Свадьба - Бабаян Сергей Геннадьевич (книги без сокращений .txt) 📗
– Конечно, конечно, – подхватила с готовностью теща, страшно кося, – через недельку можно и к вам. Алеше в институт, да и Мариночкин ГУМ от вас близко.
Мариночкин ГУМ – прозвучало гордо. Мать Тузова перевела взгляд на невесту – которая, одной рукой с огрызком соленого огурца обхватив молодого мужа за шею, держала в другой бокал, на две трети наполненный водкой, – и лицо ее еще больше поблекло от жалкой какой-то улыбки…
«Сволочь Тузов», – вдруг ясно подумал я.
Мы подошли к балкону. Дверной проем загораживала невеста.
– На балкон?! – радостно-хищно закричала она, полыхая фиксой. – Только через стакан!
Свидетель, сверкая огромными кипенными зубами, взял с подоконника и протянул мне неизвестно чей половинный бокал.
– Да мы уже хороши, Маринка, – сказал я подстраиваясь – по-свойски, запанибрата – и подмигнул (механически, безо всякого чувства) прихваченному стальным зажимом за шею и, казалось, уже полупьяному Тузову. Увидев нас, Тузов заметно обрадовался и даже чуть распрямился.
– Водки много не бывает, – поучая сказал свидетель.
«А и черт с тобой», – подумал я. В те далекие счастливые годы Н*-ское землячество любило и умело не в шутку выпить. Кроме того, еще за столом – когда гости, торопясь, разбирали икру, – я, предчувствуя водочное цунами, затолкал в Славика и себя почти целую полуфунтовую масленку. – А твой? – напористо спросил я свидетеля – и свидетель взял свой бокал. – Костя, – сказал я и протянул ему руку. – Саша, – солидно ответил он. Свидетель был младше нас года на два – видимо, только из армии; в двадцать два года эта разница еще ощутима. Славик тоже взял чей-то бокал. – Только девочек наших не замать, хватит им пить, – вспомнил я областной диалект (впрочем, территориально неизвестно какой: у Верещагина, кажется, есть картина). – А то мы их не дотащим до станции.
– Поможем, – добродушно сказал свидетель.
Мне это не понравилось. Меня бесило даже мысленное и даже шутливое чужое прикосновение к Зое.
– А вы оставайтесь, – сказала невеста. – Кто же это один день свадьбу гуляет? Как-нибудь поместимся… валетиком, – хихикнула она, заговорщицки глядя на девочек.
Лика порозовела. Зоя улыбнулась.
– Да нет, нам надо домой.
Мы чокнулись – невеста, сверкая глазами, толкнула мой бокал с такой силой, что я чуть не облился водкой.
– Я сейчас не хочу, – сказал виновато Тузов и побледнев поставил на подоконник бокал.
– Слабачок, – победительно – но ласково – сказала невеста.
Мы выпили и протолкнулись на крохотный, забранный прутковой решеткой балкончик.
Внизу бурлила многоцветная гостевая толпа. Старухи засели на скамье; краснолицые дружно курили; стайка девиц и парней скупо подергивалась под басовитый речитатив «Бони М»; замначальника цеха, рука об руку с гордой своей женой, стоял в окружении нескольких женщин и что-то вещал, государственно хмуря брови; у соседнего подъезда носатый и Петя, в кольце преданно смотревших им в рот (встречавших машины и недопущенных к столу) алкашей, разливали бутылку; бугристого ловый стоял с буратинистой женщиной с рыжим хвостом (которая отчаянно с ним кокетничала: снимала пылинку с плеча) и внимательно смотрел на панельный бордюр: судя по всему, это был человек обстоятельный…; Пышка с подругой вертелись вблизи краснолицых и неумело курили; Капитолина Сергеевна высилась в одиночестве, голосом и пальцем поминутно подзывая к себе кого-нибудь из гостей и после краткого внушения отпуская; Анатолия ругала жена: он пучеглазо смотрел на нее и пульсируя толстыми губами молчал – видимо, плохо ее понимая… И еще много других, менее значительных обликом и повадкой гостей сидело, стояло и бродило во всех направлениях.
Вдруг – на балкон вышел Тузов… Я с неудовольствием повернулся к нему. Вид Тузова, а особенно его стариков, – было единственным, что точило мне сердце. Самой свадьбой, несмотря на весь свой первоначальный сарказм, я был вполне очарован: кипела живая жизнь, которой так часто не хватает на торжествах образованных классов…
– Ну, как?… – робко, как будто даже заискивающе спросил Тузов, перебегая по нашим лицам глазами.
Во мне опять поднялось раздражение.
– Все хорошо, – мягко сказал Славик. – А ты… вы – приедете на дачу?
