Лавина - Токарева Виктория Самойловна (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
Месяцев вытряхнул в прихожей обувь, получился невысокий холм.
— Это все? — спросила дочь.
— Мне ничего не заплатили, — соврал Месяцев. — Сказали, что переведут на мой счет.
— А переведут? — спросила жена.
— Не знаю.
— Вам надо иметь адвоката, — заметил Юра. — У Ростроповича наверняка есть адвокат.
— Надо сравнивать себя не с Ростроповичем, а со Львом Борисовичем, — заметила теща.
Лев Борисович — друг семьи, философ, доктор наук. Философия в условиях рынка никому не понадобилась, и Лев Борисович научился солить огурцы и торговал ими возле магазина. Огурцы были восхитительные, с укропом и чесноком.
— Адвокат стоит бешеных денег, — предположила дочь.
— Это во-первых, — сказала жена. — А во вторых, Игорь — бесконфликтный человек.
Все с воодушевлением стали рыться в обувной куче, отыскивая свой размер. Месяцев ушел в спальню и набрал номер Люли.
— Да, — хрипло сказала она.
Месяцев молчал. Люля узнала молчание и положила трубку. Месяцев набрал еще раз. Трубку не снимали. Значит, она была дома и не хотела с ним говорить. Естественно.
Можно было по-быстрому что-нибудь наврать, например — срочно отвезти кому-то документы… Приехать к Люле, заткнуть рот поцелуями, забросать словами. Но что это даст? Еще одну близость. Пусть даже еще десять близостей. Она все равно уйдет. Женщина тяготеет к порядку, а он навязывает ей хаос и погружает в грех. Он эксплуатирует ее молодость и терпение. Это не может длиться. Это должно кончиться. И кончилось.
Жена погасила свет и стала раздеваться. Она всегда раздевалась при потушенном свете. А Люля раздевалась при полной иллюминации, и все остальное тоже… Она говорила: но ведь это очень красиво. Разве можно этого стесняться? И не стеснялась. И это действительно было красиво.
Месяцев лежал отстраненный, от него веяло холодом.
— Что с тобой? — спросила жена.
— Тебе сказать правду или соврать?
— Правду, — не думая сказала жена.
— А может быть, не стоит? — предупредил он.
Месяцев потом часто возвращался в эту точку своей жизни. Сказала бы «не стоит», и все бы обошлось. Но жена сказала:
— Я жду.
Месяцев молчал. Сомневался. Жена напряженно ждала и тем самым подталкивала.
— Я изменил тебе с другой женщиной.
— Зачем? — удивилась Ирина.
— Захотелось.
— Это ужасно, — сказала Ирина. — Как тебе не стыдно?
Месяцев молчал.
Ирина ждала, что муж покается, попросит прощения, но он лежал как истукан.
— Почему ты молчишь?
— А что я должен сказать?
— Что ты больше не будешь.
Это была первая измена в ее жизни и первая разборка, поэтому Ирина не знала, какие для этого полагаются слова.
— Скажи, что ты больше не будешь.
— Буду.
— А я?
— И ты.
— Нет. Кто-то один… одна. Ты должен ее бросить.
— Это невозможно. Я не могу.
— Почему?
— Не могу, и все.
— Значит, ты будешь лежать рядом со мной и думать о ней?
— Значит, так.
— Ты издеваешься… Ты шутишь, да?
В этом месте надо было сказать: «Я шучу. Я тебя разыграл». И все бы обошлось. Но он сказал:
— Я не шучу. Я влюблен. И я сам не знаю, что мне делать.
— Убирайся вон…
— Куда?
— Куда угодно. К ней… к той…
— А можно? — не поверил Месяцев.
— Убирайся, убирайся…
Ирина обняла себя руками крест-накрест и стала качаться. Горе качало ее из стороны в сторону. Месяцев не мог этого видеть. Он понимал, что должен что-то предпринять. Что-то сказать. Но имело смысл сказать только одно: «Я пошутил, давай спать». Или: «Я виноват, это не повторится». Она бы поверила или нет, но это дало бы ей возможность выбора. Но Месяцев молчал и тем самым этого выбора ее лишал.
— Убирайся, убирайся, — повторяла она, как будто в ней что-то сломалось, замкнулось.
Месяцев встал, начал торопливо одеваться. Чемодан стоял неразобранный. Его не надо было собирать. Можно просто взять и уйти.
— Ты успокоишься, и мы поговорим.
Жена перестала раскачиваться. Смотрела прямо.
— Нам не о чем говорить, — жестко сказала она. — Ты умер. Я скажу Алику, что ты разбился на машине. Нет. Что твоя машина упала с моста и утонула в реке. Нет. Что твой самолет потерпел катастрофу. Лучше бы так и было.
Месяцев оторопел:
— А сам по себе я разве не существую? Я только часть твоей жизни? И это все?
— Если ты не существуешь в моей жизни, тебя не должно быть вообще. Нигде.
— Разве ты не любишь меня?
— Мы были как одно целое. Как яблоко. Но если у яблока загнивает один бок, его надо отрезать. Иначе сгниет целиком. Убирайся.
Ему в самом деле захотелось убраться от ее слов. В комнату как будто влетела шаровая молния, было невозможно оставаться в этом бесовском, нечеловеческом напряжении.
Месяцев выбрался в прихожую. Стал зашнуровывать ботинки, ставя ногу на галошницу. Правый ботинок. Потом левый. Потом надел пальто. Это были исторические минуты.
История есть у государства. Но есть и у каждой жизни. Месяцев взял чемодан и открыл дверь. Потом он ее закрыл и услышал, как щелкнул замок. Этот щелчок, как залп «Авроры», знаменовал новую эру.
Ирина осталась в обнимку с шаровой молнией, которая выжигала ей грудь. А Месяцев сел в машину и поехал по ночной Москве на зов любви. Что он чувствовал? Все! Ужас, немоту, сострадание, страх. Но он ничего не мог поделать. Лавина шла и набирала скорость. Она уже срезала его дом, погребла в нем всех живых. Что дальше?
Что бывает дальше? Лавина съезжает, теряет скорость и останавливается в конце концов. Тогда уцелевшие выползают на свет Божий и наводят порядок. Откапывают живых. Хоронят мертвых. Ставят электрические столбы и натягивают провода. И опять в домах тепло, светло. И опять — жизнь. Как ни в чем не бывало. Надо только переждать…
Месяцев позвонил в ее дверь. Люля открыла не зажигая свет. Месяцев стоял перед ней с чемоданом.
— Все! — сказал он и поставил чемодан.
Она смотрела на него не двигаясь. Большие глаза темнели, как кратеры на Луне.
Утром Алик лежал на своей койке и слушал через наушники тяжелый рок. Музыка плескалась в уши громко, молодо, нагло, напористо. Можно было не замечать того, что вокруг. Отец в роке ничего не понимает, говорит: китайская музыка. Алик считал, что китайская музыка — это Равель. Абсолютная пентатоника. В гамме пять звуков вместо семи.
