Белый Тигр - Адига Аравинд (чтение книг .txt) 📗
Рам Парсад бережно принимает бутылку, я прокладываю ему обратный путь через толпу — только в эти минуты мы с ним действуем заодно.
По дороге домой Рам Парсад непременно останавливается и вынимает бутылку из картонного футляра. Он говорит, для проверки, не обманули ли его в магазине, но, по-моему, врет. Ему просто приятно подержать в руках стеклянный сосуд, наполненный дорогущим благородным напитком, будто он его себе купил. Налюбовавшись, он прячет бутылку обратно в картонку и шествует домой, а я тащусь следом, и золотистая жидкость так и плещется у меня перед глазами.
Ночью Рам Парсад похрапывает у себя на кровати, а я лежу на полу, подложив под голову руки, гляжу в потолок и думаю о том, какие разные у Аиста сыновья.
Просто день и ночь.
Мукеш-сэр невелик собой, некрасив, смугл и проницателен. Насквозь тебя видит. Домашние прозвали его Мангуст. Он женат уже несколько лет, скромница-жена, родив ему двух сыновей, как и положено, растолстела. Телосложением Мангуст совсем не походит на отца, зато унаследовал отцовский ум и хватку. Устроишь себе секундную передышку — сразу орет:
— Шофер! Что околачиваешься без дела? Помой машину!
— Уже помыл, сэр.
— Тогда бери метлу и подметай двор.
Мистер Ашок телосложение унаследовал от отца — высокий, широкоплечий, осанистый, сразу видно, хозяйский сынок. По вечерам они с женой играли во дворе в бадминтон. Я на нее так и таращился: ведь на ней были брюки! А мне еще не доводилось видеть женщину в брюках — в кино разве что! Ну просто одна из многочисленных американских диковин, вывезенных мистером Ашоком из Нью-Йорка, вроде забавного акцента или фруктового лосьона после бритья.
Как-то раз Рам Парсад и раскосый непалец перемывали косточки хозяевам, а я подслушивал.
— Она ведь из другой касты, слыхал? Она христианка.
— Да ты что!
— Точно!
— И он на ней женился?
— Они поженились в Америке. Стоит нам, индийцам, попасть туда — все, касты побоку, — сказал непалец. — Старик был категорически против. Да и ее родня тоже не очень обрадовалась.
— Так как же они поженились-то?
Непалец уставился на меня:
— Подслушиваешь?
— Нет, сэр!
Однажды утром в комнату водителей постучали. Я вышел. У двери стояла Пинки-мадам с двумя ракетками в руке.
Одна ракетка предназначалась мне.
Во дворе меж двух столбов была натянута сетка; хозяйка встала по одну сторону, я — по другую. Она ударила по волану, он высоко взлетел и упал к моим ногам.
— Эй! Шевелись! Отбивай!
— Простите, мадам. Приношу свои извинения.
В бадминтон я играл впервые в жизни. Стукнул ракеткой по волану и угодил прямо в сетку.
— Да, толку с тебя никакого. Где другой шофер, как там его?
Рам Парсад был тут как тут. Уж он-то неплохо умел играть.
Я смотрел, как четко он подает, как отбивает удар за ударом, и внутри у меня все кипело.
Существует ли ненависть, сравнимая с ненавистью слуги номер два к слуге номер один?
Да, мы жили в одной комнате, но ни единым словом не перекинулись, ни тебе «Привет, как дела», ни «Как поживает твоя матушка?». Всю ночь от него исходил жар — я знал, что даже во сне он поносит меня последними словами и призывает проклятия на мою голову. Каждое утро он начинал с того, что кланялся картинкам, изображающим шестерых богов, бормотал «Ом, Ом, Ом» и при этом искоса поглядывал на меня, как бы говоря: «А ты чего не молишься? Наксалит, да?»
Однажды вечером я отправился на базар, купил полдюжины самых дешевых фигурок, представлявших Ханумана и Раму, принес домой и поставил у нас в комнате. Богов у нас теперь было поровну, и мы усердно молились своим божествам каждое утро. Охранник-непалец был с Рамом Парсадом не разлей вода. Врывается как-то к нам и бух на пол большой пластиковый таз.
— Собачек любишь, деревенщина?
И зубы скалит.