– Да… нет, – растерялся Тузов. – Я в приемной комиссии, от деканата послали…
Я смотрел на его бледное лицо, слабые волосы, неустойчивый взгляд, смазанный подбородок… раздражение мое улеглось, но мне захотелось, чтобы Тузов поскорее ушел. Что-либо исправить было уже нельзя. Поздно. Почему-то – глядя на Тузова и его стоявшую к нам спиной, по-рысьи изогнувшуюся в проеме балконной двери жену, в окружении хулиганских (иначе не скажешь) безмысленных лиц подруг и самодовольного, пышущего здоровьем свидетеля, – почему-то я даже подумать не мог о возможности банальнейшего развода… Вдруг – случайно взглянувши вниз – я увидел его родителей. Они медленно, как будто устало протискивались сквозь шумно роящуюся толпу (никто даже не повернул головы; только всё видящие, всё понимающие, всё прошедшие в жизни старухи как одна встрепенулись, коротко шушукнувшись между собой, – и застыли на лавке белоголовыми столбиками, флюгерно глядя им вслед). Родители Тузова вышли из толпы на дорогу; мать остановилась, оглянулась (отец не оглядывался – просто остановился и стоял к нам спиной): лицо ее было старым, помада и пудра стерлись, перед уходом она не подкрасилась, – не найдя никого внизу, взглянула наверх… Я толкнул Тузова локтем.
– Леша, твои родители…
Тузов дрогнул – и бросился к парапету… Мать слабо замахала ему рукой, лицо ее не скрываясь кривилось; отец повернулся – вполоборота – и коротко поднял руку. Тузов мелко и часто помахал им в ответ – сделал движение к двери, натолкнулся глазами на спину жены, остановился… Отец твердо взял мать под локоть и повел ее – повлек за собой – к стоявшим у обочины маренговым «Жигулям». Стоя за открытою дверцей, мать опять помахала рукой; отец, сидевший уже за рулем, что-то сказал ей – повернул энергично голову, – мать приложила пальцы к губам, неловко села в машину, бессильно – не закрыв – лязгнула дверцей (отец перегнулся через нее – хлопнул так, что в домах застонало эхо), и вдруг – как будто боль взорвалась у нее внутри – быстро сгорбилась и закрыла лицо руками. Отец с ревом завел мотор – толпа оглянулась – и сильно дал задний ход…
Тузов повернулся, жуя губами.
– Черт, – нервно сказал он, шаря себя по карманам. – Костя, у тебя нет закурить?
Я дал ему «Яву». На балкон выскочила невеста.
– Чего это твои предки так рано отчалили? Скучно, что ли?
, Она была очень веселая и говорила безо всякой враждебности или насмешки. Наверное, ей было все равно.
– Да нет, – смешался Тузов; я зажег ему спичку, выручая его, – и Тузов спрятал глаза, прикуривая. – Отцу завтра утром на работу…
– Это в субботу-то?
– Ну да, в субботуf – оправдываясь закивал головою Тузов. – У него… важное совещание. Надо приготовить материалы.
– Начальник, – басом сказала невеста – и крикнула в комнату: – Саня! Принеси мои сигареты.
Свидетель отошел к столу и принес «Аполлон-Союз». Это были очень дорогие сигареты – шестьдесят копеек за пачку. Я курил «Яву» за тридцать, краснолицые – «Дымок» за шестнадцать и папиросы «Беломор» – двадцать две. Заработная плата невесты едва ли превышала сотню рублей; отец Тузова, получавший пятьсот пятьдесят, курил (я видел) сорокакопеечные «Столичные»…
Невеста прикурила от предложенной свидетелем спички (я не стал его опережать) и выпустила дым по-мужски, одновременно через рот и двумя змей-горынычевыми струйками через нос – отчего ноздри ее раздулись и лицо приняло хищное (я бы сказал – демоническое) выражение. Я не случайно употребил это слово – демоническое, хотя оно может показаться и неуместным в описании ее приземленного (по ранее сложившемуся впечатлению) облика. Сейчас, в неторопливую минуту, когда она стояла прямо напротив меня, я наконец-то сумел как следует ее рассмотреть. Росту она была выше среднего – то есть лишь чуть ниже Тузова; она была худощава – пожалуй, просто худа, – но с хорошо развитою грудью; руки ее были тонки, даже костлявы, с очень длинными, тонкими и чуть кривоватыми (но их это не портило) пальцами; ног ее я не видел – она была в длинном платье; лицо… Так вот: на расстоянии вытянутой руки от нее я понял, что она весьма недурна собой. Другое дело, что ее и без того не маленький, но неплохого рисунка рот был еще и увеличен и искажен далеко шагнувшей за очертания губ ядовитой – цвета полос на носу электрички – помадой; другое дело, что голубые, с золотистыми блестками тени для век лежали кругами диаметром с чайный стакан – и сами глаза ее были обмахрены накладными ресницами так, что блеск их бархатистых ореховых радужек в отдалении просто терялся; другое дело, что густые, с лиловым оттенком румяна ее поднимались до глаз и без перехода, кричаще граничили с пятнами голубых искристых теней; другое дело, что лицо ее – и ярко накрашенный рот, и набрякшие тушью ресницы, и нарумяненные щеки, и единственно чистый лоб – находилось в почти постоянном нервическом, бурном, вульгарном движении – и что выражение этого лица было самоуверенным, дерзким, порою насмешливым, грубым, наконец, просто неумным – ни искры проявления того, что традиционно почитается женскими добродетелями… Но все это было другое дело; на деле же было то, что лицо это было даже красиво – и что даже сквозь чудовищный грим (способный, казалось, похоронить под собой любое физиономическое проявленье натуры) от этого лица – черт побери, даже волнующе – веяло бездумной, бесстыдной, животной чувственностью… Я, кажется, понял, что погубило Тузова.
