Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Эти новые впечатления и новое положение требуют, прежде всего, признания ответственности за происходящее — моей личной ответственности.
Невозможно не видеть жестокость, кровь, лицемерие, ложь, глупость. Невозможно не относиться к этому с ненавистью и омерзением, невозможно не отвергать этого. Я это видел и отвергал. Невозможно, далее, видя и отвергая, не сопротивляться, не противопоставлять свою волю и силу — невозможно не бороться. Я сопротивлялся, противостоял и боролся — как умел. Это значит, что я лично отвечаю за все; за жестокости и кровь, за осужденных с их дикими прожектами, за русофильство, за китайскую трагедию.
Я помогал спасать тонущего, который меня не звал — я отвечаю за него.
Писать об этом трудно даже тебе — столько тут напутано словоблудия, что только ты сможешь меня понять — ведь ты знаешь меня так же хорошо, как я себя.
И сейчас мне надо сделать выбор — между счастливым состоянием лета 1963 года и хмельным туманом следующих четырех лет. Надо выбрать между «этическим эгоизмом» и участием в общественных заботах. И это надо сделать по той единственной причине, что моя позиция, моя мысль и мои слова влияют на других и порождают чудовищ, которых ты не узнаешь, как не могли узнать Наполеона те, кто породил понятие «свободы, равенства и братства», Сталина — те, кто придумал коммунистический идеал. Хмельные замыслы рождают чудищ: фаланстер — концлагери, свобода для тружеников — тюремное заключение за минутное опоздание на работу, русская идея — погромные эмоции. И мне не следует отворачиваться от этих чудовищ — это моих рук дело. Это не он — это я Чичиков.
Придется начать издалека.
Письмо третье. О новейшем завете и русской национальной ассоциации
Вот один из возможных выборов.
Видишь, как редко мне удается писать тебе, мой дорогой, и даже урывками, отчего отчасти исчезает стройный план и остается только надежда, что из целого, хотя и бессвязного, появится мой собственный настрой, мои мысли, рожденные тремя источниками — умом, разумом и мудростью, как определял их мой незабвенный враль и несерьезнейшая личность Николай Васильевич Гоголь, писатель, ни к чему не относившийся серьезно, кроме Господа, философ, ни к чему не относившийся с иронией, даже к самому себе, мой ненаглядный враль и воображала, чудо наше горемычное.
Кстати, что поразило Белинского в «Выбранных местах из переписки с друзьями»? Нет, не то, о чем он писал сам — мы уже собаку съели на психоанализе и знаем, что человек яростно протестует против того, что есть его подсознательная суть, ему, конечно, лично неизвестная. А вот, наверно, что:
«Односторонние люди и притом фанатики — язва для общества; беда той земле и государству, где в руках таких людей очутится какая-либо власть. У них нет никакого смирения христианского и сомнения в себе; они уверены, что весь свет врет, и одни они только говорят правду».
«… в поэзии многое есть еще тайна, да и вся поэзия есть тайна; трудно и над простым человеком произнести суд свой, произнести же суд окончательный и полный над поэтом может один тот, кто заключил в себе самом поэтическое общество и есть сам уже почти равный ему поэт, — как и во всяком даже простом мастерстве понемногу может судить всяк, но вполне судить может только сам мастер того мастерства».
«Друг мой, мы призваны в мир не затем, чтобы истреблять и разрушать, но, подобно самому богу, все направлять к добру, — даже и то, что уже испортил человек и обратил во зло».
Да, вот, наверно, что. Но как быть со страстями человеческими — бродилом движения, причиной общественных мутаций и катаклизмов? Смирять, что ли?
Однажды, как ты помнишь, мы думали с тобой об этом. И решили тогда, что мир разнузданный и одержимый, со страстями, вывернутыми наружу, а не скрытыми за формами и нормами, за окостеневшими покровами человеческих правил, что этот мир нам нравится и даже рисуется неким идеалом сейчас, потому что ни в чем не сказались так убийственно на человеке история нашей страны в частности и двадцатый век в целом, как на эмоциях и страстях — они подавлены, они лживы в проявлениях, они искажены и подлы. Никто почти не живет и не чувствует прямо, все норовят приехать из Москвы в Киев через Владивосток, окольно, тайно добиться своего, скрывая от самих себя свою истинную душу. Болеют чувства наши, наши страсти сильнее всего. Так вышли бы они наружу! Пусть лучше, оскалив зубы и с ножом в руке, будет стоять человек перед себе подобным, дав волю естеству, чем, притворно улыбаясь, ненавидеть его исподтишка, мучительно и злобно, ожидая только минуты своей, чтобы уничтожить того, о кого он паскудит улыбку. Пусть улыбка будет улыбкой, а нож — ножом. В этом больше правды, а значит, и перспективы изменения человека больше.
