Новенький - Сатклифф Уильям (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Воздух густел от материала, из которого сооружен фундамент подростковой тоски: синдрома бремени девственности. Чем более ты ему подвержен, тем больше требуется выпить, чтобы заговорить с противоположным полом. В итоге напиваешься так, что уже не можешь придумать, что сказать, когда наконец наберешься храбрости завести разговор, и простой попыткой завязать беседу отвращаешь от себя объект. Бесконечный порочный круг. Бремя все тяжелее, пьешь все больше, разрыв между полами растет, мастурбация из удовольствия превращается в необходимость и т. д. и т. п. В результате общее напряжение достигает крайней степени, и подростковые тусовки оборачиваются оргиями утопленных в алкоголе неврозов.
Водораздел между бортами начал таять, лишькогда нижняя палуба покрылась тонким слоем блевотины. Мальчики и девочки, паралитически пошатываясь, нацелили друг на друга языки. Обжимальщики впились друг в друга и закачались по танцплощадке, жуя партнерам физиономии. Палубные скамейки вскоре оказались забиты раскоряченными парами тыкальщиков и щупальщиков. В красной полутьме различались руки, рвущие непонятное белье, вцепившиеся в малознакомые гениталии. Мальчики неумело шебуршились в кружевных панталончиках, а девочки, все в сомнениях, безрезультатно щекотали воспаленно-багровые головки.
Я чувствовал, что трезвею, но меня слишком тошнило, чтобы пить дальше. Постепенное возвращение умственных способностей повергло меня в пучины депрессии. Почему никто не бросается на меня, пытаясь высосать мне зубы? Почему никто не пускает шумно слюни над моим немытым членом? Почему никто не хочет, чтобы я залез к ней в трусы? Что со мной не так? Не с кем поговорить, никто мне не нравился, и ни с кем не хотелось целоваться.
Барри не приехал. Я был один.
Пошатываясь, я побрел по палубам, отчаянно желая поговорить хоть с кем-нибудь. Через некоторое время мне попался какой-то товарищ по несчастью. Я глянул ему в лицо и нашел там отражение собственного одиночества. Я сосредоточился, пытаясь что-нибудь из себя выдавить. Он, судя по всему, тоже старался. После длинной паузы наконец придумал.
– Ты напился? – спросил он.
– Прости?
– Ты надрался?
– А!.. Да, – соврал я.
Мы надолго замолчали. Слабо хихикнули. Снова пауза.
– Я тоже, – сообщил он.
– Отлично.
Третья пауза объявила нашим усилиям смертный приговор. Мы оба со знанием дела могли минут пять поговорить о том, как мы несчастны, но вокруг было слишком шумно. Да и не место. Беседа завершилась. Я по-прежнему был одинок.
– Пойду возьму еще выпить, – сказал я.
– Ладно.
– Пока.
– Пока.
Теперь следовало добыть еще горючего. По уплотнившемуся рвотному ковру я добрел до бара, влил в себя “кровавую Мэри” (она отдавала бензином, но название обещало убойную крепость) и устремился к наименее уродливой девчонке из имевшихся в наличии.
Я немножко не рассчитал, и мы больно стукнулись зубами, но оба даже не заметили. Мы обжимались. Невероятное облегчение. Наконец-то – паранойю как рукой сняло.
Эта мысль крутилась в голове меньше секунды. А потом меня затопили сомнения небывалых масштабов: вопрос “Почему со мной никто не целуется?” сменился вопросом “Почему мне это не нравится?”. Новая мысль оказалась гораздо хуже.
Мне было скучно, я не знал, как девчонка выглядит, у меня сводило челюсть, и корабль пристанет к берегу только через два часа. В моем положении эти два часа казались целой вечностью.
Прошло, наверное, полчаса, прежде чем я смог вздохнуть. Под предлогом необходимости стереть ее слюну сподбородка глянул на часы и ужаснулся: с момента, когда я на нее накинулся, прошло всего десять минут. Даже не четверть часа, а мы уже друг другу осточертели. “Господи боже, – подумал я, – как же люди живут в браке по сорок лет?”
