Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович (библиотека электронных книг txt) 📗

– Он не полицейский, он работает в полиции… Кажется, клерком, – сказала Даян. – Он пригласил мастера из полиции, и тот поставил мне эти решетки и ставни, у него на окнах точно такие же. Теперь я выплачиваю ему каждый месяц определенную сумму за эту работу.

Я прошелся по квартире Даян, оглядывая ее. Декадентка Даян. На стене висел пластиковый рельеф, изображающий белое тело женщины, стоящей на коленях. Рельефный палец женщины углубился в ее рельефную щель. Мастурбировала. Какие-то колосья спелой ржи стояли в вазе. У самой двери, почему-то рядом с умывальником, возвышалась на ножках белая ванна. Образца 1940-какого-то года, по-моему. Едва ли не на львиных лапах. Может, не на львиных, но на лапах. Даян разукрасила свою ванну снаружи – зеленая русалка, похожая на девушку с Сент-Марк плейс, улыбаясь, выглядывала из воды. Только без кожаной куртки. Справа от входа была крошечная комнатушка с закрытым бамбуковой занавесью окном, где едва помещались кровать (матрац, лежащий прямо на полу) и старый комод с зеркалом. На комоде, среди всяких женских безделушек, валялись книги по искусству, одна из них – «Женщина в изобразительном искусстве» – сверху. Открытая настежь дверь в углу «спальни» открывала взору красивый новый туалет на возвышении. Как трон.

Мы пошли в бар. Уже выходя из дома, встретили человека в клетчатой рубашке с узлом в руках. Это, оказывается, и был полицейский или клерк из полиции. Даян нас представила. У него было очень бледное лицо и синие круги под глазами. Выше меня ростом, узкоплечий.

На улице Даян сказала мне, поморщившись:

– Он, по-моему, очень больной человек. У меня такое впечатление, что, когда ко мне приходят мужчины… он подслушивает у двери и мастурбирует. Когда он открывает свою дверь, из его квартиры исходит противный кислый запах, воняет как будто засохшей спермой. Он фрик, – добавила она. – Урод, – и поморщилась опять. – Недавно знаешь что он мне предложил? Ни больше ни меньше, как не платить ему за установку решеток на окна, но взамен проводить с ним одну ночь в неделю. Я отказалась. С таким, как он…

Я подумал, что она слишком хороша для этого места, района и дома. И даже зауважал ее за храбрость. Я бы не стал тут жить. Слишком много раздражающего вокруг. Грязи, ненужной опасности, некрасивых лиц, глупости существования.

Мы пошли в «Бредлис» и сели там в темноте и стали пить. Я пью до хуя обычно, она пьет тоже немало, на таких клиентов в барах молятся. Пианист еще не пришел, посему мы свободно трепались. Говорили об Элен – ее подруге, девушке, с которой я спал год назад, до отъезда в Европу. Элен нас и познакомила. Что с ней? Элен живет с мужчиной, которого она не очень любит, по словам Даян, но он заботится об Элен, ей не нужно работать, она спит полдня и в какой-то мере счастлива.

– Вот-вот, это то, что нравится вам, – говорил я, – женщинам. Теплый хлев. Взамен вы предоставляете в пользование свое тело. Спать полдня и не работать – мечта женщины.

Я подсмеивался над Даян, говорил без осуждения, констатация факта – и только. В мире столько же слабых мужчин, как и слабых женщин. Мы не были слабыми, я и Даян, мы жили, себя не продавая. Элен была слабая.

– Она тебя очень любит, но она устала, – вдруг сказала Даян. – Если бы ты ее позвал…

– Если бы меня кто-нибудь позвал, – перебил я ее. – Сколько ей лет? – И не дожидаясь ответа Даян, ответил сам: – Тридцать два? Она слишком стара для меня. Что я буду с ней делать через пять лет? Она хорошая девушка, хороший компаньон, выглядит экзотично, хорошо ебется, но что я буду с ней делать? К тому же я ее приглашал в Париж однажды, прошлой зимой. Каюсь, приглашал только потому, что был в депрессии, и был счастлив, когда она не приехала.

– У нее не было денег, – сказала Даян, защищая подругу.

– Перестань, – сказал я. – Она могла мне написать, что у нее нет денег, я бы ей прислал.

– Да, – согласилась Даян. – Вообще-то она могла приехать, конечно, если бы не Боб. Он ее очень любит и очень ревнует.

– Именно, – сказал я. – Ты знаешь, что я за человек. Я не чувствую, что я имею право связывать кого-нибудь. Завтра я бы спал с новыми и новыми женщинами, а она бы страдала. Глупо, не так ли? Я хочу всех иметь, но я ни с кем не хочу жить. Хочу жить и умереть один.

– Я тоже, – сказала Даян и закурила.

Девушка принесла нам следующий дринк. Ей – джин-энд-тоник, мне – мой «Джэй энд Би».

– Она думала, что ты ее любишь, – сказала Даян.

