Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читать книги полные txt) 📗

– Сказала, он вечно целоваться лезет. Сказала, таких мальчишек терпеть не могу. – Тут она скромненько потупилась и поджала губы. Пришлось обоим отвернуться друг от друга, чтобы удержаться от смеха. Обман снова стал для них забавной игрой.

Все это происходило во время уборки. Погода снова установилась, и жатву они закончили уже к вечеру субботы. Но свиданий больше не было. Дэниел не замечал никаких изменений в поведении миссис Рид, но Нэнси уверяла, что мать «все что-то вынюхивает». Приходилось соблюдать крайнюю осторожность, настолько, что он так ни разу и не увидел Нэнси по дороге домой. Она обещала быть около печей в среду, и он провел мучительнейшие полчаса в ожидании. Но она не пришла. Миссис Рид чувствовала себя усталой, и Нэнси надо было помочь ей приготовить ужин. На следующий день Нэнси так сокрушалась, так боялась, что он рассердится, что он тут же простил ей все прегрешения. Но чувство полной безнадежности угнетало его все сильнее.

Один утешительный миг – в пятницу – все же выпал на его долю. Нэнси уже отправилась вниз, на ферму, приготовить чай – дедушка и миссис Рид вышли вместе со всеми на верхнее поле – и заодно напоить чаем больного отца. А так как ей надо было дождаться приезда сборщика яиц, Дэниела послали на ферму за чаем и пирогом. Он обнаружил Нэнси в кухне – она как раз ставила на плиту огромный чайник. У них было всего пять минут. Она уже сбегала наверх, к отцу – он спал. В доме стояла тишина. Они чувствовали себя как взрослые – муж и жена. Может, он хочет ее комнату посмотреть?

Он осторожно шел за ней по черной лестнице, ведущей из кухни прямо к узкой комнате (теперь там библиотека) в северовосточном углу дома. Поначалу Дэниел был смущен: два ряда девчачьих романов и школьных учебников на самодельной полке, безделушки, фарфоровые лошадки, ярко размалеванная картинка – подарок с Уайдкумской ярмарки – дядюшка Кобли с друзьями 290, старый комод, выкрашенный в розовый цвет, под стать небольшому гардеробу, аккуратно застеленная кровать, подушка с вышитой в углу веточкой незабудок, тяжелые занавеси из кретона на единственном оконце. В комнате было больше детского, чем женского, и Нэнси открылась Дэну какой-то иной, незнакомой стороной; то, что она привела его сюда, было жестом столь же откровенным и чистым, как ее целомудренный жест там, наверху, среди папоротников, когда она обнажила перед ним грудь – Нэнси взяла его за руку и подвела к комоду; открыла один из верхних полуящиков. Чулки, носовые платки… и – спрятанная между платками, плоская засушенная головка розовой центаурии; они вдруг обнаружили, что целуются. И снова его «ну пожалуйста!» и ее милостивое согласие. Она застенчиво расстегнула кофточку. Дэн увидел полотняные чашечки, бретельки, увидел, как она расстегивает бюстгальтер… Нэнси заложила руки за спину. Но на этот раз она не сводила глаз с его лица, смотрела, как он высвобождает из-под полотна ее грудь. Пиршество взгляда, пиршество рук… он неловко наклонился. На этот раз он догадался, что можно и не сжимать так плотно губы. Она гладила его по голове, шептала что-то; вдруг поежилась.

– О, Дэнни! Больше нельзя. Мне щекотно. Нельзя больше.

И опять им помешали. От крыльца дома послышался шум мотора: подъехал сборщик яиц. Дэна оттолкнули, началась паника, Дэн бежал на цыпочках вниз, а из комнаты мистера Рида в другом конце коридора доносился голос, на сей раз вовсе не тихий:

– Ма? Нэн? Кто это там?

И голос Нэнси за его удаляющейся спиной:

– Это за яйцами приехали, па. Я тебе чай принесу сей момент.

Сборщик сразу же прошел наверх, к мистеру Риду – выпить с ним чашечку чайку и поболтать малость: это дало им возможность – пока она готовила чай – оплакать свою несчастную судьбу. Они обязательно должны увидеться в воскресенье. Обязательно. Во что бы то ни стало.

