Челленджер - Ян Росс (библиотека электронных книг txt) 📗
– Отойти от машины, – рокочет искажённый громкоговорителем голос. – Лицом к стене.
Я стою, как приказано, и свет мигалок выхватывает слишком подробные детали обшарпанного бетона с отпечатками опалубки. Самое время испугаться – мысль прорисовывается вяло, будто всё происходит не со мной.
– Пьян? – полуутвердительно спрашивает один из охранников правопорядка.
– Пьян, – киваю я.
– Оружие? Наркотики?
Я молчу. За спиной ведётся обмен односложными репликами, после чего я отстранённо чувствую, как мои карманы бесцеремонно обшаривают.
– Оп-п-па, – извлекая остатки кокаина, присвистывает второй, – ну-ка, ну-ка, что тут у нас?
Он грубо тормошит меня, развернув к себе. Рыхлая самодовольная рожа с кривыми зубами и землистой кожей несколько возвращает меня к действительности, и я нахально скалюсь, глядя в его свинячьи глазки.
– А ты как думаешь? – я развязно пародирую его издевательский тон.
– Я тебя спрашиваю. – Для острастки меня ещё раз встряхивают.
– Это сахар, – продолжаю куражиться я. – Сахар для моей любимой бабушки.
Меня снова хватают и, рывком заломив руки, укладывают лицом в капот. Шмон возобновляется, а я смотрю на Challenger, ещё не в состоянии переварить…
– Так, а это тогда что? – одутловатый мент трясёт перед моим носом пакетиком травы.
– А это чай. Ну типа, для которого сахар.
– Тоже для бабушки?
– А то!
– Эй, Билл, – подаёт голос немногословный напарник, – вяжи этого болвана.
– О-о! Тоже чайку захотелось?
– Ага, поедем чаи распивать, – отзывается одутловатый, надевая на меня наручники, – и бабушку пригласим.
И тут я вспоминаю про меч, воткнутый в приборную панель, и меня переклинивает. Я вырываюсь и ору, но они лишь посмеиваются, запихивая меня на заднее сиденье мусорской тачки, которая продолжает завывать, полоумно мигая и придавая всей сцене несколько потусторонний видок. Мы трогаемся, они выключают сирену, и вслед несётся:
…I'm a creep
I'm a weirdo-o-o-o…
* * *По дороге в обезьянник остатки бесшабашного настроения улетучиваются, и я осознаю, что вождение в нетрезвом виде – это две недели в каталажке вообще без каких-либо разбирательств, а хранение и употребление марихуаны – серьёзная статья уголовного кодекса, не говоря уж о коксе, мерзком, тупом наркотике, по сути, никогда мне не нравившемся.
Вспоминается утерянный диск, но это не вызывает почти никаких эмоций, то ли ввиду общей измождённости, то ли потому что в глубине я даже рад, что так сложилось с Ариэлем. Ведь без этого толчка моё тщеславие и малодушие не позволили бы разорвать порочный… Резкий спазм сдавливает дыхание, и разом наваливаются таившиеся в закоулках подсознания архетипы тюремной тематики: испещрённые татуировками ниггеры и бритоголовые латинос, заточенные рукоятки стальных ложек, общие душевые, расовые группировки, больные изуродованные бомжи и коррумпированные надсмотрщики, только и ждущие возможности выместить годами гниющую внутри агрессию и отвращение к собственной судьбе.
По прибытии в участок меня ещё раз тщательно обыскивают, заставив раздеться догола, и ведут тюремным коридором мимо ряда железных прутьев, местами зачем-то обтянутых металлической сеткой. Один из сопровождающих распахивает дверь, другой молча тычет между лопаток, я шагаю внутрь, и решётка захлопывается.
Слева кто-то заворочался. В полутьме видна лишь сухопарая фигура. Невнятно выругавшись, он встаёт и, ссутулившись, пробирается в дальний угол, держась подальше от кровати, с которой доносится басовитый храп и свисает голая нога внушительных размеров. Осмотревшись, я замечаю единственное свободное место как раз над здоровенным типом, которого, по-видимому, стоит особенно опасаться. Забившись за унитаз, сутулый нервно шелестит фольгой. Слышится щелчок зажигалки, и пламя на миг выхватывает щербатое лицо с резкими скулами на впалых щеках. Докурив, он прячет порошок и с теми же предосторожностями возвращается, ложится и замирает, обняв себя за плечи.
Я затравленно топчусь у входа. Когда всё стихает, подхожу к двухэтажным нарам, мельком гляжу на мужика, развалившегося на нижней койке и как можно более осторожно лезу вверх по предательски поскрипывающей стремянке. Подушка отдаёт химией. Надо выровнять дыхание и унять мельтешащие страхи. Успокоившийся было торчок сдавленно кряхтит, но тут же умолкает. Шарахнувшись, я ложусь обратно, брезгливо передёргиваюсь и поплотнее укутываюсь тонким колючим одеялом. Постепенно удаётся согреться, я закрываю глаза и, цепко прислушиваясь к окружающим шорохам, впадаю в болезненное полузабытьё.
* * *У классной доски строго одетая Ира тягуче выводит слова, которые я мучительно переписываю в тетрадку.
– Я мать. У меня ребёнок. – Зубодробительный скрип мела по грифельной поверхности судорогой сводит скулы. Я ужасно волнуюсь, боясь допустить ошибку, а карандаш так и норовит выскользнуть из влажных пальцев. – Я должна думать о будущем, а ты оболтус и шалопай.
Дописав, поднимаю глаза и вижу на её месте Ариэля.
– Как, опять десять ноль-пять?! – Он выхватывает тетрадь с моими каракулями, отгрызает большой кусок и, скривившись, сплёвывает обложку. – Это никуда не годится!
– Так точно! – Я вытягиваясь по струнке и, взяв под козырёк, вручаю ему банку с заформалиненным сердцем. – Это наша война!
Ариэль принимается сдирать крышку. Он плотоядно облизывается, стремительно обрастая бурой шерстью, и когда на мощном черепе прорезаются острые концы рогов, раздаётся школьный звонок, а с потолка валятся Платоновы яблоки раздора. Я выскакиваю в коридор, поскальзываясь, несусь по узкому проходу, дёргаю ручки дверей и раз за разом убеждаюсь, что все они заперты.
Наконец одна поддаётся, я влетаю внутрь и оказываюсь в кинозале, полном едва различимых в полумраке зрителей. На экране крупно: моё перекошенное пьяное лицо с
