Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Далее журнал сообщает, что уже после разоблачений Килдэфа помощник губернатора Калифорнии написал премьер-министру Гайяны письмо, в котором уверял, что эта критика — «часть политического заговора» против «одного из самых горячих активистов и лучшего из людей, которого я знаю — преподобного Джима Джонса».
И тут журнал неожиданно пишет: «Истинная природа затеи Джонса не была секретом ни для кого, кто брал на себя труд вглядеться в нее. Рост его политического влияния, в основном, шел параллельно росту садистского элемента в его культе». И сетует, что жалобы покинувших секту не были расследованы местными властями. Но почему же, если все в деятельности Джонса было так ясно посторонним наблюдателям, если секту было так легко разоблачить, этим не занялась, например, редакция какого-нибудь прогрессивного журнала, например, того же «Нью Репаблик»? Задним умом всяк крепок… Но уж совсем удивительно объяснение, которое дается в статье безнаказанности Джонса: он добился политического влияния, используя контролируемых им последователей для поддержки политиков на выборах, например, нынешнего президента Картера. Но разве Джонс поддерживал всех политиков? Что же делали те, кто боролся на выборах против кандидатов, получавших поддержку Джонса? Отчего они не поинтересовались компрометирующими их соперника слухами? И что за странное единодушие в похвалах Джонсу — ведь в хоре одобрения звучали голоса и правых, и левых, и умеренных. Да, журнал прав: за редкими исключениями (журнал «Нью вэст», конгрессмен Райян) никто не высказал подозрительности и не стал заглядывать внутрь дела. Но мне кажется, что дело не в политическом влиянии, а в маскировке с помощью тех самых прекрасных идеалов, которые так впечатляли Краузе, что тот не пожелал вникать ни во что уже накануне трагедии.
Но в любом случае, нетрудно заметить, что редакционная статья ничего не объясняет относительно центрального вопроса: как же удалось этому хитрому политикану вынудить девятьсот человек покончить о собой? Да и более второстепенные проблемы остались совсем в темноте: как Джонс добился такого контроля над своими последователями, что те стали механически исполнять его волю? И зачем это было нужно ему, какую цель он ставил перед собой? И почему так долго дурачил общество? Статья в «Нью Репаблик» написана совсем, совсем не по делу, хотя, конечно, фраза Калифано бессмысленна, а защита Джонса постыдна. Но все это ведь не о том, что действительно волнует каждого в случившемся небывалом происшествии.
И последнее замечание в связи с редакционной статьей «Нью Репаблик»: весь ее тон, все ее соображения не допускают даже тени возможности, что авторы журнала, а, стало быть, и сам журнал и все сторонники его направления могли бы стать сами как жертвами легковерия, так и сторонниками Джонса. «Мы с вами», как бы подразумевает статья, никакого отношения к этому обманщику и хитрецу, ко всей его затее не имеем и иметь не можем, «мы» — другие. Увы, существует сильное опасение, что успех Джонса объясняется в первую голову тем, что именно «мы-то с вами» имеем в нас самих нечто, этому успеху склонное содействовать, — почти все имеем, а может быть, и каждый из нас…
На вопросе о том, каким образом в Америке стала возможной секта Джонса, сосредоточивается редакционная же статья журнала «Сатердей ревью» от 6 января 1979 года, в которой говорится:
«Все это стало возможным из-за беззаботного предположения американским обществом того, что все, называющее себя религией, заслуживает особого уважения и привилегий… Если кто-то посадит вас в частную тюрьму или концлагерь, правительство придет вам на помощь; но если ваши тюремщики назовут свою тюрьму религиозной коммуной, то у правительства не будет простого способа помочь вам…»
Авторы статьи высказываются о Джонстауне непосредственно, но как-то мельком, походя, словно все тут более или менее ясно. Вот выдержка, полно отражающая их точку зрения:
«В некотором смысле массовое убийство в Джонстауне было неизбежно. Рано или поздно свобода полусумасшедших и злобных личностей гипнотизировать людей и манипулировать ими во ими религии, братства, совместности общей жертвенности и коммуны неизбежно должна была привести к коллективной и отвратительной трагедии. Фанатизм превращает парадизы в личные тюрьмы. Безответственно думать, что безразличие или терпимость общества к разложению и насилию фанатиков, в каких бы роскошных облачениях они ни выступали, не приведет к отвратительной развязке… И вся скорбь по тем девятистам, чьи трупы были так перемешаны, что их трудно было сосчитать, окажется бессмысленной, если мы не поймем, что существует не один Джонстаун. Тот же самый опасный вздор распространяется и сегодня дюжиной, а то и больше, религиозных культов. Та же самая возможность, предоставленная обществом и использованная Джимом Джонсом, успешно эксплуатируется вот в этот самый момент теми, кто знает, как это легко — увлекать людей возможностью достичь лучшей жизни на земле или на небе; кто с готовностью может оборачивать себе на пользу присущее людям желание соединяться вместе во имя общей гуманности; и кто быстро улавливает отсутствие духовного удовлетворения у столь многих американцев, особенно молодых».