– Я и тебя люблю, – сказал я. Потом после паузы добавил: – Если я ей так нужен, то почему она ничего для этого не сделает. Пусть сделает что-нибудь. Докажет, заслужит. Если бы я кого-то любил, я бы добивался этого человека, захватил бы в конце концов. Ты думаешь, это неприятно, когда тебя добиваются? Это приятно. Это внимание.

– Пойдем теперь поедим в другом месте, – сказала она. – Только я плачу.

– Ни хуя, – сказал я. – Я привез с собой деньги. Пока они у меня есть. Я тебя угощаю. Когда не будет денег, я скажу.

Был август. Она повела меня во втиснутый между двумя пыльными улицами в Гринвич Вилледж ресторан – пародия на террасы парижских ресторанов. Пришлось ждать, но в конце концов мы сидели под чахлым деревом, и возле нас горели красные свечи в стаканах.

Я пил «Божоле» и слушал ее, рассказывающую мне, как она боится старости.

– И Элен боится, – говорила Даян. – В последний раз… она была у меня несколько дней назад, мы напились и переругались. А что же дальше… Что же дальше? – спросила она меня. – Ты писатель, и ты умный.

Умный писатель оторвался от свиных ребер, которые он в этот момент обгладывал. Что я ей мог сказать? Рецептов для будущего, годящихся для 32-летних женщин, у меня не было. Были рецепты для юношей 18 лет, были для тридцатилетних мужчин, но женщинам 32 лет мне нечего было посоветовать. У Даян был боевой темперамент, ей не хватало размаху, конечно, но она, скажем, могла поехать в Бейрут, пройти тренировку в лагере для террористов, вернуться в Штаты и взорвать Вайт-Хауз или еще что-то взорвать. А что я еще мог ей посоветовать? Завести ребенка? Банально-идиотское решение. Вырастет ребенок, уйдет, через пятнадцать лет придется решать все ту же проблему. Тогда уже будет непоправимо поздно. Может, и сейчас уже непоправимо поздно. Элен, конечно, следует держаться за своего любящего ее мужика. А Даян?

Одна из неприятных сторон жизни писателя – они думают, я должен знать. Да, я знаю, все позади, если считать себя только женщиной. Если человеческим существом, злым, свободным и горячим, – все еще впереди. Я мог ей предложить самое невероятное – скажем, стать женщиной-мафиози, убирать за деньги людей. Да хуй знает, что можно сделать в мире за остающиеся ей 25 лет активной жизни, если быть открытым, непредубежденным и сильным человеком, мужчиной ли, женщиной, не имеет значения. Можно иметь фан [14].

Она заговорила сама, спасла меня. Не о себе заговорила, об Элен. Именно потому, что боится она старости, Элен живет с Бобом.

– Слушай, – сказал я. – Я знаю все эти истории. Нормальная, ненормальная человеческая жизнь, перевалившая во вторую половину. Давай переменим тему. Не пойти ли нам на парти? Нет ли где-нибудь парти сегодня вечером? Я хочу кого-нибудь выебать.

– Нет, – сказала она, подумав и доедая свою форель. – Никаких парти сегодня. – И добавила, улыбнувшись: – Если хочешь, можешь выебать меня.

Я посмотрел на нее заинтересованно-рассеянно, но на всякий случай спросил еще:

– Мне казалось, что мужчины не доставляют тебе особенного удовольствия?

– Доставляют. Иногда, – сказала она и посмотрела на меня. – Пойдем ко мне?

– Пойдем к тебе, – сказал я.

На Первой авеню мы купили в грязном магазине бутылку «Зоави Бола» за пять долларов. Так получилось, что я стал спать с Даян. С сестричкой.

У нее несколько старомодный, эпохи второй мировой войны, тип лица. Чуть-чуть тяжеловатый, на мой взгляд, подбородок. Такое лицо, не удивясь, можно обнаружить на выцветшем снимке, рядом с плечом офицера-нациста. Лейтенант Даян Клюге. Во всяком случае, когда я ее ебал, я казался себе молодым оберштурмбаннфюрером. Не знаю, откуда пришло ко мне это сравнение-определение, я не торчу на нацистах, я думаю о них не более чем о какой-либо другой группе исторических личностей. Я предполагаю, что от Даян, с ее решительностью и этим лицом, дунуло на меня ветерком прошлой войны. В один из антрактов между актами я вылез голый в ливинг-рум достать из кармана пиджака джойнт, на пиджаке сидела собака. Одна ставня была приоткрыта, и в окне разрушенного дома напротив светился огонек, наверное, свечки. Может быть, там жили беженцы. Война. Я и Даян, сбросивши мундиры войск СС, ебемся в перерыве между военными действиями. Завтра, может быть, убьют ее или меня. Вообще-то я выебал бы кого-нибудь еще на оккупированной территории, но так случилось, что лейтенант Клюге оказалась рядом. Поглядев задумчиво на военный разрушенный пейзаж за окном, я закурил джойнт и вернулся к ней в постель. Лейтенант лежала на спине, согнув одну ногу в колене, вокруг талии у нее вилась тонкая золотая цепочка. Лейтенантский, войск СС шик?