Для Дэниела – к счастью (или к несчастью) – это оказалось вовсе не сложно. Отец и тетушка Милли были приглашены на чай в соседний приход; ему же ехать с ними не требовалось, поскольку в доме хозяев не было детей. Он, как и в прошлое воскресенье, из осторожности поехал кружным путем, спрятал велосипед, крадучись обошел долину вдоль живой изгороди, пролез за ржавую колючую проволоку и, раздвигая заросли, спустился к скале. Искалеченные папоротники; свободное пространство, выкроенное ими для себя, ждало их целую неделю. Некоторые стебли пытались выпрямиться, и он тщательно затоптал их снова. Дэн много времени потратил, обдумывая, как ему решить проблему неконтролируемых эрекций; в конце концов в гостиной пасторского дома, в ящике со старыми елочными украшениями он отыскал, среди мишуры, бумажных колокольчиков и сложенных гармошкой разноцветных цепей старый надувной шарик; тот, должно быть, сохранился еще с довоенных времен: если к концу рождественских праздников шарики не лопались, тетя Милли аккуратно выпускала из них газ и сберегала на будущее. Шарик был несколько потерт, а горловина его слишком узка. Но Дэн осторожно ее отрезал, и теперь шарик, кажется, держался довольно прочно, не причиняя боли. В порядке дополнительной предосторожности он поменял обычные трусы на плавки. Плавки удерживали непокорную плоть гораздо надежнее. Речь, разумеется, шла не о настоящем предохранении, просто о том, чтобы не испачкать брюки, если он не сможет удержаться.

Наконец появилась Нэнси, опоздав на целых десять минут; она нервничала – ей нельзя уходить надолго, надо матери помогать. Луиза и Мэри отправились в Тотнес, скоро вечерняя дойка, мать что-то подозревает… никакого кармина на этот раз, зато страхов и горестей хоть отбавляй. На ней была кремовая блузка, тот же коричневый вязаный жакет, широкие синие брюки и резиновые сапожки; выглядела она уставшей и какой-то запарившейся. Дэниел почувствовал некоторое разочарование: ее вид вовсе не соответствовал образу, жившему в его воображении по дороге сюда. Вот она сняла сапожки и потерла ссадину около большого пальца. Дэн чувствовал – она не в настроении, на что-то сердится и, хотя его вины тут нет, изменить это ее настроение он не в силах. Они сидели рядышком, упрямо выжидая, чтобы другой сделал первый шаг. Оба чувствовали себя отвратительно. Да еще погода. Тепло, но солнце прячется за тучами, с неба льется усталый, рассеянный свет. Ни ветерка. Усталое лето жаждало осени, а Дэниел жаждал, чтобы лето длилось до скончания времен.

– Ты меня так и не поцелуешь?

– А ты этого хочешь?

– Нет, если тебе неохота. – Он вытянул из земли рядом с собой стебель папоротника.

– Это так гадко. Что мы все время должны бояться, что про нас узнают.

– А что я-то могу сделать?

Она все терла ссадину. Он молчал. Потом она подтянула колени к подбородку, обвила их руками, сгорбилась, спрятала лицо… будто он ей надоел. Господи, какой дурак, он так ничего и не понял. Она отвернула спрятанное лицо – подальше от него.

– Нэнси?

Она помотала головой.

– Я очень хочу тебя поцеловать.

– Ничего ты не хочешь. Ты думаешь, я просто глупая деревенщина.

– Что за ерунда!

– Ты даже не считаешь, что я красивая. – Она шмыгнула носом. – Дурацкие одежки. Старье противное.

– Да мне все равно. Мне даже нравится. Честно.

– Тебе и не понять, как мне тошно.

Голос ее неожиданно дрогнул и сорвался. Потрясенный ее безысходным отчаянием, растроганный до глубины души, он понял – она плачет; его раздражение тут же как ветром сдуло. Он нежно повернул ее к себе лицом, увидел мокрые щеки и – уже более решительно – притянул поближе, обнял, попытался поцелуями осушить слезы.

– Я правда люблю тебя, Нэнси. А все остальное – не важно. Все. Потому что я люблю тебя.

Он впился губами в ее губы; они прижались друг к другу в порыве раскаяния и вновь пробудившейся страсти.

Она спросила, может, он хочет опять посмотреть на ее грудь, и он впервые смог воспользоваться плодами победы в любовной войне. Она вела себя «глупо», а он проявил великодушие: теперь ее черед быть великодушной, и она преодолела застенчивость. Ему было позволено наклониться и поцеловать ее груди, прижаться губами к соскам. Она гладила его голову. Впервые он решился сделать великий самостоятельный шаг: встав на колени, он сорвал с себя рубашку. Она молча внимательно смотрела на него, потом позволила приподнять себя и послушно подняла руки, когда он снял с нее кофточку и скомканный бюстгальтер. Сладость ее нагих рук, шеи, упругих грудей, прижатых к его голой груди, ее покорность… Он понимал, что оба они больше не в силах владеть собой, языки их сплелись, тела сливались в одно, его набухшая плоть готова была взорваться. Он прижал Нэнси к земле всей тяжестью своего тела… наконец она высвободила губы и отвернулась: