл» стояла сплошная стена пламени.
Потом ей сказали, что Эллис Уайэтт исчез, оставив после себя только доску, прибитую гвоздями к столбу у подножия горы… Увидев на доске выведенную его почерком надпись, она поняла, что ждала увидеть именно эти слова: «Оставляю все таким, каким было оно до моего прихода. Берите. Оно ваше».
