Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Запрет пользоваться даром чудотворенья в житейском обиходе вынуждал Дымкова по всякой мелкой надобности, когда-то исполнявшейся легким мановением воли, прибегать к серии томительных, зачастую недостаточных действий, и тогда ангел становился капризным беспомощным ребенком, готовым по ничтожному поводу взорваться с самыми нежелательными последствиями. По необходимости постоянной опеки и ввиду участившегося отцовского нездоровья дочь нередко брала надзор на себя. К тому времени Дымков настолько оторвался от старо-федосеевской среды, что ему безразлично становилось, кто на очередном этапе посвящает его в земную действительность. Не то чтобы оказался ленивым учеником, а просто новая школа уже тем одним отличалась от Дуниной, что обходилась без томительных музейных километров, без скуки общеобразовательных лекций. Правда, из предосторожности Юлия не торопилась пока, до проявления кое-каких обстоятельств, вводить ангела в круг близких друзей, где все подобные явления растворялись бесследно в иронической кислоте скептицизма, зато не без удовольствия позволяла ему как бы сопровождать ее на всякие просмотры, премьеры и вернисажи, даже закрытого типа артистические ассамблеи, куда прежде не имела доступа сама: любые двери раскрывались перед невероятным артистом Бамба. Да и ему самому, видно, пришлось по вкусу – почтительное оживление встреч, шепотки уличного узнавания, несмелая погоня за автографами, которые он вследствие изобилия протянутых блокнотов и бумажек нередко раздавал беглым наложением как бы благословляющей руки, иногда – на что пришлось, то есть помимо подставленной цели. Естественно, львиная доля поклонения сама собою доставалась на долю сопровождаемой им дамы, причем словно по цепочке следуя за нею позади, соблюдая неизменную дистанцию, что давало повод острить насчет наследственного у внучки таланта к высшей дрессуре. Однако дурно понятая провинциальная галантность Дымкова нередко ставила Юлию в неловкое положенье, доставляла острые переживания ее отцу. Как раз такой случай произошел на традиционном капустнике столичных театров, где присутствовала вся актерская знать – почтенного возраста знаменитости, получавшие памятные подарки еще от покойных монархов, с одной стороны, также звезды балета и экрана – с другой, отмеченные вниманием ныне здравствующих.
Исполнялся один из тех заунывных любовных романсов, от которых, было замечено, Дымков испытывал нестерпимую, чисто космическую тоску. Как раз напротив него, сидевшего в группе почетных гостей, за столиком с прохладительными напитками, в мраморном простенке красовался поясной портрет великого вождя, откуда легко просматривается происхождение сомнительного дымковского поступка: внезапно, без какого-либо предупреждения у всех присутствующих, включая дородную певицу, выросли точно такие же усы. Правда, во избежание томительного единообразия, автор себя и своего шефа, например, снабдил совсем тоненькими – мушкетерского образца, хотя у старика Дюрсо с тенденцией к дальнейшему развитию; тогда как одну заслуженную старушку, напротив, наградил богатейшей, в обе стороны волосяной накладкой с характерным винтообразно-запорожским сбегом на нет, так сказать, в окружающее пространство. Никого не пощадив, даже алебастровый бюст видного театрального реформатора в углу, Дымков лишь одну избавил от преобразованья, которую поразвлечь хотел своей дикой шалостью, тем самым сделав ее виновницей происшествия.
К чести собравшихся, ни один из них возгласом гнева или удивления не прервал артистки, самозабвенно призывавшей лобзать ее, несмотря на постигшее преобразование, но тягостной улыбкой она стремилась замять бестактную проделку приезжих знаменитостей. Народные прятали нижнюю часть лица в богатых палантинах, а кто победнее обходился просто ладонью, приложенной к губам с видом задумчивого сопереживания. Наважденье кончилось к заключительному аккорду, причем главным пострадавшим неожиданно оказался переволновавшийся Дюрсо, и так как никакие аварийные пилюли не помогали, сразу после пения Дымков повез его домой... К слову, выступление аттракциона Бамба в программе не значилось – по болезни, как было объявлено, экспериментальной собаки, на которую опиралась научная часть вступительного слова.
