Сердце Анубиса - Бригадир Юрий (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Но другой такой тени, другого такого ветра больше нет.

Слишком велик мир.

ЭТО может не вернуться…

Сияние рыжих звезд, спаси меня…

Стая Одинокого Ветра-5

…Утро красит нежным цветом… стены древнего Кремля. Я проснулся резко, как ошпаренный. И сразу — дикая боль в висках, в глазах, во всем теле, изжога, совершающая утренний моцион по всему пищеводу. Я сразу пожалел, что проснулся. Там, в темной глубине проспиртованного сна, я хоть ничего не ощущал. Где-то далеко вставало солнце, потому что все вокруг было синевато-розовым и на стене тлело живое пятно света. Лежал я в одежде, на левом боку и слышал, как оглушительно бьется мое сердце. Мутным взглядом, не поднимая головы, я обвел взглядом то, что был в состоянии обвести. Карата явно не было — я его не чувствовал. Значит, где-то на улице. Или в тамбуре. На столе стояло и лежало несколько бутылок, но все пустые. Что-то их было много. Не иначе, как мы пили здесь не только с Митричем.

Можно было лежать еще долго и лелеять свою боль. Но я медленно поднялся, стараясь не шевелить головой, взял со стола стакан и, мыча, шаг за шагом, побрел в «кабинет». Сев на табурет перед письменным столом, я открыл тумбочку, пошарил там и достал флакон «Лесной воды». Это нужно не мертвым… это надо живым. Сто грамм счастья крепостью 70 градусов. Поскрипывая, философским винтом сходила с резьбы крышечка, обещая долгую, счастливую и безбедную жизнь. Что еще нужно человеку? Разве что лосьон «Огуречный»… Вася пил парфюмерию прямо из флаконов. Я так не умел — в узенькое горлышко устремлялась совсем уж слабая струя. Я вылил в стакан все до капли. Я вытряхнул все миллилитры, децили, атомы и молекулы, выдохнул, освобождая горло для спасения, зафиксировал левой рукой правую, чтобы не дрожала, и медленно, борясь со рвотой, выцедил все это лесное удовольствие.

Я взлетел через несколько секунд. Я сидел с закрытыми глазами и взлетал, расправив мощные перепончатые крылья.

…Ветер бил в лицо, развевал волосы, срывал с меня кожу и было фантастически одиноко и праведно. Я понял вдруг смысл жизни отшельника — когда ты один, свят и чист, как первый подснежник. Когда ты наделен мощью и прозрачностью, когда ты горяч внутри и холоден снаружи, когда ничто не может тебя приземлить, и ты взлетаешь одним усилием воли. Я открыл глаза, поставил стакан и кристально взглянул на листы, лежащие передо мной. Это было письмо Грустной Лисе. Я писал его вчера. Я вспомнил, что я писал его вчера. Задыхаясь от тоски и нежности. Злясь, что не могу нарисовать свою душу. Целуя бумагу шариковой ручкой. Это нужно не мертвым…

Что-то изменилось в этом загаженном и прекрасном мире. Что-то случилось с его палитрой. Я увидел серебро.

Подойдя к окну, я понял — в чем дело. Ночью выпал снег. Первый снег. Чистый. Обреченный умереть через несколько часов. И потому — светящийся. Первый вестник наступающего сна природы.

Потом я услышал голос Карата. Из тамбура. Он уже проснулся и рвался на улицу. Карат часто спал в тамбуре. Там не было тепло, но там не было и сигаретного дыма. Дверь тамбура открывалась внутрь. Он легко заходил снаружи, но не мог открыть ее сам изнутри. И вот сейчас он звал меня.

Я открыл дверь, Карат рванул ко мне, беззвучно смеясь и махая хвостом. Я сел на корточки и погладил его.

— Есть хочешь?

Карат с готовностью облизнулся. Я залез в кухонный стол по плечи, долго шарил и достал пакет сухого собачьего корма — как-то я разорился на него и оставил для вот таких случаев, когда овсянка будет только в несваренном виде. Пакет был полон или пуст — это уж кому как — наполовину. Насыпал Карату хрустяшек и налил воды в его миску. Пес грыз свои сухари с космической скоростью. Пока он завтракал, я позвонил Митричу. Если позвонить на любой другой номер проблем не составляло, то звонок Митричу, висящему на том же проводе, превращался в не всегда преодолеваемую проблему. Надо было набирать на телефоне что попало, и тогда старый аппарат на КПП начинал подзвякивать. Иногда Митрич понимал, что это я, иногда — нет. Иногда он был пьян настолько, что не понимал вообще ничего. Тогда приходилось идти. Сейчас Митрич должен был сдавать дежурство и, скорее всего, он был начеку. Ожидания были не напрасны.