Но это между прочим. Не о том я хотел тебе сегодня писать. А хотел я попытаться ответить тебе на вопросы, наверно, тоже известные тебе.
Христианство дало нам достаточное знание о личной, индивидуальной морали. Ты знаешь, как надо себя вести лично тебе, ты знаешь, что такое хорошо и плохо для человека, если в тебе не спит совесть. А она, как ни крути, в тебе не спит: прислушайся — и всегда услышишь ее. Знаешь ты, Борис Борисович, и как воздействует личность на мир — рассыпь себя в мире, как крошки для птиц, отдавай так, как отдает солнце, в силу природы своей, и люди возьмут, если им надо, и столько, сколько им надо и сколько могут. Ничего не навязывай — черная магия есть худшее из зол, черная магия — это фашизм, а ты будь магом белым. Просто будь — и тогда ты был, есть и будешь. Только не ленись — и все в порядке. Никакого другого решения нет, и буддийское отсутствие «я» — это, в общем, насилие, потому что «я» не часть великого бытия, а вполне конкретное понимание именно себя, факт самосознания, способность видеть себя со стороны, в зеркалах осознания себя, и разбивать эти зеркала — насилие. Если бы этого зеркального видения себя не было, то действительно не было бы зла и не было бы страдания, но это, увы или не увы, однако есть.
Вопрос, возможно, тебя тревожащий, это другой вопрос — почему самосознанием не обладает человечество, почему оно только чуть-чуть, иногда видит себя со стороны, почему нет у него зеркала? Второе пришествие — может, нужен большой коллектив сыновей божьих, чтобы научить нас, как они устроились между собой? Новейший нужен завет для человечества как невиданного еще существа и именно этим заветом, предчувствием его, ожиданием ослепительного мира за его чертой мучаюсь сейчас я, да, наверно, и не только я.
Поглядим внимательно вокруг себя. Мы с тобой живем на земле, которая пророчествует вот уже полтораста лет, пророчествует о себе. «Сверх любви участвует здесь сокровенный ужас при виде тех событий, которым повелел бог совершиться в земле, назначенной быть нашим отечеством, прозрение прекрасного нового здания, которое покамест не для всех видимо зиждется и которое может слышать всеслышащий ухом поэзии поэт или же такой духовидец, который уже может в зерне прозревать его плод.» Это, конечно, опять Гоголь написал сто двадцать с лишним лет назад. Что за странность? Сто пятьдесят лет пророчествуем о себе, как сумасшедшие, и, между прочим, словами не ограничиваемся. Изводим сами себя, истребляем, как безумные, маемся, мечемся, мучимся. И мой дорогой Николай Васильевич тоже задавался этим вопросом: «Зачем же ни Франция, ни Англия, ни Германия не заражены этим поветрием и не пророчествуют о себе, а пророчествует только одна Россия?» Действительно, не случайно же это. И никак нам в этом занятии краю нет. Вот и ты написал же «Эпилоги» к своим «Трем повестям» и — сам не знаешь почему и как — вдруг запророчествовал, и ты-то знаешь, что неизвестно откуда пришли к тебе те слова, которые пришли, и ты сам им удивился, когда написал.
Так поглядим вокруг — люди живут плохо, жутко плохо. Две тяжких войны с немцами, а между ними война гражданская, безумное самоистребление, дважды — страшный голод, а после второй войны — опять самоистребление, самоповал, угнетение культуры, ликвидация многих наук. И до 1953 года — самодержавие, какое и не снилось России. И только после смерти самодержца — медленное, страшно медленное, как во сне или в замедленном кино, как движения ленивца, улиточное воскресение. Еще десять лет прошло — полугосударь, самодержец-дурачок, безответственный и словоохотливый, искатель «золотого ключика» ко всем проблемам, так его, конечно, и не нашедший и вдруг исчезнувший, словно и не было его, трижды Героя Труда. Только-только, казалось, очухались чуть-чуть, только-только собрались заняться своими делами — а на горизонте встает чудище Китая, готовое сорваться с цепи, и опять мы отдувайся за человечество, опять это на нашу голову.
