Алеф - Коэльо Пауло (читаем книги txt) 📗
* * *
Мгновения детского восторга длились не долее пяти минут, но я успел впитать каждую деталь, каждый звук, каждый запах. Я не смогу их вспомнить, но это и не важно: время – не магнитофонная запись, которую можно перематывать туда-сюда.
« Не думай о том, что будешь рассказывать, когда вернешься. Время – это здесь и сейчас. Лови момент».
Я подхожу к моим попутчикам и вижу, что они пребывают в таком же возбуждении. Меня знакомят с нашим переводчиком, китайцем по имени Яо, родители которого бежали из Китая в Бразилию от ужасов гражданской войны. Яо учился в Японии, преподавал лингвистику в Московском университете, пока не вышел на пенсию. На вид ему лет семьдесят, он высок ростом и единственный из всей нашей компании в костюме и при галстуке.
– Мое имя означает «очень далекий», – говорит он, тепло улыбаясь.
– А мое – «камешек», – улыбаюсь я в ответ. По правде говоря, улыбка не сходит с моих губ со вчерашнего вечера, а ночью я никак не мог уснуть, думая о грядущем приключении. Такого хорошего настроения у меня не было уже давно.
Вездесущая Хиляль стоит возле нашего вагона, хотя, по моим расчетам, вагон, в котором она будет ехать, довольно далеко от нашего. Ее появление нисколько меня не удивляет. Я посылаю девушке воздушный поцелуй, и она улыбается в ответ. В пути, я уверен, нам обоим будет интересно побеседовать.
Я спокойно смотрю по сторонам, стараясь не упустить ни одной детали, как путешественник, готовый отплыть на корабле к неведомым морям. Переводчик не решается потревожить меня, но я чувствую: что-то не так, мои издатели явно чем-то обеспокоены.
Я спрашиваю у переводчика, в чем дело, и тот объясняет, что мой российский агент до сих пор не пришла. Я смутно припоминаю вчерашний разговор с другом. А впрочем, какая разница. Ну, не пришла и не пришла, ее дело.
Хиляль о чем-то спрашивает моего редактора, и получив резкий ответ, остается такой же невозмутимой, какой была, когда я заявил ей, что не смогу назначить ей встречу. Мне все больше нравится сам факт ее присутствия: мне импонируют ее решимость и самообладание. Между тем женщины начинают ожесточенно спорить.
Я вновь спрашиваю у переводчика, что происходит, и тот объясняет, что моя редактор предложила Хиляль убраться в свой вагон. Напрасный труд, думаю я про себя: эта девчонка делает только то, что считает нужным. Я развлекаюсь тем, что, не понимая ни слова, читаю язык жестов и поз. Выбрав момент, подхожу к ним, все еще улыбаясь.
– Полно, не стоит начинать путешествие на негативе. Мы все рады и взволнованы перед поездкой, какую никто из нас прежде не совершал.
– Но она хочет...
– Да будет вам. Пусть остается, она может уйти к себе немного позже.
Редакторша отступает.
Двери с шумом открываются, породив эхо на платформе, и пассажиры занимают свои места. Кто все эти люди, устремившиеся к дверям? Что знаменует это путешествие для каждого из них? Воссоединение с возлюбленной, родственный визит, мечту о богатстве, триумф или поражение, открытие, приключение, бегство или погоню? Наш поезд заполняется всеми этими возможностями.
Хиляль подхватывает свой багаж – яркую сумку и футляр со скрипкой – и собирается войти вместе с нами в вагон. Редакторша улыбается, как будто довольная тем, как закончилась их перепалка, но я понимаю, что она воспользуется первой же возможностью отомстить. Едва ли есть необходимость объяснять, что месть делает нас равными нашим врагам, прощение же демонстрирует наши мудрость и ум. Кроме тибетских монахов и отшельников в пустыне, думаю, каждому из нас знакома жажда мщения, ибо эта черта присуща любому человеку. И мы не должны себя за это слишком рьяно осуждать.
* * *
В нашем вагоне четыре купе, душевые, что-то вроде гостиной, где, как я полагаю, мы проведем большую часть пути, и кухня.
Я иду в свое купе: двуспальная кровать, шкаф, стол со стулом, развернутым к окну, дверь в душевую кабину. В ней я обнаруживаю еще одну дверь, которая ведет в точно такое же помещение. Похоже, на два купе здесь приходится один душ.
Кажется я догадался: в этом купе должна была ехать мой российский агент. Впрочем, какая разница?
Раздается гудок, и состав медленно трогается с места. Мы все приникаем к окну в маленькой гостиной, чтобы проститься с людьми, которых видели в первый и последний раз в жизни. Поезд набирает скорость, мелькают фонарные огни, и платформа уплывает прочь. Меня поражает всеобщее спокойствие; никому не хочется говорить; каждый по-своему предвкушает предстоящие приключения, и ни один, я уверен, не думает о том, что оставил позади, так же как и о том, что будет дальше.
Когда ночная тьма поглощает бегущие рельсы, мы рассаживаемся вокруг стола. В нашем распоряжении корзина с фруктами, но мы успели поужинать в Москве, и пробудить всеобщий энтузиазм оказывается под силу лишь ледяной бутылке водки, которую мы тут же открываем. Мы пьем и болтаем обо всем на свете, кроме самого путешествия, ведь оно принадлежит настоящему и пока не успело сделаться историей. После второй рюмки мы принимаемся рассуждать о том, чего все мы ожидаем от нашей поездки. А после третьей за столом устанавливается на удивление радушная атмосфера. Кажется, будто все мы знаем друг друга тысячу лет.
Переводчик признается, что смысл его жизни составляют три вещи: литература, путешествия и боевые искусства. В молодости я сам немного занимался айкидо; Яо предлагает как-нибудь потренироваться вместе, чтобы скоротать время в дороге, если только коридор в нашем вагоне окажется не слишком узким.
Хиляль беседует с редакторшей, той, что не желала пускать ее в наш вагон. Я вижу, что обе они изо всех сил стараются преодолеть взаимную неприязнь, но чувствую: пребывание в этом тесном вагонном пространстве очень скоро усилит эту неприязнь, и между ними вновь засверкают молнии. Но, надеюсь, не сегодня.
Переводчик будто читает мои мысли. Разлив на всех оставшуюся водку, он заводит речь о том, как разрешаются конфликты в айкидо:
– По сути, это не совсем борьба. Прежде всего мы стремимся успокоить дух и приобщиться к источнику, из которого все происходит, отбросив всякое зло и эгоизм. Если вы проводите слишком много времени, выясняя, что хорошо и что плохо у другого человека, вы позабудете о собственной душе, и все кончится тем, что, опустошенные, вы потерпите поражение через энергию, которую затратили на то, чтобы судить других.
Никто не проявляет особого интереса к разглагольствованиям семидесятилетнего человека. Подогретое водкой веселье сменяется всеобщей апатией. В какой-то момент я выхожу в туалет, а вернувшись, обнаруживаю, что за столом уже никого.
Кроме Хиляль, разумеется.
– Где все? – интересуюсь я.
– Все были столь деликатны, что дожидались, пока вы встанете из-за стола, чтобы отправиться спать.
– Не пора ли и вам последовать их примеру?