Под предлогом навестить отца после вчерашнего припадка Юлия с утра отправилась к нему на квартиру, намереваясь заодно поговорить об участившихся, все более неуправляемых дымковских вольностях – они грозили завершиться монументальным скандалом. К ее удивлению, дверь открыл в фартуке и с разбитым яйцом в руке сам Дымков, тотчас, без тени смущения, воротившийся на уютную кухоньку рядом... Кстати, пока говорила с отцом, ей видно было, как тот не без сноровки орудует с непривычной утварью, – почудилось, однако, что, никем не наблюдаемый, управляется слишком быстро, начисто выключая некоторые промежуточные, томительные для хозяек, моменты приготовления пищи.
В халате и с утренней газетой больной ждал своего завтрака, когда из прихожей показалась Юлия.
– А, это ты... – взглянул он поверх листа и кивнул на свободное кресло, продолжая обегать глазами ведущие заголовки. – Почему плохой вид?.. Не спала? Или успела за ночь соскучиться о своем старике?
У старика были все основания толковать по-своему несколько ранний приход дочери, после того давнего охлаждения не баловавшей отца лаской и заботой, даже вниманием. С тех пор всякий их разговор для разминки, что ли, начинался с колючего, в полушутку, препирательства.
– Не угадал. Я пришла справиться насчет давно ожидаемого мною наследства!
Дюрсо посмеялся:
– Опоздала... тот незабываемый матрос с Очакова вынул из меня почти все наличные плюс к тому кусок жизни размером с Черное море. Иногда я сам кажусь себе все равно как кости от селедки, если в большой семье. Тебе придется, милашка, потерпеть немножко.
Последовал усмешливый поединок взглядов, глаза в глаза.
– Ничего, я не тороплюсь, папа.
– Я не поручусь тебе, что сковырнусь так быстро... поэтому, может быть, разденешься?
Снимая шубку, Юлия похвалила отца за стихийную способность преодолевать горести холостяцкого одиночества: имелся в виду доброволец на кухне. Дюрсо отвечал, что вообще-то за годы упадка и лишений наладился обходиться без прислуги, но с годами стал быстро сдавать. Дымков же, постоянно нуждаясь в квалифицированном отеческом наставлении, настолько привязался к старику, что, помимо всего, в предвестье его сердечной немочи, остается ночевать у него на раскладушке.
– Ты не боишься перегружать его вдобавок и по домашнему хозяйству?.. Не сбежит? – спросила она, снизив голос и по-немецки, чтоб не понял тот, у плиты. – На твоем месте я не стала бы доводить до крайности, чтоб не рисковать в твоей большой игре.
Дюрсо усмехнулся:
– Так мы же компаньоны, но я постарше плюс к тому же все хлопоты по номеру лежат на мне. Он без меня ни ногой, а яичницу может поджарить простой ребенок... Хочешь, он сделает и тебе?
Правду сказать, торопясь застать отца пораньше, Юлия с утра ограничилась чашкой кофе, так что была бы не прочь перекусить на целый день беготни, если бы до тошноты не отвращал смежно возникший образ.
Похоже было, она колебалась.
– Нет, знаешь ли, воздержусь, пожалуй, – не без содроганья отказалась наконец.
Еще дед когда-то возил внучку смотреть балаганы на ярмарке, источники площадного цирка, откуда вышел сам, и с тех пор у Юлии на всю жизнь сохранилось детское убежденье, что у фокусников, в их среде, высшим шиком считается сготовить глазунью без огня и непременно в старой шляпе, непригодной для дальнейшей носки.
– Сомневаешься, что это съедобно? – несколько невпопад обиделся отец, – здесь употребляются только диетические и натуральные продукты. Я категорически запретил ему всякую мистику у себя на квартире.
Ее позабавила отцовская логика:
– Еще не хватало, чтобы он у тебя стряпал вовсе из ничего. Накормит досыта воздухом, и будешь икать на весь квартал, как бывало в Киеве у нас большая Марфуша... Помнишь? И вообще, кто может предсказать, какая вдруг осенит его фантазия?.. Я затем и приехала, поговорить после вчерашнего. Надо принимать какие-то меры укрощения, чтобы однажды не погореть с ним запросто, синим огоньком!
