Собаки и другие люди - Прилепин Захар (онлайн книги бесплатно полные TXT, FB2) 📗
Дома мы молча разделись и разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи.
…Утром я был почти благодарен Гале за своё ясное сознание. Тот, налитый всклень стакан самогона я б наверняка выпил – а сегодня вспомнил бы о нём без радости.
Дети ещё спали.
На улице стояла сизая полутьма.
Стараясь не шуметь, я спустился на кухню, где под ёлкой жена разложила бесчисленные, в десятках пакетов и коробочек детские подарки, которые начинала закупать ещё за полгода. Немного полюбовавшись на коробки, я попил воды, и решительно, как на сцену, вышел во двор.
Если мне и было больно – так это за собак. За детей почти нет – ведь им неизбежно придётся обвыкаться с человеческой злостью, и жить среди неё, как сейчас они живут в нежности и заботе.
Собаки не ждали меня в такую рань. Должно быть, шум праздника мешал им заснуть до самого утра, оттого они встретили меня с недоверием: неужели гулять?
…Ах, как люблю я утро 1 января. То утро, когда ты почти наверняка знаешь, что будешь идти по улице один – наедине с новым годом.
И всюду блаженный разор, ещё пахнущий дымом и вином.
Вот вчерашнее костровище посреди деревни – чёрная клякса, затоптанная сапогами тех людей, что стояли здесь до последнего, допивая принесённое за пазухой. Поначалу они разговаривали всё громче и громче, а потом – всё тише и тише, словно бы выгорая вместе с костром.
От костра в разные стороны расходились следы.
Я без труда различил их.
Тяжёлые, в огромных калошах, валенки слепца, впечатанные так, будто он на каждом плече нёс по мешку муки.
Неспешную проходку Никанора Никифоровича, совсем, как видно, не захмелевшего.
И косой, через снежный луг, минуя стёжку, Галин след. Несколько раз, как видно, она падала и долго возилась в снегу, оттого что ухватиться ей было не за что.
Собаки мои ошалели от обилия острых запахов.
Кроме того, соседские кобели пометили вокруг все столбы и заборы – а моим хотелось немедленно всё это перепометить.
Не опасаясь, что явятся на прогулку такие же ранние, как и я, сельчане, я отпустил собак.
Чертя прямую линию, словно разлиновывая новую школьную тетрадь, пролетела удивлённая сорока: она опоздала к праздничному завтраку на костровище, но не переживала, зная: сегодня будет сытый день. Оставалось выбрать наиболее предпочтительный и щедрый двор.
Спустя четверть часа я собрал удовлетворённых собак.
Мы двинулись дальше по улочке – одной из трёх в нашей деревне. Я точно знал, что даже в окошко никто не посмотрит в нашу сторону: настолько безмолвным было человеческое жильё.
Собаки норовили обойти все ворота и калитки по пути: ведь каждый дом вчера парил запахами самого разного съестного. Животные чувствовали не достигавшие моего обоняния вкусы: варёного яйца, картошки на сале, паштетов, курицы, обглоданных костей и сваренной, но не тронутой пока говядины… и, скорей, мешавших этому великолепию сладостей: сгущённого молока, суфле, малинового варенья, приторных коржей.
Не окликая собак, я вдыхал январский воздух, который только в это утро пах так особенно и счастливо. Больше такого вкуса у него не случается целый год, так что стоило надышаться впрок.
Я провёл трёх своих кобелей и одну суку до конца деревни, и мы вошли в лес.
Снег был глубок. Я, благоразумно надевший с утра высокие охотничьи сапоги, прорывался первым. Собаки же, после нескольких попыток догнать друг друга меж сугробов, расхотели играть в игры и покидать тропу. Гуськом они шли за мной, словно бы привязанные друг к другу, и несколько озадаченные тем, к чему их повели в лес от столь чудесно пахнущей деревни.
Мне же хотелось их нагулять, и я, уже уставший и взмокший, брёл дальше.
Сломал себе старый сук – и с новой силой пошёл, опираясь на палку. Затем сломал ещё один, и палок стало две.
Спустя некоторое время мы нашли заячью дорожку – но, к моему удивлению, изучив её, собаки остались равнодушны, не сделав ни малейшей попытки двинуться вослед. Заяц прошёл, должно быть, вчера, и догонять его было делом муторным и бесполезным.