В мнении журнала много точного: да, людям присуще стремление к лучший жизни; да, известны фанатики, которые могут приносить много несчастья другим, а порой и себе; да, Джонстаун на свете не один… Кажется, вот еще несколько фраз, несколько формулировок, и все станет ясно, но нет — статья из точной вдруг становится неопределенной, мешаются в кучу земля и небо, подробно известный Народный Храм с какой-то не то дюжиной, не то больше религиозных культов, да и сам термин «фанатик», «фанатизм» становится уж безадресным: что это теперь бранное слово, нам хорошо известно, но не следует ли оговорить, что твердая, бескомпромиссная воля к добру, категоричное, безоговорочное противостояние злу, готовность пожертвовать собой в неприятии конкретного зла нельзя ни при каких условиях относить к фанатизму? Согласитесь, что журнал, не без оснований подозревающий, что Джонстаунов много, должен был бы поскорее и поточнее назвать их адреса и не мешкая приступить к мерам по спасению их обитателей, обреченных, как он справедливо пишет, на трагический и отвратительный конец. Но нет — журнал высказался и словно бы кому-то перепоручил заботу о конкретных несчастных. Право, впечатление неожиданного паралича воли в борьбе со злом — именно в тот момент, когда эта-то воля и требуется больше всего! Сами же написали, что неизбежны новые жертвы, если «мы не поймем», стало быть, «поняли» — и что же дальше? А ничего дальше… Наверно, уповают на правительство? А может, дело в том-то и заключается, что чего-то недопоняли, недоразобрались, потому и неясно, что делать?.. И вся дюжина (а то и больше) культов — разные? Или, по крайней мере, не все одинаковые?
Вот в статье Маргарет Сингер «Выход из культов», опубликованной в журнале «Сайколоджи тудей» (январь 1979 года), сказано, что объединения людей, называемые культами, весьма далеки от единообразия, хотя автор, проведшая интервью с тремя сотнями сектантов (в том числе бывших), была, как она пишет, «поражена сходством в их рассказах». Она замечает, что сам термин «культ» («секта») применяется как к группам людей, чьи верования и обряды отличаются от какой-либо традиционной религии, так и к тем, кто придерживается незападных философских настроений. Она же исследовала третий тип групп: такие, которые практикуют тесное взаимоотношение между единомышленниками и имеют мощную идею или вождя. Сходным для членов этого ряда культов оказалось следующее.
Культы обещали дать сторонникам своим цель в жизни — и многим, действительно, дали (понятно, что такую цель искали именно те, кто был ее лишен, т. е. в первую очередь, молодые люди). В обмен требовалось полное повиновение руководству культа. Это повиновение вырабатывалось в процессе долгой и однообразной обработки членов секты с помощью речей лидеров или каких-либо упражнений (например, в одной из сект дзэн-буддизма несколько раз в год нужно было по 21 часу в течение 21 дня молиться, петь и погружаться в медитацию). В результате такого покорения человека некоторому вождю или какой-либо идее («цели») личность теряла связи с внешним по отношению к секте миром и даже утрачивала «я», которое растворялось в некотором безличностном целом, что приносило членам секты, по их свидетельству, чувство счастья, особенно на первых порах. Постепенно, однако, часть вступивших в секту разочаровывалась в идее или вожде, не считала возможным беспрерывно повиноваться чужой воле и хотела бы выйти из состава секты, но тут такие люди, как правило, обнаруживали, что это сложно, так как они находятся уже в сильной психологической и всякой иной зависимости от других, «преданных» членов секты и от руководителей. В таких вот желающих выйти вдруг возникало сильнее чувство вины перед кем-то или чем-то, соединяющееся со страхом перед ответными мерами секты — громогласным отлучением, разрывом, да и внешний мир пугал, неясно было, удастся ли в нем найти себе место, прижиться, обнаружить все ту же самую «цель жизни». Секты загружали своих членов по 24 часа в сутки ритуалами, работой, богослужениями и общими делами — страшно было без помощи извне расстаться с этой механической, безликой, но заполненной жизнью. Помощь должна была оказываться иногда очень решительно, так что секты вполне могли жаловаться на насилие, вмешательство в их дела посторонних. Депрессия, чувство одиночества, неуверенность, растерянность, неспособность к независимому суждению, а главное, неспособность самостоятельно принимать решение — вот то духовное наследие, с которым оказывались люди, покинувшие секты.