В доме жили два шпица — Куддли и Пуддли, так их звали. По разумению богатых, их собачкам следует прислуживать, будто людям, и холить, и лелеять, и выгуливать, и даже мыть! Угадайте, кому выпало мыть барбосов? Я становился на колени, и намыливал шавок, и взбивал пену, и как следует промывал им шерсть, и вытирал, и сушил феном. Потом брал псов на поводок и отправлялся на прогулку. Хожу с собаками по двору, а этот наш непальский король сидит где-нибудь в тенечке и орет-распоряжается:
— Не дергай за поводок! Они не тебе чета! Совсем других денег стоят!
Закончу с Куддли и Пуддли, понюхаю руки —дряблой кожей не пахнет! Псиной зато разит.
Как-то раз мистер Ашок зашел ко мне в гости. В нашу, то есть, комнату. В дверях ему пришлось нагнуться: проем был рассчитан на коротышек-слуг, не на здоровяка вроде него. Зашел, принюхался, подозрительно оглядел потолок...
— Какой ужас, — говорит.
А я-то и внимания не обращал на отстающую клочьями краску, на паутину по углам. Если бы не хозяин, так бы и не замечал.
— Что это здесь так воняет? Окна открой.
Он сел на кровать Рама Парсада, пощупал постель. Похоже, твердая. Мою зависть к соседу как рукой сняло.
(И я словно увидел комнату глазами мистера Ашока, коснулся его пальцами постели, втянул в себя воздух его ноздрями. Я уже впитывал в себя своего хозяина!)
Он рассеянно смотрел на меня и одновременно куда-то в сторону, будто был в чем-то виноват.
— Подыщем вам с Рамом Парсадом спальню получше. С отдельными кроватями. Хоть какое-то уединение.
— Прошу вас, не беспокойтесь, сэр. Я и так словно во дворец попал.
У него вроде как полегчало на душе. Он наконец посмотрел на меня:
— Ты ведь из Лаксмангарха, да?
— Да, сэр.
— Я родился в Лаксмангархе. Но меня сразу увезли. Ты тоже там родился?
— Да, сэр. Родился и вырос.
— На что это место похоже? — И добавил, прежде чем я успел ответить: — Должно быть, там красиво.
— Истинный рай, сэр.
Он оглядел меня с головы до ног, как я его в свое время, когда попал в этот дом.
В глазах его сквозило удивление: как это одна и та же земля, солнце, вода могли породить двух представителей рода людского, столь различных между собой?
— Хочу съездить туда сегодня. — Он поднялся с кровати. — Поглядеть на родные места. Ты сядешь за руль.
— Да, сэр!
Домой! Да во френче, да за рулем машины Аиста, да на короткой ноге с его сыном и невесткой!
Я был готов пасть ниц и целовать ему ноги!
Аист собирался было отправиться с нами — с каким триумфом я бы въехал в деревню, — но в последнюю минуту передумал. И вот мистер Ашок, Пинки-мадам и я сели в «Хонду Сити» и отправились в путь, держа курс на Лаксмангарх.
Я вез супругов впервые в жизни — доселе только Раму Парсаду выпадала такая честь. Норовистая, своевольная машина была мне в новинку, и я молил богов, чтобы чего не напортачить.
С полчаса они молчали. Женщина была очень сердита. Я это почувствовал, сам не знаю почему. Температура, что ли, в машине поднимается, если атмосфера напряженная.
— Чего ради мы едем в такую глушь, Ашоки?
Заговорила, наконец!
— Это мои родные места, Пинки. В этой деревне жили мои предки. И я там родился, только отец отправил меня подальше еще мальчишкой — из-за коммунистов-террористов. Я подумал, тебе будет интересно...
— Так когда мы уезжаем? — спросила она ни с того ни с сего. — Когда возвращаемся в Нью-Йорк?
— Я еще не решил. Скоро.
Она помолчала минутку. Ушки у меня были на макушке. Если молодые вернутся в Америку, на кой нужен второй водитель? Со мной-то что тогда будет? Она молчала, но, клянусь, я расслышал, как скрипнули ее зубы.
Мистер Ашок мурлыкал песенку из фильма и не замечал, что творится с женой.
— Полное блядство!
— Ты о чем, Пинки?
— Ты лгал, что мы вернемся в Америку, — ведь так, Ашок? Ты и не собираешься уезжать.
— Не надо при шофере, Пинки. Потом поговорим. Я тебе все объясню.
— Да при чем тут шофер! Он слуга, и только. Опять норовишь от разговора увильнуть...
