Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Аким ждал от Мишки выкриков, брани, угроз. Но Мишка был спокоен, только ярче закраснела щетина на небритом лице.
— Ты слыхал, — обратился он к Борзову, — в Америке есть автоматы такие, мелочь разную продают. Ты опускаешь монету, а потом как съездишь его по резиновой морде, а он тебе раз — сигарету. Звезданёшь его другой раз, он тебе вторую… Давай я тебя по зубам гвоздану — и деньги твои. Мне не жалко. Их тоже надо заработать. Задаром, — он посмотрел на хозяина, — только птичи поют.
— А отдашь? — Борзов напрягся. На шее замерцала синенькая жилка.
Мишка, видно, не ожидал такого ответа, но сказал сразу.
— Отдам, почему не отдам.
— Не отдашь, — поднял руку Аким. — Знаю я вас, прохвостов.
— Давай на спор, что отдам.
— Не отдашь! — Борзов топчется на месте.
Мишка хрустит деньгами, складывая их.
— Только не до крови, — наконец решается Аким.
— А это уж как получится, — отвечает Мишка и тут же, развернувшись вкатывает звонкую оплеуху растерянному Борзову.
Тот отскакивает от удара.
— Ты что делаешь! Я в суд подам.
— По договору, — смеётся Мишка, достаёт из нагрудного кармана пиджака затёртую трёшку, бросает Борзову. — Лови! Это твои чистокровные. Больше ты не заработал.
Он водрузил на голову шляпу и вышел на улицу. Посмотрел на комья выброшенной из погреба земли, взял лопату, поднял с травы напильник и не спеша пошагал с участка.
1981
СЕДОЙ
Прошлым летом знакомый журналист из районной газеты, зная, что я собираю материал о тружениках Нечерноземья для будущего очерка, пригласил меня:
— Я еду завтра в совхоз, хотите захвачу? Заодно посмотрите, какую мы ГАЭС строим. Да и так, может, что для очерка подберёте. Тем у нас, — он качнул головой, — пропасть. — И заулыбался: — Ну как?
Я согласился, и мы поехали. День был погожий, солнечный. В деревне шёл сенокос. На дорогах то и дело попадались навитые сеном машины с загорелыми парнями наверху; на улицах поскрипывали колодцы; и смуглые шефы, припав к ведру, по очереди пили воду; с усадеб слышались звуки отбиваемых на вечернюю росу кос. Пруды кишели купающимися ребятишками. Было крикливо, пыльно, все спешили, ехали на машинах, тракторах, мотоциклах — у всех дел было невпроворот.
Мы заехали на центальную усадьбу совхоза, узнали, где директор, агроном, нашли их, мой знакомый взял у них нужную информацию, записал о видах на будущий урожай — косовица хлебов вот-вот начиналась, снова слетали в контору за сводками, побывали на строящейся ГАЭС, наконец всё было сделано и можно было возвращаться в город.
Места эти я знал довольно хорошо — бывал здесь несколько лет назад, а одно лето прожил в небольшой деревушке, и вот теперешняя поездка всколыхнула во мне полузабытые чувства, смутные и расплывчатые, и я уже не мог ехать обратно, не заглянув в эту деревню. Я сказал об этом своему спутнику.
— Это налево от шоссе? — спросил меня Александр Иванович.
Я кивнул.
— Мы ненадолго, — сказал я и добавил, боясь, что он не согласится гонять машину в такую даль: — Знакомый там у меня… Давно не виделись…
— Бога ради, время есть, — ответил Александр Ивановч и попросил шофёра разворачиваться.
Шофёр свернул на просёлок. Замелькали поля, кусты, рощицы, телеграфные столбы с пасынками, обросшие лебедой, крапивой. Я смотрел на всё это, и почти каждая полянка, узкий выступ леса или крутое, как каравай хлеба, поле — всё оживляло во мне лежащие подспудно воспоминания.
Машина тяжело взобралась в гору. За бугром мелькнули и стали расти верхушки вётел, лип, показались крыши, затем и все избы. Всё было как тогда. За обочинами дороги — поля с созревающей пшеницей и овсами, зелёные с картофелем, за ними отжившая своё, ненужная, с продырявленной крышей рига, и дорога круто сворачивала к избам.
Подминая под колёса плотную, как цемент, пыль, оставляя за собой жёлтый шлейф, машина подъехала к деревне. Вот крайний в два окна дом с опиленным тополем у проезда, вот пятистенок Овдоньиных с шумливым садом, пруд с низкими, вровень с водой, берегами…
— Подъезжай к тому дому со светёлкой, что у пруда, — сказал я шофёру.
