Время любить - Козлов Вильям Федорович (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Оказывается, очень трудно иногда определить, какая талантливая книжка, а какая – серая. И есть только один истинный критик – это читатель. Он никогда не ошибается, всегда плохую книгу отличит от талантливой. Но читатель не имеет возможности громко в печати выразить свое мнение, читатель ограничивается письмами в издательство, автору понравившейся книги, делится своим мнением со знакомыми, способствуя популярности писателя, но пройдут долгие годы, прежде чем мнение читателя станет общепризнанным.
А то, что Борисенко сняли с работы, – это хороший симптом, значит, и на искусство и литературу начинают наконец обращать серьезное внимание. Этому можно только радоваться!
Но радоваться в присутствии Ильи Георгиевича было бы невежливо, поэтому Вадим Федорович решил откланяться.
– Ну ладно, – провожая его, говорил Борисенко, – я уйду, придет другой на мое место, но разве что-либо изменится? Союз писателей – давно сложившаяся организация, и никто его структуру изменить не сможет.
– Я опять о том же самом: зачем тогда нам, писателям, вообще такой Союз писателей СССР? – не выдержал Вадим Федорович. – Уж не честнее бы тогда на каждых следующих выборах избирать на пост секретарей Союза других, малоизвестных прозаиков и поэтов, которые смогли бы быстро поправить свои дела? Как раньше цари посылали воевод в богатые губернии на «кормление». Ну я, конечно, шучу. Но в каждой шутке, как известно, есть доля правды…
– Выходит, для писателей нет никакой пользы от Союза писателей?
– От Литфонда хоть есть какая-то польза – путевки в дома творчества, бюллетени, материальная помощь, а в Союз писателей солидные литераторы практически не ходят, делать им там нечего.
– Кажется, я начинаю понимать вас… – улыбнулся Илья Георгиевич. – Вы хотели бы стать секретарем?
– Никогда! – резко возразил Казаков. – Вы меня совсем не поняли… Дело не во мне. Разве я виноват, что уродился с каким-то обостренным чувством справедливости, не могу терпеть фальши, лжи!
– Вы знаете, Вадим Федорович, что я сейчас подумал? – признался Илья Георгиевич. – Зря я не прочел ни одной вашей книги. От руководства Союза я не слышал о вас добрых слов, но от знакомых, друзей – много очень хорошего… И еще одно пришло в голову: наверное, правильно, что меня сняли с этой должности!
Вадим Федорович с любопытством взглянул на Борисенко. Такого от него он не ожидал! Привык, что все его доводы не доходили до людей типа Ильи Георгиевича, а если и доходили, то никто не хотел что-либо изменить, а уж тем более признаться, что поступает неправильно… Инерция мышления… Об этом сейчас много говорят и пишут, как и о человеческом факторе. Видно, избавиться от инерции мышления не так-то просто! Даже неглупым людям. А избавляться надо! Просто необходимо. И вот даже Борисенко это понял.
– На ваших писательских пленумах сейчас открыто заявляют, что нельзя жить по-старому, когда происходят такие позитивные сдвиги в стране, – продолжал Борисенко. – Дескать, писатели тоже должны мыслить иными категориями, жить и творить в темпе ускорения… Но мы, мол, не должны давать волю критиканам, которые как пена всплывают на поверхности нашего общего продвижения вперед. Мы должны объявить войну серости, литературной бюрократии, зажимщикам критики.
– Набор казенных фраз, – усмехнулся Казаков. – Уже придумали новый термин – пена! Все, кто будет критиковать литературных бюрократов, – это, получается, пена!
– А вы что же думали – люди, привыкшие снимать пенки, так-то просто уступят свои позиции? Конечно, они не станут открыто противостоять новым веяниям, это было бы сейчас неразумно. Скорее всего, они возглавят движение вперед…
– А сами будут этому движению вставлять палки в колеса, – сказал Вадим Федорович. – Кто сейчас больше всех трубит о перестройке, переменах? Как раз те, кто их не хочет. И еще я одно заметил: стали выталкивать в первые ряды не тех писателей, которых годами незаслуженно замалчивали и преследовали, а тех, кто и раньше плавал на поверхности, но не купался в лучах славы. Теперь и они толпой ринулись в «гениев»! Посмотрите, какие имена стали появляться в журналах. Имена – ладно, а какая литература! Чистой воды графомания, которая снова выдается за откровение… Я очень рад, что у нас состоялся такой откровенный разговор!
