Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
— Так вот стоял устроитель злосчастной сделки, выторговывая чаем да сахаром победу себе на праздник!
Ахамад обернулся к ней и изменился в лице, в груди у него пробудился гуль жажды. Все нутро загорелось огнем, последняя капля влаги в горле пересохла. Он попытался было двинуть языком, сообразить и сказать что-нибудь в свою защиту, однако старуха избавила его от этой необходимости, когда продолжала:
— Говорили мне, будто ты преследовал его в заветном месте изгнания и устроил эти козни.
С великим трудом выдавил он слюну, пытаясь подавить смущение.
— Я всего лишь посредник. Аллах свидетель… Я передал ему весть об закладе, я предупреждал его о предсказании имама. Я всего лишь посланец. Аллах свидетель!
Она затянула край черного покрывала вокруг лица и сказала печально:
— Будто ты не знаешь, что ни одна тварь земная не в силах подняться на отвесную скрижаль эту и спуститься с нее на плоскую землю? Что ты, не знаешь: кто на небо забрался и вышел на зев тьмы, никогда потом не вернется на равнину? Будто ты не знаешь, что небеса не прощают домогательства и забирают всякого, кто за край тайны заглянет?
Ахамад огородился своим лисамом и пробормотал:
— Откуда мне знать эти премудрости? Как я могу ведать про сокровенное?
— Будто ты не жил на нашей равнине! — проговорила она бессильно. — Говоришь так, словно не в Сахаре родился!
— Я не отрицаю: я — сын Сахары. Только привстать над сокровенным — на это иная мудрость требуется. Я уверен, ты тоже поверишь в его способность совершить подъем, если б ты видела его веру в себя. Что, горный козел не в силах на гору взлететь, пускай и отвесную даже?
Она долго рассматривала его. Смотрела на него отсутствующим взглядом, а потом взгляд ее померк начисто. Скупые слезы просочились из краешков глаз, они заблестели сверкающим светом. Женщина проговорила странную фразу, обращаясь скорее сама к себе:
— Горный козел в силах одолеть подъем на гору, только спустится ли он оттуда еще раз?
6
Подъем он начал с северной стороны с первым проблеском утренней зари. Он полез по выступу с острым краем, покрытому сверху кладбищем круглых надгробий предков. Он был не в силах запретить себе восхищаться терпением тех великанов, их стойкостью и ухищрениям перед потоками и селями, когда они оставляли жизнь на равнине. Он не мог понять, как им удавалось бежать со своими покойниками вверх на плоскогорья и высокие горы. За время своего лазанья по пикам он заметил, что первые сахарские обитатели не довольствовались выкапыванием могил себе подобным на местах, где сбегали сели и сезонные реки, которыми была щедро покрыта Сахара, прежде чем получила известность самой громадной пустыни. Эти люди всегда находили способ прощаться со своими покойниками на вершинах безопасных скал, по соседству с соколиными гнездами. Все плоские уступы гор Сахары покрыты кучками идбани[178], что превращает эти горы в единое огромное кладбище, покрывающее весь мир Сахары от края до края. Что более всего поражало его в этих открытиях, так это крепость черепов и костей под произволом солнца, ветра и алчной почвы. Черепа были захоронены тысячелетия назад и несмотря на это оставались прочными, полированными, блестящими, словно сделанными из равнинного камня, обкатанного вечными селями. Ветер и пыль вечно обнажают свои жала в войне за владение костями умерших. Земля тщится закопать, спрятать и в одиночку владеть ими, однако вечно дует ветер, ведет упорные кампании за то, чтобы вырвать останки из рук своей алчной соперницы и каждый раз обнажает эти кости. Здесь является солнце, протягивает свои лучи, словно потирает руки, радостно предвкушая, как урвет свою часть добычи-жертвы.
Он никогда не забудет, как однажды ему случилось у зева могилы на одной из плоских вершин Тадрарта наткнуться на кучку костей — полированный череп среднего размера, локтевую кость руки, предплечье и таз, вперемежку с разными мелкими останками, наполовину разрушенными, частично слизанными ветром и погнившими в объятиях жадной земли. Они выглядели жалкими следами несчастного существа, которому, наверно, так и не пришло в голову, что судьба может жестоко надсмеяться над его священным скелетом. Он наклонился над этой кучкой, производя свое обследование кончиком палки.
Череп издал мерзкое шипение и извечный враг человека высунул наружу свою агрессивную заостренную голову, вперив в противника устрашающий взгляд омерзительных глаз. Волосы на теле встали дыбом, он понял, что пятится, сам не зная как, потом подпрыгнул и бросился вниз. На уступе пониже его стошнило, он не удержался на ногах, его вывернуло наизнанку. Когда он потом рассказал одному из мудрых пастухов об этом случае, тот сообщил ему, что вечно натыкался на все виды пресмыкающихся и насекомых, прячущихся в черепах предков: это были змеи, скорпионы, ящерицы и жуки. Он поведал ему также, как кладоискатели и несчастные гробокопатели в поисках золота разрывают и оскверняют могилы, разбрасывают останки, а за ними следуют насекомые и пресмыкающиеся, чтобы избрать себе кости жильем или временным убежищем…
Он продолжал подъем.