– Эх, вы, – сказал я. – Одни б мослы суповые глодать вам.
Вытоптав себе место, я присел у дерева.
Несколько минут собаки норовили влезть преданными носами мне в самое лицо. Преисполненный нежности, я насмеялся вдоволь.
Потом они утомились и разлеглись поодаль.
Воцарилась тишина, и, чуть смежив глаза, я без мысли смотрел в лес.
Лес был безмолвный, чуть будто бы обветшавший, – и безмолвие это, и слабое движение воздуха напоминало закулисье старого нетопленого театра.
…По проторенной уже тропке мы двинулись назад.
Утоптанная человеком и четырьмя собаками, она стала куда проходимей, и обратная дорога, как водится, оказалась быстрей.
Когда мы вышли к деревне, собаки снова развеселились.
Я блаженно встал на опушке и поиграл мышцами взмокшей спины, чувствуя себя невесть кем, явившимся со стороны.
– Спите?.. – с лукавой угрозой сказал я вслух, вглядываясь в деревню.
Над ближним домом кружили воробьи – должно быть, кто-то, отмывая тарелки, плеснул в окно пшённые или гречневые остатки.
Я взял собак на поводки, и мы почти побежали по улице, предчувствуя разнообразные радости, которые ожидали всех нас дома.
Навстречу сыпал суетливый и мелкий снежок.
Путь наш несколько раз пересекли встревоженные сороки, но я не придал этому значенья.
С каждым шагом мы чувствовали, насколько, в сравнении с недвижимым лесом, обжита наша деревенька, как много тепла порождает слабый человек, который, в отличие от зверя, не выживет без шкуры и одну ледяную ночь в снегу.
Уже миновав Галин дом, но не дойдя ещё до чёрного костровища, я остановился, будто получив под ложечку тупой, отдавшийся в сердце удар.
Торопясь к дому, мы не заметили чёрное пятно на снегу у Галиного двора.
Оглядываться мне тут же расхотелось. Но и пройти мимо было нельзя.
В лёгкой беспомощности я прикинул, куда же деть собак.
Решив, что нацеплю их поводки на колья Галиного забора, двинулся к её двору, нарочно не глядя на то, что ещё могло оказаться старым, потерянным кем-то тулупом.
Уверенно подойдя к ограде, я неспешно и слишком старательно навешивал поводки – теша себя еле мерцающей надеждой, что Галя увидит меня из окна, и закричит: «…собак что ли негде своих привязать, обоссут сейчас всё, идите к своему дому!..»
Я бы засмеялся тогда от счастья.
Мне нравилась эта буйная женщина, и я, если попадались на чердаке старые советские иллюстрированные журналы, в каждой работнице, гордо озиравшей покорённый простор, видел молодую Галю.
«…Она не боялась труда… Ценила человеческую дружбу… – со странной торжественностью думал я, отступая от собак полубоком и следя за тем, чтоб ни одна из них не сорвала свой поводок с забора. – …По снегам, в которых мы сразу же утомились, она прошла страну вдоль и наискосок… Ей всё было нипочём… Кроме жизни».
Как будто кому-то здесь жизнь по силам.
Оставшись одни, все четыре мои собаки, скобля снег лапами, разом запросились ко мне, норовя выпростаться из ошейников и повизгивая. Я грозно погрозил им пальцем:
– Ну-ка! Ждите! Я тут. Никуда не ухожу.
Наконец, я решительно обернулся – и увидел лежащую на снегу Галю.
Подходя к ней ближе, и слыша свои, отчего-то ставшие слишком отчётливыми шаги, без труда представил, как всё было.
Ей стало плохо, и она вышла из дома подышать.
Хотела было закурить, но, скомкав сигарету в ещё сильной, не бабьей руке, убеждённо двинулась со двора. Надо было поскорей дойти к любым ближайшим соседям, а там что-нибудь придумается… «Скорую» вызовут… или лекарства какие найдутся…
Здесь её кто-то словно бы пихнул с ужасной силой в бок. Стараясь не думать о боли, она из последних сил заторопилась, – но, даже не вскинув рук, кулём упала набок, и тут же умерла.
Я присел возле Гали – и, потрогав её шею, ощутил тот холод, что был холоднее снега, воздуха, льда, камня.