Мне показалось, что ничего не изменилось. Всё было, как и в то лето. Та же ветла с обломанным толстым суком, широкая луговина, лишь своим простором напоминавшая, что когда-то на ней стоял ещё один дом, тот же колодец, скрипучий, с качающимися столбами, державшими тесовую крышу.
Шофёр подъехал к дому и остановил машину. Я вышел и пошёл к калитке по пыльной траве. Было удивительно тихо. Не летали пчёлы, ромашки были запылённые, как и широкие листья подорожника, закрывавшие тропку. Ограда палисадника сдала назад и покривилась. Стёкла окон пусто и темно отражали небо и кусты.
Я ступил на широкую ступеньку и дёрнул дверь. Она не поддалась. Было закрыто изнутри. Я обошёл террасу: с тыльной стороны дома была низкая калитка, сбитая из широких досок. В пробое неуклюже висел тяжёлый замок со следами ржавчины. Я посмотрел за осиновый с облупившейся корой тын. Ульев под яблонями не было. Грядки остались невскопанными. Огород зарос мокришником, одуванчиком и густой лебедой. Какое-то недоброе предчувствие коснулось меня.
— Кого нужно? — раздался за моей спиной скрипучий голос.
Я обернулся. Из-за угла двора вышел старик со сморщенным худым лицом, в выгоревшей кепке, в клетчатой тёмной рубашке, в пиджаке, из коротких рукавов которого были видны загорелые, почти коричневые, руки, перевитые вздутыми прожилинами вен.
— Кого нужно? — снова спросил он.
Я сделал шаг навстречу.
— Филипп Сергеич?!
Старик внимательно посмотрел на меня, двинулся вперёд, снова посмотрел из-под руки.
— Неужто-о, — проговорил он и прищурился, пристально глядя мне в лицо. — Василий! — не то сказал, не то спросил он.
Мы пожали друг другу руки. Подошёл Александр Иванович, и я его познакомил с дедом Филиппом.
— Где же Иван Прокофьевич? — спросил я старика. — Изба на замке…
Дед Филипп отвернулся в сторону, глаза часто заморгали.
— Преставился Иван-то, — произнёс он.
Дрожащая слабость бросилась мне в ноги.
— Когда же? — выдавил я из себя.
— По весне. — Филипп снял кепку, вытер рукой лоб. — Его паралич зимой разбил, не в эту, а в позапрошлую. Потом поправился. Вот только нога — всё её волочил. Ходить из-за этого в лес не стал. Переживал. Чёрный стал, вроде обуглился. Выползет днём из дома, всё смотрит, всё думает. За ним Пелагея Антонова ходила, помогала, чем могла, дальняя сродственница она ему по матери. Знаешь ты её. Такая старуха высокая, прямая. Ну, а вот к весне его второй раз шибануло, да, видать, сильно — слёг. Дороги у нас плохие, колеи да ямы, «скорая» из города и не приедет, не дождёшься. Вызвали мы врача, хорошо, хоть медпункт в соседнем селе оставили. Пришла фельдшерица, посмотрела, уколы стала делать. Где там! Три дня похрипел и преставился, царство ему небесное.
Дед Филипп почесал рукой седую редкую щетинку на подбородке.
— Похоронили мы его. Хорошо похоронили. Деньги у него были, знал, что не вечен, берёг. На венок деревенские собрали… Самой весной, милок, он и помер. Уж и сорок дён мы отметили. Мужик он был добрый, хоть и ликом угрюм… А тебя вспоминал часто. — Филипп посмотрел на меня. — Говорил мне: может, Василий приедет, обещался в открытке…
— Писал я ему, а приехать…
Филипп развёл руками.
— Понимал он… А я увидал машину, подумал, наследники приехали. Как был жив Иван и в помине никого не было, а теперь сразу отыскались…
Я посмотрел на дом. Стоял он серый, безмоловный и сиротливый. Крыльцо просело и всё больше отдалялось от венцов.
— Ружьё он тебе оставил, — сказал дед Филипп. — Говорил: приедет Василий — передай ему.
— Ружьё? — переспросил я.
— Да. Говорил, нравилось оно тебе… Зайдёте, может, посидите, чайку попьёте, мёду у нас в нынешнем году мало, но рамку выставлю, а? Пойдёмте в дом? Сейчас матери скажу, самовар поставит.