Выйдя на Садовую, Казаков по подземному переходу пересек Невский, постоял немного на тротуаре, не замечая толкавших его прохожих. Был мороз, обледенелая дорога поблескивала, от проходящих мимо машин летели грязные снежные комья. Кажется, скоро небо совсем расчистится и выглянет солнце. В том месте, где оно пряталось, окутанное серым ватным одеялом белесых облаков, туманно желтел диск. Наверное, и люди соскучились по солнцу, потому что то один прохожий, то другой задирал вверх голову и бросал взгляд на небо. Красный трамвай с заледенелыми окнами с завыванием прогрохотал мимо. Прямо на Казакова в круглое, с юбилейный рубль, оконце на стекле внимательно смотрел синий глаз. Неожиданно для себя Вадим Федорович засмеялся и весело подмигнул проплывшему в трамвае глазу.
У высокой чугунной ограды Суворовского училища, где остановка автобуса, его звонко окликнули:
– Вадим Федорович, здравствуйте! Так приятно увидеть веселого человека в такую погоду.
Перед ним стояла Лариса Васильевна Хлебникова. Черноглазое лицо ее осветилось приветливой улыбкой.
– Я думал, в Ленинграде невозможно в такой толпе встретить знакомого, – ответил он, пожав ее руку в коричневой кожаной перчатке.
– Я все эти дни думаю о вас, – огорошила его сотрудница Общества книголюбов. – Прочла ваш последний роман, и мне захотелось вас увидеть. Никогда не думала, что писатель-мужчина способен так глубоко понять характер современной женщины… Можно подумать, что вы все списали с меня, честное слово!
За чугунной оградой на плацу под руководством офицеров занимались строевой подготовкой суворовцы. Их черная, с красной окантовкой форма выделялась на белом снежном фоне. Подтянутые юноши четко печатали шаг, проходя мимо офицера, одновременно поворачивали в его сторону головы в черных зимних шапках, стук их сапог становился громче, отчетливее.
– Я впервые в жизни говорю такие слова писателю, – возбужденно продолжала Хлебникова. – Даже хотела вам написать.
– Туг рядом кафе, – сказал Казаков; его ошарашил поток ее лестных слов. – Зайдем?
– Я, наверное, тоже колдунья, – улыбалась она. – Помните, у метро «Чернышевская» вы все сказали обо мне? И все правильно. Я стояла на остановке и думала о вас… Внушала себе, что должна вас увидеть, – и вдруг вы! Я глазам своим не поверила!
– Тогда уж лучше пойдемте в «Гном» на Литейном, – предложил Вадим Федорович, забыв про пылесос. – Раз мы с вами колдуны, «Гном» как раз нам и подойдет.
Они сели на четырнадцатый автобус. Народу было много, и их прижали друг к другу. Он уловил запах французских духов. Теперь многие женщины пользовались дорогими духами, и запах их преследовал везде, будь это автобус, метро или даже очередь в магазин.
Глубокие черные глаза Хлебниковой светились искренней радостью, Казаков отметил про себя, что у нее очень белая кожа, красиво оттеняемая густыми черными волосами. В ту первую встречу он особенно не присматривался к ней, а сейчас обратил внимание, что она высокая и статная. Чем-то неуловимым Лариса Васильевна вдруг напомнила Галю Прокошину из Андреевки.
– А вы… вспоминали обо мне? – вдруг спросила Хлебникова.
– Нет, – ответил Казаков.
– Какой же вы колдун! – неестественно громко рассмеялась она. – Женщина днем и ночью думает о вас, а вы этого даже не почувствовали?
– Это вы колдунья, – польстил ей Вадим Федорович. – Так околдовали меня, что забыл, зачем и вышел из дому.
Автобус резко затормозил – кто-то в неположенном месте перебежал дорогу, – их еще теснее прижали друг к другу, круглое лицо с блестящими глазами-вишнями оказалось совсем близко. Полные губы ее раздвинулись в улыбке.
– Куда мы едем? – будто очнувшись ото сна, спросила она, не делая и попытки отстраниться от него.