План подъема он себе наметил давно — когда согласился на это пари. Из долголетнего своего опыта лазанья по вершинам он знал, что покорение отвесных горных башен возможно, только если прибегнешь к хитрости и будешь лезть на нее горизонтально, поднимаясь по спирали. Он готовился начать свою битву с устрашающим Идинаном с северной стороны и полагал, что доберется до нижнего кушака к середине дня, если судьба ему улыбнется, и южный ветер не смахнет его вниз. Он рассчитывал также, что первого кушака он достигнет с южной стороны, или юго-западной, на виду у жителей равнины. Он прибегнет к расселинам и впадинам, поглазеет на зрителей и прохожих, переведет дух и переждет там полуденное пекло, а потом продолжит к исходу дня свой подъем. Если не спать ночью и различать верный путь при свете луны, можно одолеть, как он надеялся, и второй размытый пояс — это последний круг перед четырехугольником отвесных панно у вершины. Первый, нижний пояс был прочерчен вторым потопом, погрузившим в себя Сахару в стародавние времена и длившимся много лет. А второй, верхний пояс образовался на горной башне усилиями вод потопа, проглотившего всех животных и прочих тварей — от этого половодья не спасся никто.
Солнце поднялось. Он приближался к южной оконечности, нависавшей над населенной частью равнины. Окончательное одоление пояса совершится на юго-западной стороне. Он впервые прервал свое путешествие. Зацепился за зазубренный выступ, протянул руку ко фляге дервиша. Так же, одной рукой вывернул пробку и сделал три больших глотка. Перед глазами у него был горизонт, уходящий вдаль к Тадрарту. Он видел, как докрывает далекие горные вершины полоса не рассеявшегося утреннего тумана. Дыхание его успокоилось. Пульс стал ровным. Из мешка доносился запах лепешек, он вспомнил дервиша. Вчера его сморил сон, он отключился. Муса воспользовался такой возможностью и удалился прочь, оставив ему припасы. Не хотел оставаться до утра, чтобы не быть обязанным совершить обряд прощания. Он тоже старался избегать традиционные церемонии. Он заметил, как Муса покидал его украдкой, но сделал вид, что спит, чтобы не затевать формальностей, которые в конце концов терзают сердце самых суровых сахарцев, заставляют гореть и кровоточить их души. Никто не знает, что это за таинственная сила, которую скрывает прощание и которая наносит поражение гордости надменных и вынуждает самых заносчивых кланяться в пояс, исходить слезами и кровью.
В Тадрарте он был знаком с одним вспыльчивым, суровым пастухом, готовым вспыхнуть по мельчайшему поводу и обращавшимся к рукоприкладству со своими соперниками, дававшим им оскорбительные клички, он вечно был с хмурым лицом, никогда никому не улыбался. Он сопровождал его по дороге и Массак Сатафат, они там рядом совершали выпас своих верблюдов. Он пробуждался и вставал при первой заре, начинал воспитывать своих упрямых верблюдов палкой либо кнутом. И больше всего его поражала в спутнике та дикая жестокость, с которой вершил свой самодурский суд над несчастными животными. Когда он выразил свой протест и призвал того к состраданию, заступаясь за животных, тот paзбушевался и в конце концов заставил его выслушать легенду, не лишенную мудрости, о роли палки и наказания в деле воспитания и исправления. А после всего этого о прервал отношения и не разговаривал с ним три дня кряду, ни единого слова не сказал. Когда же пришла пора прощаться по истечении нескольких недель, и Удаду захотелось вернуться со своими верблюдами на старые пастбища в Тадрарте, пастух попрощался с ним с мрачным хмурым видом. Он проделал некоторое расстояние по дороге назад, но вдруг вспомнил, что оставил свои амулеты, привязанные к маленькому высохшему деревцу, под которым они оба провели вчера ночь. Он вернулся на место и увидел своего пастуха сидящим с опущенным на глаза лисамом и дрожащим — он рыдал навзрыд, как ребенок! Удад не поверил своим глазам, остановился как вкопанный, пришел в полное замешательство. Пастух же повернулся прочь, попытавшись загородиться спиной, спрятать последствия своей слабости и возобладать над слезами, да только плечи его продолжали вздрагивать так жестоко… А потом — потом он вдруг вскочил на ноги и обнял своего попутчика. Удад почувствовал — сердце у него сжалось, во всем случившемся он увидел знак расставанья навек. И действительно, спустя несколько месяцев дошли до него слухи, рассказали ему пастухи, как блуждал тот и сгинул в пустыне Массак Меллета, в поисках своих непокорных верблюдов, которых он тщетно пытался воспитывать палкой, и пропал там — погиб от жажды. С того самого дня он вдруг понял, что все, наряжающие на себя перед прочими маски людей жестоких и суровых, прячут в душах грусть, милость и сострадание.