Оставалось убить еще массу времени. Если б я мог пощупать ее пальцем, это хоть частично спасло бы вечер. Похваляясь на еврейских собраниях, я, черпавший сведения из графических схем и романов, всегда чувствовал себя каким-то шарлатаном. На академическом уровне я был близко знаком с вагиной, но практических опытов на трехмерных моделях почти не проводил. Если не считать единственного случая двенадцать лет назад в “лягушатнике” с кузиной, я и не видел ни одной.
Я боролся с одеждой девчонки, стараясь понять, надеты у нее трусики на колготки или наоборот. Мне очень мешали ее попытки оттолкнуть мои руки. Из книг я знал, что это обычная процедура, но девчонкины сила и настойчивость меня немало поразили. Я отреагировал энергично, и вскоре оказалось, что мы занимаемся настоящим армрестлингом. Тут она убрала руку, а я как раз занес свою, и инерция сработала удивительным образом: я заехал ей в вагину.
Не детский какой-нибудь тычок, а самый настоящий апперкот – безупречно рассчитанный и направленный, стремительно врезавшийся ей точно между ног.
Может, я и не лучший в мире специалист по сексуальным нравам, но базовый этикет знал достаточно, чтобы понять: это было ужасно грубо. Обычно никто за здорово живешь не колотит чужие гениталии. Во всяком случае, не спрашивая разрешения.
Как ни странно, она не заорала от боли. Просто была в шоке.
“Черт! – подумал я. – Пожалуй, вагины пожестче яичек. И то слава богу”.
Вместо того чтобы в эти бесценные мгновения восхищаться упругостью женских половых органов, мне следовало состряпать какое-то извинение. Но не успел я открыть рот, как она ушла.
Я чуть не побежал за ней – сказать, что я нечаянно, но мне было слишком неловко. Я хотел просто забыть о том, что случилось. Хотел забыть, что она существует. Хотел забыть, что существую я.
Хотел заползти в большой темный мешок и просидеть там лет десять.
Эта линия философских умозаключений была прервана жалобой желудка, и я рванулся к окну блевать “кровавой Мэри”. По пути наружу она была чуть приятнее на вкус.
Все еще оставалось полтора часа.
Я поднялся по лестнице и попытался танцевать, но на танцплощадке было слишком много народу. Все просто скакали вверх-вниз на пятачке, размазывая по соседям пот. Для размышлений слишком жарко и громко.
На открытой палубе какие-то парни курили косяк. Я сделал первую в жизни тяжку, от чего ощутил одновременно тошноту и похоть – непотребное сочетание. Решил было пойти в туалет подрочить, но когда вспомнил, сколько там блевоты, мой желудок выразил недовольство. Я кинулся к борту, и меня вырвало в реку, а вставший член больно бился о поручень.
Я поискал стул. Имелся только один, втиснутый между целующейся парой и обжимающейся парой, так что пришлось сесть туда.
Я закрыл глаза. С закрытыми глазами мне показалось, что палуба раскачивается, и желудок запротестовал. Если я не хочу проблеваться снова, придется сидеть с открытыми глазами.
Я сидел неподвижно и пытался отключиться от мира. Желудок-бетономешалка – наименее отвратительное из всего, что воспринимали органы чувств. Я потрогал рукав замшевого пиджака. Тоже не ужасно. Пробовать на вкус, нюхать, слушать или разглядывать нечего, но если трогать замшу и дальше, может, удастся стереть из сознания все остальное. Я посмотрел в окно, надеясь увидеть звезду, но за лондонскими уличными фонарями звезд не разглядишь. Пришлось остановиться на рукаве пиджака.
Еще час и двадцать пять минут. Скоростью моих часов управлял какой-то злобный гад.
Мне надо домой.
Мне надо домой.
Мненадодомой.
Мненадодомойнададомойнададамойнададамой.