— Митрич, эта… ты живой там?

— Да вроде. Вот, лечусь. Подойдешь?

— Еще бы. Что там, водка?

— И пиво тоже. Только быстро давай, скоро Клава заявится и выкинет и меня и тебя. Ты же знаешь — она всегда раньше приходит.

— А может, ты подойдешь?

— Ну да. Клавка хай подымет, что меня нет. Давай, не еби мозги. Я Грея пока закрою.

У сторожей мехдвора, он же база научно-исследовательского института кормов, был до ужаса дебильный набор правил. Сторож заступал на дежурство, вроде как — вечером. Но, несмотря на это, должен был утром, в день своего дежурства, принять вахту у предыдущего сторожа. Потом он был свободен до самого вечера. А днем на КПП сидел вообще какой-то левый сторож, который ни формально, ни фактически ни за что не отвечал. Этим левым сторожем был любой сотрудник института по списку, у которого этот день считался рабочим. Естественно, попадали туда, в основном, всякие лаборанты, мэнээсы и прочая шелупонь. Я, понятно, тоже попадал. Почему так организовали охрану — никто не знал. Примерно с такой же, блядь, логикой, кстати, было отчебучено и дежурство в самом институте в дни праздников. В приемной, сменяя друг друга, сидели у телефона несчастные сотрудники и в ус не дули. А поскольку праздник — сидели все сплошь пьяные. Не уходя с дежурства по прибытии следующего дежурного. По соображениям начальства, сотрудник должен был быть на случай ЧП… Каковым, например, считался звонок из министерства (какой, в пизду, министр, интересно, стал бы названивать в праздник в научно-исследовательский институт в Новосибирске?)… Звонок следовало принять, записать — о чём и дежурить дальше… Ну, на случай, если что загорится — тушить, если ворье — задерживать и пиздить… Оно нам надо? Как-то раз нас там собралось человек шесть. Пили из карандашных стаканов на столе у секретарши и из спортивных кубков в стеклянном шкафу. Ссали в кадку с пальмой. Но это так, к слову. Пальма, кстати говоря, в конце концов, засохла.

Я вышел на улицу и задохнулся от запаха свежего снега. Он уже кое-где начал подтаивать, но был еще первозданно чист. Мы шли с Каратом, оставляя такие ясные, такие красивые, такие непорочные следы. Я шел без шапки и без куртки, которые еще надо было отыскать. Солнце и нежный ветер застревали у меня в волосах. Пели похмеленные птицы. Сидели на крышах складов похмеленные коты. Высоко в небе оставлял инверсионный след похмеленный истребитель. Но всем — птицам, котам, истребителям, тракторам, сеялкам и комбайнам, всем в этом мире — хотелось выпить еще. Потому что, если говорить откровенно, в это утро больше делать было особо не хрен. Со вчерашнего дня я был в отпуске. Одна забота — получить отпускные. После обеда.

В сторожке было, как всегда перед тетей Клавой, чисто, бутылки выброшены, окурки выметены, топчан заправлен как следует и чайник закипал.

— Давай, я Карата к Грею запущу? — сказал я, открыв дверь, не заходя.

— Давай, давай. Пусть порезвятся.

Я прикрыл дверь, подошел к загородке, Грей услышал шорох и было зарычал, но потом узнал меня и я увидел через щели молчаливые немигающие глаза. Ключ от загородки висел всегда рядом с замком, на гвоздике. Это был единственный ключ на мехдворе, который отродясь не прятали. Никому и в голову не приходило его стащить. Или, тем более, им воспользоваться. Не та ситуация. Я открыл калитку и Карат просочился туда, улыбаясь своему товарищу. Закрывая калитку, я увидел как Карат схватил лежащую на земле кость и побежал с ней вдоль забора. Грей, полный театральной злобы, помчался ее отнимать.